Начало 30-х годов. Как раскулачивали мою семью

(школьное)
 


Это случилось в тридцать первом, когда я был ещё совсем юным, девятилетним мальчиком. За окном бушевала метель, середина декабря, я сладко сопел в кроватке на втором этаже нашего скромного поместья, и мне снилось лето, прекрасные бабочки и много-много тонн замечательной пшеницы. Папа, как только продаст будущий урожай, купит мне собрание сочинений Карла Маркса, я с нетерпением жду конца зимы.

Туманная пелена сладких снов резко развеивается. Снизу доносится звук выбитой двери, чьи-то крики, плач сестрёнки. Я вскакиваю с кровати и осторожно крадусь к лестнице.

  В щель меж перил можно видеть человека в шинели. Грозно размахивая оружием он орёт на лежащую на полу маму с сестрёнкой на руках о необходимости ликвидации буржуазных элементов в сельском хозяйстве. Рядом двое солдат.
В комнату с яростным криком и с вилами врывается отец и кидается на человека в шинели, но один из солдат успевает среагировать, и от удара прикладом папа отлетает на пол к маме.

- Господи, за что нам это! - вскрикивает мама.

Человек в шинели, заслышав упоминание о Боге, истошно вопит: «Бога нет!» и выстреливает в потолок. Сыпется штукатурка.

- Ааааааа! – с испугу кричу я довольно громко, достаточно, чтобы взор солдат устремился на меня.

- Беги сынок! Спасайся! Они хотят забрать Танюшку… –  кричит папа, за что тут же получает прикладом.

Я срываюсь с места и мчусь.

«Только не её!»

Сзади послышался ещё один выстрел и женский крик.

В детской есть окно во двор. Сугробы навалило высокие, можно не бояться вывихнуть суставы, а то и вовсе – чё-нибудь сломать. Я прыгаю из окна, ускользая от настигающих красных солдат. Чудовищный холод пронзает тело, бушует метель. Я поднимаю от рыхлого снега взгляд и замираю. По всему двору раскиданы туши мертвых животных: коров, кур, свиней. Так же на красном снегу раненые наёмные рабочие, честные труженики.

- Таня! – кричу я, - Таня!

Я переворачиваю туши, вглядываюсь в лица. Её нигде нет. Из дома выбегают солдаты. В поисках укрытия я бегу к хлеву.

- Таня! – не перестаю кричать я.

Быстро захлопнув дверь хлева, припираю её лопатой. С обратной стороны сразу же раздаются  разъяренные вопли: «Открой, гаденыш!», «Сука!», «Пи**р!».

Я внимательно оглядываю помещение в поиске мест, где спрятаться. Взгляд останавливается на странной кучке сена. С тревожно бьющимся сердцем разгрёбаю её.

- Таня!

На меня натыкаются большие влажные глаза Тани – подаренной мне на день рожденья овечки. Я крепко обнимаю её. Она радостно мекает, хрупкое тельце дрожит в крепких объятиях.

- Таня! Я думал, они добрались до тебя! Не бойся, я с тобой…

Раздаётся хруст. Дверь не выдерживает настойчивой долбёжки, в образовавшуюся дыру проникает холодный зимний свет. Так же в неё пролезает молодой солдат с винтовкой. Поднявшись на ноги, он звучно щёлкает затвором и говорит:

- Выходи, малыш, - коллективизация.

При этом страшном слове Таня дрожит ещё сильнее.

- Нет! Вы не получите Таню! Никогда! –  сказал я и достал из-за пазухи металлическую заточку.

- Эй-эй! Успокойся, малыш! Отпусти овечку и поговорим.
- Отпустить?! ЗАЧЕМ?!?! – негодую я - Чтобы вы её забрали?!
- Её никто не заберёт, она станет государственной собственностью…
- Она принадлежит мне!!! Она моя! – кричу я, не сдерживая слёз.
- Она не твоя собственность, капиталистический выродок! Она - общая!
- Ни за что! – дрожащей рукой я заношу лезвие над Таней.

Таня… простишь ли ты меня когда-нибудь?.. поймёшь ли?

Вы когда-нибудь любили? Я не о простой привязанности или презренных плотских утехах, я о чём-то более высоком.

Мне подарили Таню восемь месяцев назад, с тех пор мы не расставались. Я провёл с ней много прекрасных дней, мы сблизились и стали больше, чем питомцем и хозяином. Ни одному человеку я так не доверял. Отчётливо помню каждый день, каждое мгновение, проведённое с ней. Как училась ходить, когда была совсем крохой. Как забавно шевелился её большой голубой бант, когда жевала сено. Ы. Я помню. Дни пролетали незаметно. Над нами проносились облака, сияло солнце, мы скакали по полю и срывали одуванчики. Птицы пели громче, пушистые белки улыбались нам и кидали шишки. Таня научила меня самому главному в жизни – быть счастливым.

И уже потом, в тот миг, миг её смерти, она не издала ни звука, лишь взглянула понимающе… она всё поняла…

Острый кончик лезвия легко вспорол нежную овечью шкурку, красное брызнуло на белоснежную шерсть, хлюпая и чавкая мне на колени посыпались внутренности. По моим щекам бежали слёзы, я прильнул к пушистой мордочке и плакал.

Солдат, видимо, оттаял от этого зрелища, винтовку опустил, глаза заблестели. Быть может у него тоже… любовь…

- Вставай, малыш, - сказал он уже мягко, - я жду снаружи.

Он вышел, я остался один. С трупом на руках. Удушающее одиночество, пустота внутри. Пустота снаружи. Лишь нелепая плоть, моя и Танюшки… "За чтоооо!?!? Презренные идеологи материализма! Будьте прокляты вы и ваши планы!!! Демоныыыээээгрххх!!!..........."