Бездна. Глава 5-1. На берегу океана

     Я вышел на берег Тихого океана и осторожно ступил по прибрежным камням — последние шаги по родной земле должны отпечатлеться в памяти, как первые детские шажки: если я был на грани падения, мама со смехом подхватывала меня на руки, я снова бежал и бежал ей навстречу. Скорее, эти шаги не были первыми, но это — первое детское воспоминание. И вот я ухожу, сбегаю, оставляю всех, кого знал. Не предатель ли я?! Как мама будет страдать, когда в конце августа не вернусь домой… В порту я написал письмо, что поплыл на заработки; она не сразу спохватится меня, будет надеяться на возвращение. Будет надеяться на возвращение год, два, три… Больше…

     Я шёл по широкому песчаному пляжу. На глаза попадались высохшие морские звёзды, морские ежи. Эти игрушки были в диковинку, но я заставлял себя не обращать на них внимания и не терять время на то, что в скором будущем будет в преизобилии.

     С томлением я заглядывал за каждый поворот берега, за новое нагромождение каменей. Я был готов бросить в воду любое бревно и, ухватившись за него, отправиться в кругосветное плавание. Но остатки благоразумия говорили: нужно дойти до ручья, сделать запас пресной воды и не торопясь построить тихоокеанский плот с мачтами и парусами.

     Под каблуком хрустнула высохшая раковина мидии. Я покривился от диссонанса: торжественность момента — и сухой хруст бывшей плоти! Какая кощунственная неосторожность, непристойная неблагоговейность по отношению к родной земле! Я начал считать шаги, последние шаги по родине… восемьдесят пять, восемьдесят… Зачем? Плота нет, когда будет, придётся возвращаться за рюкзаком, не вернуться бы домой…

     Ручей оказался маленьким: возле берега уходил под камни и совсем терялся, едва не прошёл мимо. Я напился из вкусного ручья и стал высматривать материалы для плота. На берегу было несколько отполированных водой брёвен. Я старался не обращать внимание, что они слишком разного размера. Я прикручивал одно бревно к другому подобранной возле дороги алюминиевой и стальной проволокой.


     Увлечённый работой, я не заметил, как непростительно близко подошёл солдат. От неожиданности я вообразил патруль пограничников. Но солдат был один. Невысокий, худенький, светловолосый, с небольшими светлыми усами, он походил на наивного семиклассника. Под потёртой парадкой старого образца виднелась тельняшка. На чёрных погонах рядового-стройбатовца тускнели буквы ТФ. В руках он держал несколько закидушек.

     — Плот дрянной делаешь, — осмотрев, сказал солдат. — Это самоубийство — на таком плоту, да по Тихому океану!

     — Мне всё равно! Я самоубийца и есть, — огрызнулся я. — Какая разница, на страшной, шершавой и грязной верёвке вешаться, или на гладкой, разноцветной и изящной.

     — В фирменной петле даже дёргаться перед смертью будешь элегантно. Не обижайся, но ты правда похож на самоубийцу.

     — Только у самоубийцы после смерти никаких перспектив не предвидится, — я хотел с кем-то поделиться мыслями перед ответственным шагом, а маленький солдат своим добродушным лицом вызвал доверие. — Человек совершает самоубийство всегда с надеждой. Например, надеждой, что его страдания закончатся навсегда. Какие ещё могут быть надежды? У верующих — в рай попасть. Хотя, говорят, самоубивцам рай заказан. У меня тоже есть надежда.

     Я замолчал, чтобы заинтриговать солдатика. Но мне показалось, что он смотрит на меня насмешливо.

     — У меня есть надежда на рай — необитаемый островок в океане. Суждено погибнуть — не жалко, если моё наполненное абсурдом и мелкой пакостью самосознание аннигилирует.

     — Насчёт аннигиляции сознания спорный вопрос. А необитаемый островок… Насколько мне известно, поблизости только Курилы. На рай не очень похоже.

     — На течение надеюсь. Авось, пронесёт мимо Курил и Японии. Авось благодаря парусу и ветру проскочу Куро-сио. И пассаты не дадут уплыть в открытый Тихий океан.

     — Все благоустроенные острова заняты ещё с доисторических времён. Теперь они многократно перенаселены.

     — Обитаемый… необитаемый… Мне всё равно, лишь бы уплыть подальше. Неужели не читал в детстве про морские путешествия?

     — Читал, конечно.

     — А я мало читал — сам знаешь, сколько хороших книг в наших библиотеках. Луи Буссенара впервые узнал после школы. Вот и решил наверстать упущенное в детстве.

     — В нашей библиотеке только Конан Дойл, Майн Рид и Герберт Уэллс были. Остальное — школьная программа, — солдат бесцеремонно пнул бревно. — Да-а, плотишка никуда. Брёвна ходуном ходят. На таком плоту не то, что пройтись, встать будет невозможно. Хоть я и не сторонник самоубийств, но, думаю, надо тебе помочь. Чтобы была надежда на спасение.

     Я рассудил, что помощник мне, по меньшей мере, не помешает. Но когда он начал разбирать плот, я возмутился:

     — Я брёвна искал, делал…

     — За соломинку держишься. Для океана такой плот — щепочка. Деревяшки пригодятся на дрова. Здесь недалеко была стройка. Теперь это памятник бесхозяйственности. Грустно, но нам разгильдяйство на руку. Там есть добротные брёвна. Из-за дефектов их пока не растащили, а для плота — в самый раз. Недалеко от нашей части валяются хорошие доски. Они в цементе и известке, зато в пути развлечение будет: драить их.

     — Тебя в части не спохватятся?

     — Наша часть в пятнадцати минутах отсюда. Я работаю в кочегарке при камбузе — отапливаю котлы для варки. Огромные чугунные котлы, на тысячу человек. Я — первый помощник повара. Работаю один, круглосуточно, без сменщика. Как человек незаменимый и занятой свободным временем волен распоряжаться сам. Главное, чтобы к четырём ночи был на месте — завтрак варить.

     Виталий, так звали солдата, нацепил приманку на крючки и забросил снасти:

     — Пусть рыбка ловится, а мы сообразим насчёт плота, — и он увлёк меня через заросли кустарника на заброшенную стройку.

     В траве виднелись заросшие травой фундаменты предполагаемых грандиозных сооружений. Он провёл меня между руин и строительного мусора к тем самым “дефективным” брёвнам. Мы с трудом докатили до берега два массивных бревна и одно короткое до берега. Скрепив их металлическими скобами в равнобедренный треугольник, начали прибивать доски. Среднюю часть палубы мы делали на полметра выше, чтобы в случае волнения меньше заливало водой.

     — Опыта кораблестроения у меня, к сожалению, нет, — шутливо сказал Виталий.

     — У меня — тем более. Если честно, мой отчим-буддист ничему меня не научил. Точнее, обучил бесплодному недеянию. В основном всё сам — по книгам, а по книгам можно только ерунде научиться.

     — Будешь плыть, от скуки многому научишься, если учиться будешь.

     Когда плот был сколочен, начали устанавливать мачты: наугад, используя лишь детские познания о мореплавании. Мачты делали из шершавых, но крепких брусков. Одна мачта, главная, — возле носа. Этот нос я нарисовал ручкой на носу плота, когда мы отдыхали после трудов. К верхней, съёмной перекладине прибили парус — большой кусок выцветшего брезента. К нижнему краю мачты прикрепили алюминиевую трубу, от концов которой к “корме” тянулись крепкие верёвки. Изменением длины верёвок мы надеялись добиться возможности маневрирования.

     На другой, небольшой мачте, был укреплён рваный кусок брезента, который должен стать подобием косого паруса.

     — Я не ахти какой судостроитель, но в детстве немного интересовался, — сказал Виталий. — Опыт лавирования против ветра тебе придётся осваивать самостоятельно по ходу. Сделаем киль, приспособим кормовое весло. Может, даже при боковом ветре плыть сможешь.

     Потом мы шли по едва заметной лесной дороге, срывая всё, что можно заварить или высушить.

     — Вот тебе для полного комфорта. — Виталик показал на кучу хлама среди берёз. Там я увидел выброшенный старый дерматиновый диван, кресло без ножек и остатки старого шкафа. Перетащив всё это на плот, мы обеспечили почти все удобства для жизни.