Repeat

Я движим потоком людей, вливающемся в двери вагона зелёной электрички. Мне нравится быть здесь. Среди настоящих лиц с открытыми чувствами. Быть частью течения.

Движение замедляется и, вроде бы, некуда дальше, но позади молодящаяся дама выставляет нежный локоть, подталкивает к действию. Поддаюсь и прошу людей спереди действовать. Мерным буйком бьюсь о молчание. Двери закрываются, и воздух слегка сдавливает в груди. Меня вытесняют в проход между салоном и тамбуром. Твёрдая ручка двери заставляет спину держаться ровно. Трогаемся.

В одном положении удержаться целый миллион остановок. Вот он шанс соединиться с миром. Забыть на время о времени. Комбинации запахов, монотонная многоголосица вагона, стук внутри всё медленней…

Вспомнить что-то. Лето.
Прыжки по камням на канале. Почему именно это? Шум деревьев на той стороне. Гул проплывающей ракеты.

Бывший паром. Насыпь. Добротные плоские камни. С одного на другой. Этот сухой, а тот мокрый. Сухой. Сухой. Салки на камнях. Мокрый. Скользкий. Упал, ушибся спиной. Спина затекла от дверной ручки. Многоголосица вагона.
Из динамика полувежливым голосом:

- Следующая станция «Беговая».

На выход. Чихаю внезапно, брызги по дверному стеклу. Не растекаются, а улетучиваются, оставляя мелкие пятна за собой. Своеобразная часть меня теперь останется в вагоне.

Машинист резко тормозит, и я размазываю щеку о забрызганное стекло. Ну ладно, ничего.

Вспоминаю, что ещё зима. Но не скользко. Реагент повсюду.
Десять минут до встречи, как и рассчитывал.

На платформе два выхода для людей, и еще как минимум один для козлоногих прыгунов, таких как я. Я был здесь однажды и знаю. И спешащий мужчина тоже знает. Он спешит туда. Нужно просто перелезть через забор. Обычная бетонная плита, ещё и шершавая. Мужик висит на ней, сумка висит на нём через плечо, снуют ноги по шершавой поверхности.

Это напоминает тот случай на Кутузовской, когда я сильно подвернул голеностоп. Пальцы соскользнули, нога не ожидала. Переминаюсь, жду, разминаю голеностоп.
Но вот рывок, мужик закидывает локоть. Дрожащий подъём и победа! Он кулём переваливается через забор. Разбегаюсь. Шаг!

Да, я заранее понимал, что иду на неудачу. Это какое-то сознательное программирование на провал. А условия? Разбегаюсь чуть не по сугробам, движение против ветра, сзади кто-то смотрит так, что спина ноет. А обувь? Это какие-то ботинки-утюги, ровнейший рельеф подошвы. А мне целый шаг надо по стене!

В общем, ясно. Нога соскользнула, хоть и поверхность шершавая. Руки метнулись закрыть лицо. Две ладони в кровь. Лицо более-менее, и это уже, знаете ли, что-то…

Напоминает, как в тот раз с дерева падал. Ветка сломалась. Вдруг раз… и опоры нет.

А вообще больше вспоминается та статья про козлоногих прыгунов. Не выходит из головы. Аккуратно подпрыгиваю и зацепляюсь за край плиты. Вот типа кто-то думает, что все мы козлы, кто экономит так вот на общественном транспорте. Что легко нам. Слышу зов:

- Э, герой!

Упираюсь ногами в стену и выход на две руки. Оборачиваюсь на платформу – охранник-дружинник, ё-моё. Драпать. Перемахиваю плиту, а сзади слышно деревенское напутствие:

- Ща уши свинчу, паскуда!

Отряхиваю руки. Пружинистыми шагами победителя вливаюсь в поток обычных пешеходов. Становлюсь обычным.

Встреча через три минуты. Я на месте. У входа в метро. Стою под холодным лучом солнца. Снял капюшон. Нет ветра. Слышу:

- Такой-то! – и еще раз, – такой-то!

Женский голос с издевательской нотой юмора. Кидает в воздух моё имя. Вижу. Ей лет неизвестно сколько. Тридцать или пятьдесят. Косая улыбка с щербинкой и ничего больше. Подхожу и замечаю, что с ней ещё две женщины – одна пострашнее, другая получше. Щербинка произносит:

- Так это вы такой-то? А я Кристина. Это Юля и Настя.

И тут я осознаю, что банальней ничего сказать было нельзя, но сегодня мне нравится банальность, и я улыбаюсь. И улыбки банальней изобразить я бы не смог даже через сто лет.

Мы идём вчетвером вдоль страшного забора с колючей проволокой, вдоль шумливых железнодорожных путей, скрипим щебёнкой, вдыхаем запахи машинных масел и выхлопных газов. Мы почти не говорим. Я почти молчу. Потому что нельзя совсем молчать, когда тебя расспрашивают о всяких пустых вещах вроде бывшей работы или наличия девушки. Но и разговором это не назовёшь со всей ответственностью. И я улыбаюсь, мне нравится, что людям интересны эти пустые сведения обо мне. Интересны хотя бы на словах.

Вход в нужное здание невзрачен, а само здание не окинешь взглядом. Оно спряталось в страшном заборе и сухих ветвях деревьев. Я смотрю на здание и замечаю боковым зрением, что та, что пострашней, и чьё имя уже вылетело из головы – поскальзывается. Я делаю неуклюжее движение, чтобы поддержать, но от руки моей только хуже. По глупой случайности я ударяю страшненькую в плечо. Она летит в самую жижу. Плюхается полубоком, грязные брызги. Настя и Кристина в трепетном ужасе отскакивают в сугроб, а я, не удержав равновесие, упираюсь в слякоть льда стёртой ладонью. Рюкзак подло свешивается в ту же лужу. Секундное огорчение.

Подрываюсь помочь страшненькой. А она смеётся, поднимается резво, по-собачьи:
 
- Спасибо! – водит ладонью по грязно-бежевому пуховику. Отряхивает. И даже не ругается, не обвиняет меня! Мигом проникаюсь к этой милой девочке. Она даже симпатична чем-то внешне. Русые кудри и голубые детские глаза. Юля! Ей лет тридцать. Почему-то напоминает учительницу обществознания из пятого класса.

Входим в здание, обмениваясь впечатлениями от происшествия. Настя и Кристина постепенно отделяются от нас, смеются о чём-то.

На проходной охранник-бурят. Сверяет фамилии с паспортами. И дальше тёмными эстакадами наверх, в офис. Это бывший таксопарк, так мне объяснят потом, и так я буду подниматься  и спускаться еще несколько сотен раз в течение двух лет. А может и несколько тысяч раз, да и лет, кажется, тоже больше. Я теперь курьер.

* * *

Курьерская череда дней слипается в маленький комочек, где только беготня, раздражение и она…

Хожу, злюсь, жру, существую. Ощущаю полную бессмысленность жизни. Как и на последнем курсе техникума. Наверное, это чувство повторяется у каждого человека. У каждого со своей периодичностью. Видимо мозг, как лента в кассете, в какой-то момент начинает крутить по новой, а там как раз кусок про смысл жизни. Мне нравится злиться. Я получаю удовольствие от гнева. Резко отвечаю тем, кто говорит мне то, что мне не нравится слышать.

На работе, пожалуй, не осталось никого, кто не ссорился со мной хотя бы раз. Разве что, миловидная Юля с детскими голубыми глазами. Я ей даже одалживаю пятьсот рублей. Ей хочется верить. А в остальном – зло, склоки, борьба. И хожу, много и много где.

Тогда приходит она…

Октябрь. Самая слякоть и серота. Зонт выламывает ветром. Холодные капли по лицу. Злость в груди, в самых кишках. Белый замызганный форд окатывает чуть не по шейку. Ору вслед:

- Ублюдок! – машина останавливается. Выходит седой армянин:
- Извини, брат!

А у меня горло першит от ора. Закашливаюсь. Злюсь. Он не слышал меня, и от этого одновременно радостно и досадно. Немного радостно. Больше досадно. Злость трясёт всё внутри. Он уезжает. И мимо страшного забора с колючей проволокой, скрипя привычной щебёнкой, перебегая в обычном неположенном месте дорогу, добираюсь до работы.

В офисе обнаруживаю занятыми свои плечики. Гадство. Вешаю куртку сверху на Юлину. Вижу у неё очередное грязное пятно. Ей как-то не везёт в этом. Смешная. Хоть что-то смешно, а то всё гадко!

Прохожу мимо столов:

- Привет всем!

Кристина по телефону и типа не видит, косо улыбается со щербинкой. Настя: «Привет!»

А Юля сидит с… ней. Беседуют. Говорю:

- Привет! Здрасти!
- Здорова! А это Юля. Будет мне помогать в моём направлении.
- Здрасти! – повторяю, – Юля и Юлия.

Новая Юля не говорит ни слова, а выдаёт только тупое: «Хи-хи…»
Говорю:

- Юля, я же на Лихоборку ехать должен.
- Да, ща дам всё.

И еду. Такое вот дебильное знакомство. Она меня раздражала поначалу жутко. Всё в ней не нравилось. Веснушки эти, хихиканье нервозное, частое мигание глазами, если ступор. Плечики мои вечно занимала. Вот, вообще всё раздражало. Даже походка. Хоть и облик у неё спортивный, и лицо с чёткими линиями, без всякой размазни на подбородке или где там бывает. Ненавидел и всё.

Однажды приезжаю в офис. Полпятого. Гулял целый день под дождём. Злой. Всё ещё октябрь. А она мне:

- Ой, как хорошо, что ты успеваешь, – и хихикает своим идиотским хихиканьем. Как бесило, жуть.
- Куда это? – спрашиваю. И встал такой как бы в оборонительную. Лоб вперёд, плечи назад, опора на левую ногу. Памятник комсомольцам.
- Клиенту надо вот коробку отвезти, – суёт мне тут же. Как будто носилась с ней весь этот день, меня высматривала. Чума!

А я стою так же. Говорю:

- Извини, придётся завтра нам об этом поговорить.

Мигает глазами. Типа: «Какого?!»

Да что тут рассусоливать-то. Слово за слово, и пошла она стучать. Благо, было кому. Пришлось ехать. Думал, вот стерва, без году неделя тут, а качает права, как бабушка качели внуку. Или как США из Ирака нефть качает. Или как, например, если какой-нибудь рэпер удачно песню зарядит, то весь зал качает. Только она не так удачно качала, потому что я же злился. А первая Юля не заступается, слушает и молчит, да ещё и деньги не отдает целую вечность, и до зарплаты ещё две с половиной вечности. Даже пришлось напомнить ей про долг, но попросила подождать.

А потом вокруг меня сменится столько личностей. Людей начнут увольнять и нанимать с неимоверной скоростью, которая будет касаться всех рангов и вообще всего живого. Кроме, конечно, меня. Все эти лица смешиваются в памяти. Я как дерево стою сто лет, а вокруг меняется всё кроме дерева. Но подумать, и оказывается, что не прошло и года. И это держит. Я держусь.

Я очень хотел, чтобы Юлю уволили. Обеих Юль. Они обе меня стали раздражать в какой-то момент. Я уже и сам хотел уволиться и ходил-злился ежедневно. А потом, вдруг, уволили первую Юлю. И меня назначили за неё. Повысили! И пошла другая жизнь.

Юля с её детскими глазами как-то раз не пришла на работу. Сказала, что отравилась суши. И за это её уволили. Так она думала. Только, вроде бы, не за это. Ведь она меня раздражала ещё до того, как подавилась суши. Возможно, что ещё кому-то она тоже не нравилась.

Директор мне сказал, что вторую Юлю тоже скоро уволит. Что она его тоже жутко бесит, особенно это её вечное мигание глазами. И я, прям, воспрянул. Всё вот так повернулось, что получилось, как я хотел. Даже не верилось. Прямо мечты наяву. Я тогда ещё подумал, что я, наверно, как рыба, которую выкинуло на берег, и она такая полежала, да и отрастила лапы, а потом пошла траву щипать. Или как та лягушка, которая взбила сметану в масло. Для меня этот шанс казался невозможным. Мне было 22 года, но максимализм куда-то пропадал, когда я в нём действительно нуждался. Эта перемена, вроде как, разбудила во мне другого человека.

И перестал злиться. Стал бояться, что меня тоже теперь могут уволить. Люди так устроены. Вот день назад хотел сам уйти, а теперь боишься, что прогонят. Мы ведь оттого и не собаки, а люди, что вечно меняем мнение.

Кудрявая Юля с детскими глазами уходит со своего места примерно как демон из тела юной девочки в фильме про экзорцизм. Её вывёртывает наизнанку, наружу выливается нутро. Мат-перемат, брызги слюны. У неё жуткий запах изо рта. И всё это мне нравится чем-то. Происходящее приносит реальное удовольствие. Пятьсот рублей она отдаёт таким жестом, каким можно было бы оторвать ладонь. Пытаюсь разобраться в её работе, которая теперь моя. Она противится помочь.

- Юль, подойди, есть вопрос.
- Чё там? – она пишет стотысячное смс сто первому знакомому: «Он меня увольняет!» Они все её раздражали раньше своими навязчивыми сообщениями, а теперь она в них нуждается, возмещает долг надоедания. Телефон дребезжит по 10 раз в минуту.
- Ну, надо показывать.

Юля сидит в центре комнаты, крутится в кресле:

- Две минуты, – кресло скрипит.
- Мне быстро.
Минута и подходит:
- Чё? – её рот нависает над ухом. Говорит громко, от запаха чуть не режет глаза.
- А почему, если сложить эти цифры, то не получается эта?
- Потому что… – выхватывает мышку, щёлкает, – потому что вот здесь цифры. В башке. Только я тебе не успею всё передать. Обзвонишь точки. Соберёшь всё.
- Ясно. Держи жвачку.

Берёт и валится обратно в кресло. Чавкает. А потом уходит курить. Она начала курить, когда ей сказали про увольнение. Немного жалко.

Юля покидает рабочее место, но не исчезает из моей жизни и будет спрашивать о положении вещей в компании ещё очень долго.

Я вливаюсь в ритм новой должности. Один-два раза в день меня посещает чувство паники. Кажется, что я не в силах справиться. Это постепенное осознание своей никчёмности. Когда оно долбит в виски – я бросаюсь пить кофе. Через неделю метаний я всё же решаюсь обратиться к оставшейся Юле. Директор говорил, что уволит её, и мне неудобно было просить её о чём-то. А теперь удобно. Так устроены люди. Я вообще часто задумываюсь о нашем устройстве. И это мешает работать, кстати.

Юля, само собой, общается уже иначе. Эта перемена в ней смешит меня, она столь явная. И я даже смеюсь пару дней, по многу. Она рассказывает о себе, о своих увлечениях и достижениях, а я посмеиваюсь, типа как почтальон Печкин, в усы. Только без усов. Но потом у меня начинает расти осознание того, что Юля правда поменяла своё отношение ко мне. Страх перед работой притупляется. Однажды спрашиваю:

- Юля, а свадьбу будете играть? – мы сидим в Юлиной машине. Она старше меня на пару лет и как-то сумела накопить на поддержанную тачку с правым рулём, но зато автомат. Я еще как-то спросил у неё: «Сама купила или в кредит?» Такой идиотский гордый вопрос. Она мне тоже задаст его года через три, продемонстрировав  все идиотство этого вопроса, мое конечно.

И вот мы сидим в её машине, а я уже задал другой дебильный вопрос – про  свадьбу. Задал, потому что знаю про то, что парень есть, и живут вместе достаточно давно. А Юля смотрит и молчит. Спрашиваю:

- Ты заметила, кстати, что у Кристины щербинка стала шире, как будто?
- Он меня бросил. Я думала всё серьёзно, а он почему-то бросил. Я у знакомого живу, ищу комнату сейчас, – сказала и упустила блестящую нитку на лицо. Думаю такой, нормальный знакомый, что можно пожить с ним. Спрашиваю:
- Типа, у друга?
- Ага.
- Ну, извини, тогда.
- И правда, шире.
- Что?
- Щербинка. Я сейчас вспомнила.

Молчим. Юля трогается. Голубая лампочка погасла, значит, двигатель прогрелся. Она всегда ждёт, когда лампочка погаснет. И я тогда подумал, что сейчас бы можно было подкатить к Юле без проблем и без промахов. Только не подкатил, потому что втрескался в неё уже позже. И мы едем молча.
Около метро я выхожу и, так и не придумав, что сказать толкового, говорю грустно:

- Счастливо!
- Пока.

Дверью прихлопываю лямку рюкзака и, потянув, роняю в грязь. Открываю, освобождаю, закрываю. Не особо грязный. Иду.

Почему-то вспоминается случай, когда не заплатил за проезд на маршрутке в седьмом или восьмом классе, и когда выходил, то седой водила меня окликнул:

- Ребят, а деньги? – я был с другом, и мы заранее решили сэкономить так.
- Так мы вначале отдали, – я сказал это уже в полузакрытую дверь, стоя на улице.
- Ну что же вы, ребят. Я же знаю кто платит, – и отвернулся безразлично, поехал. Не стал трясти с нас эти гроши.

Мы ехали и думали, что он не заметит, потому что деньги все передают вначале. Думали, что даже не спросит, а он спросил. И я до сих пор вспоминаю, как тогда неловко получилось.

И сейчас вот тоже неловко. Не потому, что надо было Юле денег предложить за потраченный до метро бензин, а потому что тупые вопросы мои могли человеку настроение испортить, которое и без того не особенно хорошее.

Я вхожу в вагон и врубаю музыку в ушах погромче. Это чувство сожаления к Юле вскоре перерастёт во влюблённость. Я уверен, что именно в неловкости люди влюбляются. Сделай по неосторожности человеку неприятное и обязательно вскоре проникнешься к нему чем-то приятным.

И когда я приеду домой, то зачем-то напишу Юле смс: «Норм добралась?»

Но она не ответит и это логично. Я не стану заострять на этом внимания. Буду искать других способов подкатить. Однажды, после корпоратива, где я не пил и Юля тоже – мы будем сидеть в её машине и, решившись, я выпалю сбиваясь: «Я один и ты недавно тоже одна – давай вдвоём…»

Тупо, без вступлений, как школьник. И ясно, что такой подход ей не понравится и разрушит все последующие мои попытки. Это как поломанная карта в самом низу домика. А Юля ответит:

- Да я сразу увидела твои глаза и поняла, чего ты хочешь. В самом начале. Но у меня уже был опыт общения с молодым человеком младше меня…

Есть банальности, которые ранят больнее неожиданностей. И я раненный всё же попытаюсь бороться, сказав:

- Но мы оба одни. Давай попробуем, – это даже не оправдание, а мольба.
- Нет, это бессмысленно. Извини.
- Будем дружить?
- Будем.

Я снова выйду из машины у метро и опять уроню рюкзак в грязь, как часто бывает у меня в моменты сильного волнения. Буду корить себя за малодушие. За все те принципы, которые нарушил в одну минуту.

Но что удивительно – мы по правде подружимся. Она даже познакомит меня с несколькими своими подружками, и даже с тем странным типом, с которым временно живёт. А я всё это время влюблён и мечтаю о ней. Как какой-нибудь пошлый романтик. Без принципов и самоуважения я буду виться за ней, в надежде, что Юля сменит своё убеждение. И однажды, во время танца где-то в кафе, когда я уже почти разуверюсь и смирюсь, она, должно быть, почувствовав ослабление своих чар, коротко поцелует меня. И мне покажется, что в меня влили, целую бутыль зелья живучести, как это уже сотню раз бывало в компьютерной игре. Но действие любого зелья иссякает. Я снова разуверюсь и смирюсь.
Спустя месяц я уволюсь.

И что ещё удивительно – я вспомнил эту историю сегодня от и до, сидя в метро. Спустя три года. Мне 25. Мне так ясно видно всё. Как глупо вёл себя. Не мог проявить силу. Показать своё безразличие. Поставь меня сегодня на то место, и наверняка сталось бы всё иначе.

Поток людей вливается в зёв вагона. Сижу. Мне выходить через одну. Смотрю в безучастные лица. Зима. Все в тёплом. Много потных лиц. Надо мной нависает тень бабушки с махинами торб. Встаю: «Садитесь!»

Рука неосознанно хватается за поручень. Глаза скользят по толпе, высматривая симпатичные женские очертания, тоже неосознанно, вегетативно.

И всего удивительней то, что я натыкаюсь на неё. Там, у дверей через пролёт с лавками. Между пульсирующим пареньком в наушниках и суровым очкариком в бороде. Но она не видит, напряжена натиском, ей нужно устоять в этой духоте, в шубе, мигает часто глазами.

И чисто механически моя рука выискивает в телефоне номер, который три года не набирался. Предсказуемое: «Вне зоны доступа».

До Юли вдоль лавки меж сдавленными людьми. Я продираюсь, не сводя с неё глаз. И клянусь, что на мгновение она поднимает на меня свои. Невольно я улыбаюсь и вздёргиваю руку, чисто на автомате, как бы: «Привет, Юля!» И дальше между плеч и сумок: «Простите… вы выходите?»

Лента кассеты крутит заново. Её глаза отворачиваются ко мне затылком. Мой зов: «Юля!»

За окном станция. Затылок утекает из вагона. Её профиль проплывает мимо окна. В вагон вливаются новые люди, сдавливая воздух в груди.