Кладбищенская сирень

       Так  уж  устроен  мир,  что  всё  в  нём  когда-то  рождается  и  когда-нибудь  умирает.  И  вся  наша  жизнь – это  постоянная  череда  радости  и  скорби…

       Впервые  чувство  утраты  я  испытал  в  девятилетнем  возрасте,  когда  умерла  моя  бабушка  Еля,  мать  моего  отца.  Умерла  она  после  какой-то  болезни  в  возрасте  62  лет.  Тогда  это  считалось  очень  большим  сроком,  а  по  нынешним  меркам,  она  была  ещё  совсем  молодой.  Произошло  это  очень-очень  давно,  в  середине  августа  1959  года,  а  помнится,  как  сейчас…   

       Вообще-то,  бабушкино  настоящее  имя  было  Ирина,  но,  почему-то,  все  её  звали  Елей.  Насколько,  я  помню  бабушку,  была  она  тихой  и  простой  деревенской  женщиной  и,  как  и  все  крестьянки,  была  верующей.  В  углу  бабушкиной  комнаты  было  несколько  икон  с  лампадкой,  одна  икона  была  в  сенях.  Эти  строгие  и  загадочные  лики  навевали  на  меня  страх.  Однажды,  наслушавшись  бабушкиных  разговоров  о  «Боженьке»,  которая  всё  видит  откуда-то  сверху  и  наказывает  непослушных  детей,  я  до  того  испугался,  что  поздним  вечером,  увидел  в  окне  страшное  лицо  какой-то  старухи,  строго  смотревшей  на  меня.  Видимо,  после  этого  видения  я  стал  вести  себя  лучше,  так  как  Боженька  больше  не  появлялась.  Но,  сама  бабушка  Еля  строгой  не  была.  Даже,  когда  мы  с  моим  двоюродным  братом  Вовкой  слишком  шумно  играли  и  бегали  по  саду,  она  не  кричала  на  нас.  Только  выйдет,  сделает  нам  замечание  и  стоит,  глядя  на  нас  и  покачивая  головой,  пока  мы  не  успокоимся.  Всё  остальное  время  она  вела  домашнее  хозяйство,  готовила  еду,  мыла  посуду  и  тщательно  вытирала  её,  причем,  протирая  вилки,  она  вставляла  кухонное  полотенце  в  каждую  щель  между  зубьями  вилок. 

       В  отличие  от  бабушки,  седобородый  дед  Иван,  -  служивший  некогда  матросом  на  одном  из  броненосцев  на  Черном  море,  -  был  довольно  строг,  но  зато  у  него  в  мастерской  было  гораздо  интереснее,  чем  у  бабушки  на  кухне.  Дед  был  жестянщиком,  всё  время  резал  какие-то  листы  жести,  что-то  лудил  и  паял,  в  общем,  делал  всевозможную  посуду  и  прочие  нужные  вещи.  В  мастерской  было  много  различного  инструмента,  остро  пахло  канифолью,  деревом,  металлом  и  табачным  дымом…
      
       У  деда  с  бабой  было  пять  детей,  родившихся  в  1920-х  годах.  Это  были  мой  дядя  Петя,  мой  отец,  а  также  мои  тети  Фрося,  Рая  и  Клава.  Обзаведясь  семьями,  все,  кроме  тети  Фроси,  ушли  из  родного  дома  и  стали  жить  отдельно.  И  только  разведенная  тетя  Фрося  с  сыном,  -  моим  двоюродным  братом  Вовкой,  -  осталась  жить  в  одной  из  комнат  родительского  дома.   

       Я  со  своими  родителями  жил  на  Офицерском  поселке,  недалеко  от  поселка  ЗОР,  где  проживали  бабушка  с  дедушкой.  По  выходным  отец  любил  ходить  к  ним  в  гости  и  брал  меня  с  собой.  Часто  я  и  сам  прибегал  туда,  чтобы  поиграть  с  Вовкой.  Мы  лазили  с  ним  по  деревьям  в  саду,  гуляли  по  Дюковскому  парку  и  купались  в  его  большом  пруду,  ходили  смотреть  мультфильмы  в  кинотеатр  на  Слободке…      

       Незадолго  до  смерти,  баба  Еля  заболела.  Все  навещали  её  и  приносили  гостинцы,  а  она,  в  свою  очередь,  угощала  нас,  своих  внуков  и  внучек.  Хорошо  помню,  как  тогда  впервые  попробовал  на  вкус  необычный  фрукт  -  хурму.  Это  было  зимой, перед Новым годом, когда в бабушкиной комнате уже стояла наряженная ёлка.  Потом,  примерно  через  полгода,  бабушка  Еля  умерла.

       В  то  время  на  улице  Полевой  (ныне  Академика  Воробьева)  была  обычная,  ещё  дореволюционная  булыжная  мостовая,  автомашины  ездили  очень  редко,  поэтому,  в  последний  путь  покойников  провожали  по  патриархальным  обычаям.  Похоронная  процессия  долго  шла  от  дома  на  поселке  ЗОР  до  церкви  на  Слободке,  где  бабушку  отпели,  а  затем  до  кладбища  на  Кривой  балке.  Я,  в  паре  с  кем-то  из  двоюродных  сестер,  нёс  венок  во  главе  процессии.  От  венков  исходил  крепкий  запах  свежей  стружки,  крашеных  и  живых  цветов.  К  этому  примешивался  тошнотворный  запах  выхлопных  газов  грузовика,  медленно  везущего  гроб.  Смешиваясь,  все  эти  запахи  создавали  особый,  устойчивый  запах,  который,  с  тех  пор,  прочно  ассоциируется  у  меня  с  запахом  смерти…

       Кладбище  на Кривой  балке  было  тогда  ещё  просторное,  не  такое  густо  «заселённое»  как  сейчас.  Половина  кладбища  была,  практически,  свободной,  в  густой  траве  стояли  кое-где  маленькие  и  покосившиеся  старинные  каменные  кресты  19-го,  а  может  быть  даже  18-го  века.  Редкие  деревья  и кусты сирени бросали  тень  на  могилы  и  ограды… 

       Перед  местом,  где  похоронили  бабушку,  тогда  была  большая  поляна.  Первые  несколько  лет,  вся  наша  родня,  -  мои  родители,  многочисленные  дяди,  тети,  двоюродные  братья  и  сестры,  ну,  и  конечно,  дед Иван,  -  приходя  каждую  весну  поминать  бабушку,  располагались  на  той  поляне.  Обычно  это  было  в  начале  мая,  на,  так  называемые,    проводы.  В  это  время  природа  бурно  пробуждалась  после  временной  зимней  спячки.  Ярко  и  тепло  светило  ласковое  солнце,  весело  щебетали  птицы,  на  могильных  плитах  грелись  изящные  зеленые  красавицы-ящерицы.  Пахло  солнцем,  свежей  сочной  травой  и  молодой  листвой.  Но,  сильнее  всего  был  дурманящий  запах  сирени,  буйно  цветущей  по  всему  кладбищу.   

       Расстелив  скатерть  на  траве,  мы  устраивали  поминальную  трапезу.  Взрослые  пили  водку  и  вино,  а  мы,  -  дети,  -  пили  ситро.  Пока  взрослые  затевали  свои  долгие  разговоры о жизни,  дети  беззаботно  бродили  по  кладбищу,  ловили  ящериц,  собирали  с  могил  «паски»,  «крашенки»,  конфеты  и  другие  угощения,  а  потом  хвастались  друг  перед  другом  количеством  собранной  добычи. 

       Поначалу,  долгое  время,  пока  были  живы  все  родственники,  мы  все  обязательно  дружно  ходили  каждую  весну  на  проводы.  Так  продолжалось  почти  пятнадцать  лет,  а  затем  ряды  родственников  стали  редеть.  Первым  в  могилу  рядом  с  бабушкой,  прожив  всего  36  лет,  лёг  Вовка,  потом  его  мать  -  тетя  Фрося.  Одни  за  другими  ушли  из  жизни  дядя  Петя  и  его  жена  тетя  Тамара,  тетя  Рая  и  её  муж  дядя  Петя,  тетя  Клава  и  её  муж  дядя  Леня,  мой  отец,  мои  двоюродные  братья  Валерка,  Ленька  и  Алик,  двоюродные  сестры  Света  и  Иринка… 

       Сейчас  от  всей  моей  многочисленной  отцовской  родни  почти  никого  не  осталось…

       Старое  кладбище  очень  изменилось.  Могил  стало  так  много,  что  только  с  большим  трудом,  цепляясь  за  ограды  и  пачкая  одежду,  можно  пройти  между  ними.  Небольших  и  скромных  старых  памятников  и  крестов  почти  не  осталось:  на  местах  старых  могил  появились  новые  захоронения  с  помпезными  и  дорогущими  современными  монументами.  Кладбище  утратило  свою  первобытную  прелесть  и  загадочность.  Почти  не  видно  ящериц,  как  раньше.  Но,  также  как  и  прежде,  каждой  весной,  от  легкого  дуновения  ветра  лениво  шевелятся  и  что-то  вечное  лепечут  молодые,  свежие  листья  плакучих  берез  и  других  кладбищенских  деревьев,  беззаботно  чирикают  неунывающие  воробьи,  пахнет  солнцем,  землей  и  травой.  Жизнь продолжается…  И  снова  расцветает  сирень...