Графоманна небесная

               
               
                Графоманна небесная

Сейчас в России писателей и поэтов на душу населения гораздо больше, чем врачей, учителей и дворников, вместе взятых.
И в Москве, и в Петербурге на каждом шагу можно встретить бойких товарищей, раздающие рекламные листовки: мол, издадим ваше драгоценное творчество по минимальной цене, хоть один экземпляр, хоть сто.   
Бизнес доходный, вполне отвечающий запросам загадочной русской души: ведь у нас по-прежнему на человека, написавшего хоть одну книжку, смотрят снизу вверх, словно лилипуты на Гулливера.   
Поэтому настоящих писателей в России сотни, зато чудовищных графоманов – перефразируя Блока, тьмы, и тьмы, и тьмы… 
Но был в России один великий графоман, своей странной славой затмивший всех на века – граф Хвостов.                Зять Суворова, тайный советник, легенда отечественной литературы… 
 

Однажды шел дождик дважды

О Хвостове писали Державин, Пушкин, Киреевский, Батюшков, Жуковский. Еще бы – идеальная мишень для насмешек, розыгрышей, сарказма, бесчисленных пародий. Филипп Вигель отмечает в своих "Записках": "Вошло в обыкновение, чтобы все молодые писатели об него оттачивали перо свое, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие."                До начала 1800-х Хвостов особо не выделялся среди поэтов-классицистов средней руки. А потом вышли исторические «Притчи», которые он противопоставлял басням Дмитриева и Крылова. Вот тут и пошло веселье!  Ворона, разинувшая пасть («Автор знает, что у птиц рот называется клювом, - оправдывался Хвостов. – Он заменил сие речение употребляемым в переносном смысле, ибо говорится и о человеке: “Он разинул пасть”».
Осел лезет на рябину, цепляясь когтями, а потом почему-то называется ослицей.
Уж становится на колени, лягушка влюбляется в широкие бока быка, голуби – «зубастые»…                Кстати, многие перлы якобы Хвостова ему вовсе не принадлежат. Литературная молодежь обожала в письмах цитировать Хвостова неточно, усиливая абсурд и нелепицы. В мемуарах, например, часто упоминаются такие его «стихи»: «Однажды шел дождик дважды...», «Жила-была корова, как бык здорова...», «Лисянская и Пашков там мешают странствовать ушам...» Якобы хрестоматийное: «По стогнам там валялось много крав, кои лежали, ноги кверху вздрав».
Смешно, конечно - но это не Хвостов. 
В эпиграммах его выставляли под именами: Графов, Свистов, Хлыстов, Хвастон, Ослов, Рифмин и т. д.
Пушкин начал издеваться над стихами графа еще в Лицее, когда сделал его одним из главных героев поэмы «Тень Фонвизина», а потом успешно продолжил. Представьте, в Академическом собрании  сочинений граф упомянут больше шестидесяти раз. Самые известные строки - во второй части «Медного всадника»:

Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье Невских берегов.

Иногда Пушкин выражался безжалостно и абсолютно неприлично. Летом 1831 года он пишет Плетневу: "С душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв, Хвостов торчит каким-то кукишем похабным… Вспомни мое пророческое слово: Хвостов и меня переживет. Но в таком случае, именем нашей дружбы, заклинаю тебя его зарезать - хоть эпиграммой". Другой непристойный пушкинский пассаж – о том, как он использует стихи графа в, так сказать, физиологических целях во время туалета.                Впрочем, большинство насмешек над графом не переходило грань приличия. Когда при вступлении Хвостова в Вольное общество любителей словесности Дашков произнес издевательскую речь, превознеся его выше Пиндара, Горация, Лафонтена, Буало и Расина, то  был немедленно исключен из общества. А добрейший Хвостов, поблагодарив, дружелюбно пригласил Дашкова к себе на обед и пообещал напечатать речь на свой счет.                В какой-то момент вместе с насмешками и эпиграммами появилась и другая интонация. В своей арзамасской речи Жуковский цитирует Хвостова, находя в его нелепицах «чистую радость». Стареющий Карамзин признается Дмитриеву: «Я смотрю с умилением на графа Хвостова за его постоянную любовь к стихотворству… Увижу, услышу, что граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: “Вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет»». А вот что очень пишет Николай Греч в «Обозрении истории русской литературы»: "Граф Хвостов представил современникам своим пример благородного, неутомимого занятия отечественною словесностью, вопреки всем препятствиям и неуспехам...»   
(Через сто пятьдесят лет гениальный литературовед Юрий Лотман назовет Хвостова литератором, «бесконечно влюбленным в поэзию»). 



Чтение – вот лучшее мучение

Воспоминания о графе  напоминают сборники анекдотов.
Долгое время на Хвостове прекрасно наживался книгоиздатель Сленин. Он просил на издание его книг гораздо больше, чем требовалось. А потом скупал за счет заказчика все оставшиеся в лавках экземпляры – тоже за немалые деньги, и продавал по недорогой цене малярам на оклейку обоев. 
Летом 1822 года Иван Андреевич Крылов снимал дачу на петергофской дороге, недалеко от города, и к нему почти каждый вечер приезжали писатели и поэты. Хвостов, узнав об этих посиделках, написал огромную оду под «Певцу-Соловью» (так друзья называли Крылова) и отправился в гости. Сначала с графа взяли 25 рублей – как бы взнос, на общественные издержки. А затем он стал читать свою оду. Но только окончил чтение первой строфы, раздались громкие аплодисменты, и дальше декламировать было невозможно. Один из членов правления объяснил графу, что если при чтении аплодируют, то читающий должен, по уставу, купить бутылку шампанского. В оде было двадцать строф – и бедный граф потратил больше двухсот рублей. 
Вот еще забавная история. Как-то раз Крылов пришел к графу просить денег, а тот сильно поиздержался. Поэтому и предложил другу Ивану Андреевичу только что изготовленные для продажи 500 полных экземпляров своего роскошно изданного собрания стихотворений.  «Возьмите все это добро на ломового извозчика и отвезите Смирдину, - предложил Хвостов. - Я продаю экземпляр по 20 рублей ассигнациями, но вы ему отдайте по 5 для скорости, и будете иметь 2500 рублей»… Увы: Смирдин наотрез в принятии этого, как он выразился, хлама… Задумчивый Крылов вышел из магазина, где ломовой извозчик пристал к нему с вопросом: «Куда прикажет его милость таскать все эти книги?» «Никуда не таскай, друг любезный, - сказал Крылов,  а свали-ка здесь на улицу около тротуара, кто-нибудь да подберет». А вскоре по Невскому проскакал обер-полицмейстер Сергей Александрович Кокошкин. И разузнав, в чем дело, велел отправить груз Хвостову назад…
Путешествуя, Хвостов часто дарил свои сочинения станционным смотрителям с непременным условием: вынуть из книги его портрет и повесить на стену.
Однажды Хвостов долго мучил своего племянника, писателя Кокошкина чтением стихов. Наконец тот не выдержал: извините, дядюшка, я дал слово обедать, мне пора! Боюсь, что опоздаю; а я пешком! Хвостов обрадовался: так у меня всегда готова карета, я тебя подвезу! Только сели, граф закричал кучеру: «Ступай шагом!», - и продолжил чтение.  Потом этот трюк он не раз повторял со своими знакомыми. На многих провинциальных станциях даже висела лубочная картинка «Стихотворец и черт», на которой изображен граф Хвостов, удерживающий за хвост черта, бегущего от него, заткнув уши.               
Хвостов долгое время нанимал какого-нибудь или отставного, или выгнанного из службы чиновника, обязанности которого ограничивались слушанием или чтением вслух стихов графа. Дольше всех задержался  отставной ветеринар и бывший семинарист Иван Иванович Георгиевский, обладавший необычайно устойчивой нервной системой. Остальные секретари-чтецы, несмотря на хорошее жалование и содержание, более года не выдерживали: они заболевали какой-то особенной болезнью, которую петербургские шутники называли «стихофобией».

   
С места – в карьеру! 

 
Дмитрий Иванович Хвостов родился 19 июля 1757 в обеспеченной и очень просвещенной семье. В их доме часто бывали их дальние родственники Сумароков,  Майков, другие известные поэты и писатели. Хвостов получил прекрасное домашнее образование, потом слушал лекции в Московском университете, служил в лейб-гвардии Преображенском полку. В тридцать пять лет его судьба резко меняется: он женится на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой, родной племяннице Суворова. Через год получает чин подполковника Черниговского пехотного полка с повелением "состоять при дяде" и возвращается в Петербург.  Это была вовсе не синекура: умный, деятельный Хвостов становится личным секретарем Суворова и его другом. «Он принял меня в особливую милость свою и удостоил неограниченною доверенности. Нет тайны, которой бы он мне не вверял. Все отношения к императрице Екатерине II и императору Павлу I во время италийской кампании шли через мои руки», - позже вспоминал Хвостов.  Сохранилось больше 250 писем, которые генералиссимус написал Хвостову. Бывали дни, когда ему приходило по два-три письма.                                Кстати, и титул графа для него выхлопотал Суворов – у короля Сардинии. 
Генералиссимус очень любил и уважал своего зятя: достаточно сказать, в доме Хвостовых жила сестра Суворова, ее дочь и сын.               
Единственно, чего он активно не одобрял – это страсти к сочинительству. Суворов очень часто говорил своей племяннице: «Танюша, ты бы силой любви убедила мужа отказаться от его несносного стихоплетства, из-за которого он уже заслужил в столице прозвище Митюхи Стихоплетова!» Много раз он и сам просил зятя – но без толку. 
Несмотря на смерть покровителя, карьера Дмитрия Ивановича идет в гору: при Павле он становится тайным советником, обер-прокурором Сената, вскоре он станет сенатором, членом Государственного совета.
Хвостов славится своей кристальной честностью. Взяток категорически не берет. Человек бесконечно добрый и отзывчивый,  постоянно помогает неизвестным просителям, которые буквально засыпают его письмами…
 


Пусть зоилятся парнасские ерши!
               
Еще в 1791 году Хвостов стал членом Российской академии и больше сорока лет с удовольствием участвовал в ее заседаниях.  Собрал колоссальный архив по истории русской литературы, проделал огромную работу по составлению словаря русских писателей. Очень неплохо перевел "Андромаху" Расина и «Науку о стихотворстве» Буало-Депрео – этот перевод выдержал пять изданий. На свои деньги издавал вполне приличный журнал "Друг просвещения" а потом еще несколько журналов.  У Хвостова был отменный литературный вкус. Именно он предложил Карамзина для избрания в Российскую академию.  Хвостов присутствовал на знаменитом экзамене в Лицее и услышав Пушкина, отметил «перелом классицизму». А позже, прочитав книгу стихов Пушкина, записывает в дневнике: «В ней таланта много, остроты довольно, блеску еще более».                Сам граф работал во многих жанрах, писал комедии и драмы, оды и послания, элегии и сатиры, стансы и басни, эпиграммы и надписи. Был  почетным членом многих университетов и обществ. Кстати, многие неискушенные читатели той эпохи искренне считали Хвостова  достойным соперником Крылова в басне.                Граф чисто и бескорыстно любил литературу, а не только себя в ней.  Он искренне считал себя лучшим поэтом России, а Пушкина своим преемником. Но при всей великой гордыни переносил град насмешек абсолютно стоически и никогда ни на кого не обижался.  И постоянно помогал деньгами нуждающимся литераторам, которых и в глаза не видел. 
Семитомные произведения Хвостова при его жизни были изданы трижды. Еще бы: ведь он и рассылал свои книги всем, кому мог, и раздавал, и скупал тиражи, чтобы печатать новые. В результате очень сильно порастратился.
Между прочим, Хвостов сочинял далеко не хуже, а то и лучше многих. Его беда в том, что он всегда оставался верен устаревшей поэтике классицизма - и оказался главной мишенью новых поэтов-новаторов. Как сказал Юрий Тынянов, "он расплачивался за державинский XVIII век".                А теперь внимание: этот якобы король графоманов предвосхитил некоторые стилистические находки за много лет вперед. 
Вот незабвенное двустишие: «Ползя, упасть нельзя». Вам это не напоминает афоризмы Козьмы Пруткова? А горьковское: «Рожденный ползать – летать не может»?
Хвостов написал довольно много самоэпиграмм – это было абсолютно новым явлением в русской поэзии.               
Он первым начал употреблять односложные слова, «прыг» и «скок»: «…и вмиг Ослица прыг, летит на дерево с размаху». Потом у Пушкина появится: «…и легче тени Татьяна прыг в другие сени…»
У Хвостова первым появляется выражение «железный стих». «Облитый горечью и злостью», - добавит Лермонтов». 
 Хвостов стал усекать слова до одного слога. «Безумно, ветрено, без всяка зву… Прыгнула из норы мышь в лапы ко льву». Этим приемом потом пользовались очень многие – в том числе и Бродский.  Обожал словотворчество. («Пусть золятся парнасские ерши!») Тут уже до Велимира Хлебникова рукой подать. А в другом стихе  вылитый Чуковский: «Пришла собака пить на берег Нила, ее увидел крокодил. К ней ближе подходил и разговор водил…» Переносил ради рифмы ударение на последний слог – тоже потом распространенный прием.
Первым он воспел русские березы как символ России.
У Хвостова есть блестящие метафоры: нищенская сума у него «надувалась вздохами», а время являлось с «двойчатым лицом, представляющим вместе цветущую юность и дряхлую старость».
А вот две забавные цитаты из притч: «Мужик представлен на картине; благодаря дубине он льва огромного терзал." И еще: «Летят собаки, пята с пятой». Напоминает и раннего Заболоцкого, и Хармса, и Пригова. Похоже, Хвостов интуитивно предвосхитил абсурдисткую стилистику обериутов и их последователей. 


Граф и графиня Хвостовы на старости представляли собой живую иллюстрацию к «Старосветским помещикам». Они нежно и трогательно любили друг друга. Постоянно помогали и друзьям, и малознакомым приятелям, и просто беднякам. Дом Хвостова в Петербурге на Сергиевской славился своим гостеприимством: по воспоминаниям современника,  "скатерть тут не снималась с утра до поздней ночи". В зале за длинным столом под малиновым сукном с золотыми кистями постоянно устраивались литературные чтения, кормились бедные литераторы и просто незваные гости…
Хвостов прожил долгую и счастливую жизнь, почти шесть десятилетий отдав литературе. Уже и сентиментализм, и романтизм ушли – а он все писал, верный эстетике классицизма.  И трогательно мечтал, что потомки его не забудут. 
   
   Надеюсь, - может быть, в числе стихов моих
   Внушенный Музами один найдется стих.
   Быть может, знатоки почтут его хвалами.
   Украсят гроб певца приятели цветами
   И с чувством оценят не мыслей красоту,
   Не обороты слов, но сердца простоту.