До ста двадцати

                Д-ру А.

        - Доктор! Хабиби, где тут профессор по глазам? – летевший по коридору молоденький доктор, окликнутый дожидавшейся очереди посетительницей, ретиво затормозил. Бабку отличала сказочная древность, обрамлённая обилием атрибутов уроженки Магриба. Практикант из Латинской Америки обладал той самой наружностью, с которой запросто мог подрабатывать в национальном кинематографе.
        - А кто именно вам нужен? – иврит у него был уж точно не хуже бабкиного.
        - Профессор, хабиби... знаешь его?.. по глазам...
        - Вам нужен зав. отделением? – догадался латиноамериканский хабиби.
        - Не-е, каким отделением?! Профессор! По глазам!
        - А в каком кабинете он принимает? – хабиби не покидала надежда помочь посетительнице.
        - Каком кабинете? Я же говорю тебе: профессор! По глазам профессор!
        Практикант тоскливо поглядывал в конец коридора, где его, по-видимому, ждали... 

        - Профессор, дорогой?! Сто лет вас не видела! Как вы, где вы? – престарелая медсестра, фланировавшая по коридору в обратном направлении, остановилась перед двигавшимся на неё креслом-каталкой, где ехал ветшайший старичок с зажатой между колен палкой-треногой. За креслом, вяло подталкивая его одной рукой, следовал провожатый-китаец – не филиппинец, как полагается, а именно очевидный китаец. Вторая рука и взгляд его сходились на миниатюрном смартфоне. При виде знакомого лица старик оживился, устремившись воспоминаниями в ушедшее тысячелетие. А знакомое лицо, никуда, похоже, не торопившееся, умилённо вздыхало, со знанием дела штампуя сентенции, наподобие: "Доктора бывшими не бывают."
        Но вот медсестра ушла. Профессор сник, склонив голову к трёхногой палке. Китаец-сопровождающий был полностью поглощён телефоном.
        - Я хочу в туалет, - прошелестел старик по-английски, неуверенно выставляя перед собой треногу.
        - Иди, иди, - буркнул на иврите китаец, не отрываясь от смартфона, - только осторожно, смотри себе под ноги.

        - Сашенька! Автор исторического романа "Самсон Назорей"?! Две, четыре, шесть, восемь – одиннадцать букв...
        Немолодой, за сто килограммов Сашенька с готовностью оглаживает планшетник и через несколько секунд выдаёт ответ:
        - Мама, это Жаботинский.
        - Сашенька, а теперь опера Дмитрия Шостаковича – три буквы, вторая "о"?! – мама у Саши тоже довольно полная. Полная, статная и уютная одновременно.
        - Секундочку, мама... Ха, "Нос" – по одноимённой повести Николая Гоголя!
        - Спасибо, Сашечка. Как хорошо с этой твоей штукой... Смотри – заболевание глаз – вот ведь как интересно совпало?! На букву "к"...
        - Мама, так это же катаракта!
        - Точно! Совсем старая... Ка-та-ра... Ой, нет, Сашенька, тут букв больше. Сейчас скажу: две, четыре, шесть, восемь – снова одиннадцать...
        - Так-так... Косоглазие?! Нет, это десять... Конъюнктивит?! Тоже нет, тут двенадцать... А вот, нашёл, мама – кератоконус!

        - Черника, говорите?! Да, с черникой у нас не разгуляешься... А что ещё?.. А-а, фрукты и овощи красного, оранжевого и жёлтого цвета? Спасибо, большое спасибо, профессор! Так я и запишу себе, - в приоткрытую дверь кабинета показалась объёмистая корма совсем ещё не дряхлого пациента, - то есть красные – это болгарский перец, помидоры... да, а помидоры – они вообще-то овощи или фрукты?! Не важно?! Ну, хорошо. Помидоры, и шери тоже? Ага. Теперь оранжевые. Морковь – это основное, знаю... Тыква?.. А абрикосы?! Отлично... А перцы ведь бывают и жёлтые, и оранжевые!.. Да-да, конечно, профессор, о чём речь?! – огромное вам спасибо!
        Наконец-то цветистый словесный поток прервался, и в кабинет проник следующий, весьма в годах посетитель. А кругленький пациент, как и обещал профессору, тут же кинулся записывать рекомендации. Бедняга, дело у него двигалось совсем не ахти – расширенные от капель зрачки жутко мешали процессу...
        - Чёрт-чёрт-чёрт! – в огромных зрачках отразился ужас. Толстяк вскочил. Осторожно приблизился к кабинету. Прислушался... Оглянулся... Поколебавшись ещё немножко, он постучал.
        - Профессор, ради бога, прошу прощения, на одну секундочку, но вы не сказали, что насчёт цитрусовых?!.. Да?! Ох, как хорошо! Значит, апельсины, грейпфруты... а ещё есть красные грейпфруты... Это же все цвета!.. И лимоны... И... Всё-всё-всё, профессор, огромное спасибо, всё, не буду вам мешать! – сияя, он вернулся на своё место и продолжил записывать.
        Приём продолжался. К профессору заходили новые пациенты, но ещё не раз дверь кабинета опасливо приоткрывалась, и с порога до ожидающих в очереди доносилось:
        - Красные и жёлтые яблоки! А клубника?! Мы забыли про манго... Хурма ведь оранжевая?! Самое-самое последнее: арбуз и редиска?!..
 
        - Такого я здесь ещё никогда не видела – ну два, ну три, но чтобы пять часов?! – а это, наверное, бабушка с внучкой.    
        - Почему пять? – внучка, при некоторой расторопности, могла бы и сама быть уже молодой бабушкой.
        - А ты как думаешь? Мы приехали сюда в четверть девятого. Вот и считай, - бабушка загибает пальцы, - четверть десятого, четверть одиннадцатого, четверть двенадцатого – а сейчас что?.. половина двенадцатого... Неважно, значит, скоро четыре... Но ведь все – абсолютно все давно уже прошли?! Даже те, кто был значительно позже нас...
        - Все? Так тут, выходит, никого нет? Странно... Интересно, почему другие старушки ведут себя тихо и никого не дёргают? И только ты всё время буянишь...
        - А ты пойди спроси у сестры!
        - Спросить почему ты буянишь? Откуда ей знать... Даже мне это неизвестно.
        - Не умничай... То, что я давным-давно забыла, ты никогда так и не узнаешь! Спроси у неё, почему мы так долго ждём!
        - Пожалуй, я этого делать не буду...
        - Ещё бы! Тебе же главное – всем понравиться!.. А я понимаю, что здесь происходит! Тут люди – не дураки, чтобы часами в очереди просиживать. Они к сестре потихоньку подходят, пять шекелей ей дают – и всё! Дело в шляпе!
        - Ну, если пять шекелей... Жаль, что я не сестра в этом отделении...

        - Армия?! Красный армия?! – старикан с заклеенным глазом зычно бравировал знанием русского языка.
        - Ну что вы?! Неужели я так плохо выгляжу? Я ещё совсем не такой старый, - раскатисто реагировал его визави.
        Разговор продолжался на той же громкости. Оба собеседника, надо полагать,  были малость глуховаты.
        - Пардон-пардон! Плохо видеть! Я – война за Независимость. Ты – когда? – несовершенство речи его с лихвой искупалось бурной жестикуляцией.
        - А я в Шестидневную – на подлодке служил. У берегов Тель-Авива стояли... Интернациональный долг выполняли, понимаешь? Если бы не чуркотня эта... идиоты, мать их... мы б вашего брата... Во-о!
        - О-о, давно в Исраэль?!... Я думать... – увы, знаний русского явно не хватало, - идиоты?! Кто идиоты?!
        - Арабы, кто же ещё?!... Я здесь вообще-то с супругой... она у меня еврейской национальности, - внезапно понизил голос бывший подводник, - уже десять лет как - ре-па-три-ирва-лись...
 
        - Ма-ма! Если я услышу от тебя ещё хоть одно слово, я немедленно уйду. Немедленно! В ту же секунду! Посмотрим, как ты за мной тогда припустишь по больнице – представляю себе это зрелище! Или можешь поплакаться секретарше, как та старушенция в шапочке... всё равно она тебя не поймёт... Сейчас же прекрати позориться, я больше не собираюсь этого терпеть!    
        Махонькая сухонькая старушонка сидела в кресле-каталке, понурившись – окружающим открывалась лишь её светло-розовая, в прозрачной волосяной паутинке макушка – и, казалось, не издавала ни единого звука. Её незначительный во всех измерениях сын, напротив, ежеминутно вскипал и выходил из себя. Однако угроза его так и оставалась не исполненной, он лишь спорадически вскакивал и с избыточной театральностью перемещался за два-три метра. А оттуда выразительно-злобно сверлил взглядом мать.
        Что же всё-таки она делала? Или говорила? Интересно, может, старушка владела искусством чревовещания?!

        - Сашенька, итальянское блюдо – из семи букв.
        - Пару секунд, мама, - верный планшетник у Сашеньки под рукой - а-а, можно было и так догадаться, это же лазанья.
        - Вот молодец! Значит, пишу: ла-за-... Ой, нет, Сашенька, не подходит, пятая – "т".
        - Э-э-э... сейчас скажу тебе... пицца, паста, карпаччо... есть, нашёл – конечно, ризотто!.. Какой там следующий вопрос, мама?
        - Что-то я притомилась, Сашенька. Пожалуй, отдохнём маленько от этих кроссвордов?..
        - Ну, мама, давай порешаем ещё немного?!

        - Скажите, пожалуйста, своему ребёнку, чтобы не трясла надо мной волосами – боюсь, как бы мне в глаз инфекция не попала.
        Я отвожу заворожённый взгляд от Сашеньки – просьба адресована моей подопечной, сорокапятилетней женщине. К счастью, она не понимает иврита. Что ж, если рассматривать сказанное как комплимент – в качестве компенсации за томительные часы ожидания?!.. При всей внешней моложавости и внутренней инфантильности такое перепадает не слишком уж часто.

        Амбулаторно-офтальмологическое отделение крупнейшей столичной больницы, как никакое другое, всегда переполнено до отказа, до дурноты. Кресла-каталки чередуются с ходунками, привычные стариковские палки – с палками многолапыми, кривошеими, обременёнными брюхом-сиденьицем. Средний возраст тутошних пациентов, учитывая подростков, похоже, за восемьдесят.  Так уж выходит, что, преодолевая определённый рубеж, человек может сохранить здоровое сердце, бесперебойно работающие печень и лёгкие, собственные зубы и даже порой, несмотря на складывающееся впечатление, возможность самостоятельно передвигаться. Однако свидание с врачом-офтальмологом ему обеспечено неизбежно. 
        Как ни гоню я эту раз за разом преследующую меня ассоциацию, она настырна и отставать не намерена: чем не Брейгелевский ремейк?! Чем не ожившие (при всей амбивалентности этого построения) герои Беккета?!.. Неужели и моё ...сотпроцентное зрение когда-то окажется в прошлом?.. И я сделаюсь завсегдатаем этого отделения... Да и – почему, собственно, и нет – персонажем чьей-нибудь иронической зарисовки?!..