Оригинальный тост

             Воспоминания двух участников ВОВ

    Тост и, последовавшая за ним дискуссия, о которых я хочу рассказать, прозвучал в середине шестидесятых годов. Он был произнесён в довольно оригинальной обстановке.
    Ещё будучи студентом пятого курса, попал я в качестве практиканта на крупный машиностроительный завод в одном из городов на Дальнем Востоке. И однажды был приглашен в одну, чисто мужскую компанию, прокатиться на моторной лодке. "Прокатиться" - так звучало для меня, а для компании эта поездка имела какую-то цель, суть которой меня не интересовала. Пригласил меня Борис, начальник бюро, в котором я проходил практику. Ему было двадцать семь лет, то есть, он был старше меня всего на пять лет, и у нас сложились, помимо производственных, ещё и дружеские отношения. Этому способствовало то обстоятельство, что город, откуда я прибыл, был его родиной, и его родители в то время ещё жили там. Женат, есть дочка.
    Утром, к назначенному часу мы с Борисом прибыли на лодочную станцию. Двое мужчин уже копошились в лодке. Один был заметно старше напарника, на его голове красовалась соломенная шляпа, подкрученная с боков. На втором был более экзотический головной убор - вышедшая из моды в недавнем прошлом, армейская пилотка.
    Почти одновременно с нами прибыла «Победа» ещё с двумя мужчинами; они перегрузили в лодку два ящика водки и пару, набитых чем-то до отказа, рюкзаков.
    Борис представил меня, как своего подопечного, мы обменялись рукопожатиями и познакомились.
    Совершить ознакомительный вояж по Амуру мне предстояло, как я уже упомянул, на большой деревянной лодке со стационарным двигателем от автомобиля "Волга". Её название, жирно выведенное белой краской на обоих бортах в носовой части, мне показалось нелепым своей оригинальностью: "Кухарка". На мой недоумённый вопрос Борис ответил с ухмылкой:
    - Демьяныч постарался, - и он кивнул на мужчину в соломенной шляпе, - чтобы над другими лодочниками поиздеваться. Видишь ли, "волговские" двигатели мало у кого стоят, а остальных "Кухарка" обставляет только так! Вот в этом-то и весь смак - с какой-то "Кухаркой" не могут тягаться ни "Стрелы", ни "Акулы", ни "Альбатросы", ни прочие "Щуки", "Алёны", "Венеры". Уловил?
    Будучи человеком не коммуникабельным, в незнакомых компаниях всегда чувствую себя неуютно; об этом я намекнул Борису ещё тогда, когда он приглашал меня. Несомненно, Борис объяснил своим друзьям: кто я и что я, и с какой целью он меня пригласил в этот рейс, поэтому объектом особого внимания я не оказался, и это меня устраивало.
Нашего с Борисом участия в приготовлении к отплытию не требовалось, мы стояли в сторонке, и он вкратце представил мне членов компании. Хозяин лодки, тот, который в шляпе, – Демьяныч, пятидесяти лет, начальник техбюро сборочного цеха и сосед его, Бориса, по лестничной площадке. В годы войны, будучи незаменимым мастером на одном из очень ответственных участков по испытанию и отладке выпускаемой продукции, попал под «броню» и фронта избежал. Вместе с Демьянычем его младший брат, Сергей, тридцатилетний холостяк-ловелас, слесарь-сборщик. Хозяин «Победы», Пахом Максимович, пятидесяти пяти лет, начальник одного из механических цехов. Фронта тоже избежал по той же причине, что и Демьяныч. «Победа» служит ему для «черновых» поездок, т.е. на лодочную станцию, в тайгу и на дачу, а для «чистовой» поездки, т.е. на работу, в гости, по магазинам, служит «Волга». С ним его друг, Иван Иванович, а попросту Иваныч, начальник охраны завода. Ему тоже пятьдесят пять лет. На фронт попал через месяц после начала войны и воевал до самого последнего её дня в качестве разведчика. Получил пять ранений, около двух десятков боевых наград, в звании майора вышел в отставку и, вернувшись на завод, сразу был назначен в охрану завода. Компания давнишняя, устоявшаяся; Борис в ней новичок с пятилетним стажем.
Когда все приготовления к отправлению закончились, майор в отставке, Иваныч, предложил:
   - Ну, что? Как обычно? - на посошок, по рюмашечке?
 Но остальные его не поддержали и предложили это сделать у ручья.
    Был конец нормального, солнечного июля, дни стояли жаркие, поэтому перед тем, как пуститься в путь, все разделись до плавок.
    Отправились вниз по реке. Минут через пятнадцать причалили к правому берегу. Из-под камней у подножия высокого, крутого, каменистого берега выбивались несколько слабеньких ручейков. Они собирались в рукотворной ямке, а из неё вытекал уже один, более приметный, поток, распластанный между камешками береговой гальки. Валяющиеся в окрестности ручья предметы, не природного происхождения, свидетельствовали о популярности данного места; это подтверждалось и присутствием, кроме нас, ещё двух лодок, с пирующими возле них экипажами.
    Наша компания сгрудилась у носа лодки, вытащенной на треть корпуса из воды. На баке, т.е. на носу лодки, разложили закуску, стаканы и две бутылки водки. Я демонстративно отошёл в сторонку, так как мне было крайне неловко, что моего вклада в эту трапезу нет. Но Борис не оставил без внимания мой маневр: он позвал, протягивая мне стакан с водкой. Я начал, было, отнекиваться, ссылаясь на то, что не пью, и это действительно так, и что мне неудобно участвовать нахаляву – и это правда. Подозреваю, что мою попытку отказа все приняли за кокетство, и если бы на моём месте был кто-нибудь из их знакомых, то его бы они обложили круто. В моём же случае, никто, как бы, не слышал моих слов, и только Борис, вручая мне стакан и кусок хлеба с салом, тихо сказал: «У нас так не принято и не будь крохобором». Вот тебе на! - обидно такое слышать: ведь крохобором я себя никогда не считал, но, ладно, «умоюсь». А вот как быть с водкой? - Она мне всегда была противна. Конечно, для соблюдения традиции при каких-нибудь празднествах, через силу пропускал пару рюмок, а тут почти стакан зараз! Я прекрасно понимал, что гармонично влившимся в компанию не был, пристального внимания ко мне нет и этим грех не воспользоваться.
   Водка – продукт бесценный, но понимать этот критерий можно двояко: для подавляющего большинства мужчин она бесценна в том смысле, что когда их приспичит, то чтобы её раздобыть, они «за ценой не постоят»; для других она бесценна в том смысле, что не нужна и даром, поэтому её цена не имеет для них значения. Я – из числа таких «чокнутых». Исходя из моего отношения к пресловутой жидкости, не долго ломая голову над способом избавления от неё, выбрал самый варварский способ: я отвернулся от коллектива и, поднеся стакан, якобы к губам, стал медленно запрокидывать голову и выливать его содержимое мимо подбородка прямо на грудь. А дальше она, эта жидкость, устремилась по телу, ноге и в гальку. Потом, как ни в чем ни бывало, повернулся к лодке, поставил стакан. Люди были заняты закусоном, и на следы преступления, в виде мокрой дорожки на моём теле и подмокших плавок, никто не обратил внимания. Этот приём честно послужил мне почти до конца поездки, но именно на последнем привале, коим оказался этот же родничок, когда мы возвращались обратно, он дал осечку. Именно тогда прозвучал тот самый тост, но об этом позже. А пока мне хочется рассказать о некоторых подробностях, не имеющих непосредственного отношения к теме рассказа, но довольно интересных самих по себе.
    Чтобы использовать всю скорость течения мощной реки, коей является Амур, наша лодка неслась почти посередине. Для каждого возлияния мы приставали к правому берегу... После четвёртой остановки, где я вылил очередной, почти стакан, в песок, Борис кивнул подбородком на показавшееся вдали, по левому берегу, селение, и сообщил мне, что оно и есть цель нашей поездки.
    Лодка направилась ближе к левому берегу. В отличие от правого, он был низким, местами тайга подходила к самой воде; кое-где были видны люди, собирающие то ли ягоду, то ли грибы. Метров за двести от берега из воды стали появляться кончики каких-то растений, похожих на камыш, а может, это и был камыш? Я сделал вывод, что здесь небольшая глубина. Лодка заметно сбавила ход. Борис наклонился ко мне и прокричал:
    - Сейчас будь начеку.
    Почему начеку и что это означает – не объяснил. Пока я разгадывал эту шараду, на лодке прошелестела небольшая суматоха, кто-то крикнул: «Берегись!», и я почувствовал мокрый шлепок по правой щеке, довольно ощутимый. Несомненно, это «чп» связано с речной живностью, но как? Шлепок меня и насторожил, и озадачил. Но за неоперативную приспособляемость к обстановке я был наказан несколько серьёзней: прямо в лоб ударило что-то мокрое, тяжёлое, но не очень твёрдое. Удар был силён: на какой-то миг, как мне показалось, я даже «вырубился». В глаза затекла вода. Мужики дружно загалдели, а двое бросились на дно лодки: там билась, затёртая муфтой гребного вала, рыбина. Это была как раз та рыбина, которая срикошетила от моего лба.
    Теперь я знал, чего нужно опасаться и уже был настороже. Пролетела ещё одна рыбина вдоль лодки наискосок. Мигом вскинулись руки, но поймать не удалось. Тут же ещё полетела одна почти по той же траектории, что и предыдущая. Опять потянулись руки. Чья-то рука сбила рыбину, она упала на дно, моментально спружинила и выпрыгнула из лодки.
    Борис схватил пустое ведро и встал наизготовку. Очередная рыбина появилась с носа лодки, да так удачно, что Борису осталось только с силой толкнуть ведро навстречу ей. На дно лодки она упала оглушённая и потому запоздала с отскоком. Эта заминка позволила сразу двум парам рук намертво схватить добычу.
   Демьяныч достал из бардачка весы-безмен и подал мужикам…. «Моя» рыбка потянула на два кило и триста грамм, а вторая – аж на полкило больше.
   Во время суматохи я не решился спросить – что это за рыба, а теперь самое время, что я и сделал в шутливой форме, ни к кому не обращаясь конкретно:
    - А какая фамилия у этой рыбки?
   - Мне ответил майор, Иваныч, в такой же форме:
   - Как её фамилия – не знаю, а имя - максун.
   - Что-то я о такой рыбке никогда не слышал: наверно, завезли из какой-нибудь экзотической страны?
   - Скорее, наоборот, эту рыбку завозят отсюда в какие-нибудь экзотические страны. У неё есть другое название – толстолобик и он всегда водился в Амуре, - уточнил Иваныч.
    - Аааа, толстолобик! Ну, про такую рыбку я слышал. Есть не приходилось, а слышать слышал. Максун Толстолобиков - вот и имя, и фамилия.
   - Хе, это ж надо до такого додуматься – Максун Толстолобиков, хе.
    Конечным пунктом нашей поездки оказалось небольшое нанайское село. Пошедшие на разведку вскоре вернулись с кислыми выражениями на лицах и сообщили, что вышел "полный облом", и мы приехали напрасно: никого из мужиков в селе нет. Ещё утром кто-то сообщил, что километрах в двадцати отсюда, в тайге, видели лося. Все, оказавшиеся в наличии, взрослые мужчины, ушли на отстрел этого животного. Когда вернутся - одному богу известно. Раньше, чем через двое суток, они не появятся. Ну, и что будем делать?
                ***
    В обратный путь мы отправились на следующий день, поздним утром. Добавилось два пассажира: пожилая женщина-нанайка, у которой мы переночевали, и её четырнадцатилетний внук. Они расположились на корме, а на дне лодки, у их ног, умостились два мешка картошки, которую нанайцы, воспользовавшись оказией, везли в город на продажу.
   Памятуя о вчерашней атаке максунами, мы подготовились к встрече с ними более основательно: Борис, как и вчера, вооружился ведром, я - большим черпаком, обязательной принадлежностью каждого маломерного судна, Сергей держал наизготовку рыбий сачок, сняв, на всякий случай, пилотку, чтобы в суматохе она не упала в воду.
   - Готовьтесь, готовьтесь, может, максун сжалится над вами, - с непонятной насмешкой произнёс Демьяныч.
   И всё-таки первую атаку мы прозевали: довольно внушительный максун выпрыгнул сбоку и, пролетев за нашими спинами, упал прямо на колени женщины. Она оторопела, но через мгновение шлёпнула, по уже пустым коленкам: максун в это время летел в воду рядом с бортом. Она шустро сделала выпад к тому месту, куда только что шлёпнулась рыбина. Со стороны казалось, что женщина пытается нырнуть вслед за рыбой, но внук намертво схватил её за одежду.
    Второй атаки не последовало.
    - Вот так всегда, это уже как законом стало, - пояснил мне Борис, - когда подготовишься, он, подлец, как чует и словно издевается - не залетает. А как забудешь подготовиться, то он опять словно издевается: бывает, больше десятка заскакивает в лодку, но не задерживаются.
    К последней остановке, опять к тому же ручью, мы прибыли с небольшим запасом водки - остатки от первого ящика. Второй ящик водки и два наполненных, как я понял из разговоров, сетями, рюкзака, были оставлены в селе - это, своего рода, предоплата за кету, ход которой на нерест начнётся в конце лета.  Заниматься браконьерством, как это делают их рядовые подопечные, начальство не рискует и поэтому договариваются с аборигенами-нанайцами, которым лов лососевых разрешён.
  Заключительный "банкет" решили растянуть и стаканы заполняли не полностью. Женщина с внуком вышли из лодки к ручейку, напились воды и присели там же на камнях.
    Я, как обычно, отвернулся от компании и, поднеся стакан ко рту, стал медленно выливать на подбородок водку. И тут вдруг раздался возмущённый женский крик:
   - Ты чего водка льёшь?!
   Отвернувшись от компании, я попал под бдительное око женщины-нанайки, не зная тогда, что алкогольная жидкость почитается этим народом, как, впрочем, и остальными народностями Сибири и Дальнего Востока, от мала до велика, и мужчинами и женщинами.
    - Олег, ты что творишь? - услышал я возмущённый голос Бориса.
   - Да поторопился и пролил немного, - выкрутился я, повернувшись к мужикам и демонстрируя свой мокрый подбородок. Остатки водки пришлось выпить у них на глазах.
    Налили полный стакан водки, и Сергей поднёс его женщине. Она выпила молча, на лице абсолютно никакой реакции. От закуски, которую предложил Сергей, она отказалась.
   Вдруг всполошился Демьяныч, вскочил в лодку, схватил сачок, шустро выпрыгнул из лодки и побежал вдоль берега. И только тут мы обратили внимание, как в полусотне метров от нас, мужчина выбирает из воды закидушку, а в метрах тридцати от берега, по воде, расходятся большие круги. В центре кругов иногда прорывается бурун и мелькает хвост крупной рыбы. Для меня наблюдаемая сцена в диковинку, и я побежал следом.
   Вероятно, Демьяныч опытным глазом определил, что мужчина - не рыбак, сразу стал давать ему указания: когда леску натягивать, когда ослаблять, а сам осторожно заходит в воду, опускает сачок и подводит под рыбину. Резкий рывок вверх и рыбина забилась в сетке сачка. Я с удивлением заметил, что Демьяныч вынес на берег рыбу, а мужчина продолжает вытягивать снасть, то есть рыбина отдельно, снасть отдельно. Как это может быть? Потом, после внимательного осмотра выяснилось, что мужчине крупно повезло дважды: во-первых, с крупным уловом, и, во-вторых, что вовремя пришла помощь в виде Демьяныча с сачком. Оказалось, что крючок не проткнул, а только впился в кожу губы рыбины и, по мере того, как рыбак тянул снасть, крючок рвал кожу, оставляя на ней борозду. Когда рыбина, а это был сазан, оказалась в сачке, натяжение лесы ослабло, и крючок просто выпал изо рта.
    Мужчина средних лет, одет не типично для рыболова, радовался как подросток. А заданный им вопрос: "Что это за рыба?" только подтвердил предположение, что он вовсе не рыбак: разве рыбак такой вопрос задаст? Радостно-возбуждённый, он безумолку твердил, что никогда не ловил настоящей рыбы, что теперь понимает тягу людей к рыбалке.
   Демьяныч пригласил его к нашему «столу». Взвесили «рыбку»: она потянула на четыре килограмма с гаком, а гак составлял почти двести грамм. Отметить это важное событие – сам бог велит. Мужчина уверял, что он человек мало пьющий, но по такому случаю грех отказываться. Выпили, как полагается в таких случаях, за знакомство и за удачу. За завязавшимся разговором выяснилось, что звать нашего нового знакомого Рудольфом, ему сорок семь лет, командирован из Москвы по линии заказчика, не любитель рыбной ловли, но иногда за компанию с каким-нибудь другом «балуется» этим делом. И сегодня здешний друг вывез его сюда рано поутру на своей лодке отдохнуть на природе, снабдил его закидушками и удочкой. Пообещал вечером после работы приехать за ним. Члены нашей компании знают этого друга - мастера одного из участков цеха, начальником которого является Пахом Максимович, отчего атмосфера стала более доверительной.
    Разлили по стаканам очередную порцию водки и попросили нового члена компании сказать тост. Он вдруг посерьёзнел, замолчал, это диссонировало с весёлой, балагурной атмосферой застолья.
    - Не знаю: к месту или не к месту, но мне давно хотелось сказать один тост, на который я, наверно, никогда не решился бы. Дело в том, что его можно сказать только в чисто мужской компании, а такая возможность у меня выпадает редко. Сейчас она представилась. Так вот, мужики, предлагаю тост за …, - он задумался, а заинтригованные его необычным вступлением сотоварищи дружно молчали и выжидающе сверлили его взглядами …. - Я не могу подобрать удачное слово, в мозгу крутится, а поймать его не могу…, - и сразу же чуть ли ни с ликованием продолжил, – во, поймал - институт! Итак, предлагаю выпить за институт…, институт... Любовниц!
   - Круто, - удивился Борис.
    - О! Это по их части! – сразу же среагировал Демьяныч, кивнув на своего брата, Сергея, и на Бориса. Сергей всё никак не может с ними разобраться, не может выбрать с какой заякориться.
   - А чё сразу - заякориться! Любовница она и есть любовница: она для постели, а не для семьи, - ответил Сергей и тут же спросил:
    - А что, разве есть такой институт? Про институт «благородных девиц» слышал, но он существовал до революции. А в наше время такой институт…
    Борис перебил его, пояснив:
    - Это он образно сказал. Так иногда говорят, когда хотят выделить группу людей возвышенным слогом. Например, я слышал «институт директоров», но не слышал «институт трактористов».
    - Парни, дайте человеку досказать тост. У него, наверно, наболело на душе, и он хочет высказаться. Давайте, послушаем, и тогда поймём, какой институт он имеет в виду, - это снова вмешался Демьяныч.
                ***
  - После окончания лётного училища мы с другом, Ильёй, попали в n-скую авиационную часть. Мой друг был зачислен в лётный состав, а я в наземную службу. По некоторым медицинским параметрам в лётчики меня не взяли.
   Работала в столовой при нашей части шестнадцатилетняя местная девчушка, Ася. Среднего росточка, а личиком – ангел во плоти. Я не знаю: были ли парни в нашей части равнодушные к ней, но она, по крайней мере, внешне, не проявляла особого расположения ни к кому. Конечно, и мы с Ильёй влюбились в неё по уши. И представьте, Илье она ответила взаимностью. Какая у них была любовь – это отдельный роман.
    Когда наша часть меняла пункт дислокации, местные жители обычно оставались на месте. Асю же зачислили в штат столовой, она перемещалась вместе с нами, и роман Ильи с Асей не прерывался. Но продлился он всего полтора года - погиб мой друг. Да как погиб! Раненный в голову, он тянул раненную машину, тихо повторяя одно слово: Ася! Ася! Ася! На команды с командного пункта не реагировал. Посадил сверх осторожно. Из кабины его вытащили уже мёртвым. Похоронили на «братском пятачке» - так мы называли уголки, где хоронили своих погибших товарищей. Что творилось с Асей!!!
    Рудольф помолчал.
   - Однажды, примерно через месяц после гибели Ильи, вечером, меня нашла Ася. На ней было синее, в белый горошек, платье. Этот факт меня очень удивил: ведь она одевала его только для Ильи. Пригласила меня пройти с ней на могилу друга. Разговор был долгий. Я даже поинтересовался, мол, как у неё с дежурством в столовой? Сказала, что договорилась с подменой. Она дотошно расспрашивала меня об Илье, чтобы я рассказал о нём всё-всё-всё, что знаю. Потом с такой же дотошностью стала расспрашивать меня обо мне. Я, конечно, рассказывал, но мыслишка вертелась: для чего ей это?
    Мы ходили с ней по маршруту - пятачок и обратно – до темна. И вдруг она берёт меня под руку! Мне это было неприятно и насторожило. Никогда до того, и никогда – после, я такого смятения не испытывал. Это было разочарование, крах моего представления о чистоте души этой девушки, о её верности любимому и моему лучшему другу. Мне показалось, что Илья будет предан дважды: мною, если я отвечу её зову, и ею, если, опять-таки, я отвечу.
    Рудольф замолчал, а я увлечённый его воспоминаниями, пытался разгадать, что творится у него в душе сейчас.
    - Она, вероятно, почувствовала моё состояние и не стала прощупывать меня, провоцировать на ухаживания. «Ты, наверное, удивился: чего это вдруг я начала тебя допытывать обо всём. Мне ведь и Илья много рассказывал и о себе, и о тебе. Я всё сравнивала и убедилась, что всё совпадает. Значит, Илюша не шутил…. Мы с ним договорились, что поженимся в первый день мира, а до того … . 
    О гостях мы не думали, но ты будешь обязательно. Всё рухнуло. Ведь мы с ним дальше поцелуев не доходили. Он погиб, так и не познав меня, как женщину, до конца. Ты понимаешь, что я имею в виду. Он не пытался ускорить событие. Я казню себя самыми последними словами, да что толку. Долго я размышляла. А теперь самое главное. Незадолго до гибели Илюшенька сказал мне, как бы шутя, своё завещание. Но я-то изучила его хорошо, и прекрасно понимала, когда он говорил правду, а когда шутил. Я долго не могла решиться сказать тебе об этом, но когда-то же надо? Оно касается нас с тобой. Я даже не знаю, как начать».
    Я вспомнил один разговор с Ильёй незадолго до гибели и решил облегчить ей муки признания: «А не об этом ли ты хочешь сказать? Мне как-то Илья говорил на полном серьёзе, что если с ним что-нибудь случится, то чтобы я взял тебя. Он так и сказал «Возьми её. Она такая чудная, милая, неизвестно в какие руки попадёт. А ты, я знаю, её любишь и ей нравишься. В тебе я уверен, как в себе. Ты так же чист, как она». Не об этом ли ты хотела мне сказать?»   Вижу – у неё слёзы ручьём, начинает рыдать вслух, и сквозь эти рыдания я различаю слова: «Да, именно это я и хотела сказать тебе». Заливается ещё громче; «Он уже тогда чувствовал свою гибель, а я – нет! Я своим неопытным женским сердцем не почувствовала приближения горя. Да если бы я почувствовала, что скоро его не будет, я бы отдала ему всю себя, без остатка».

    А надо вам сказать, я к тому времени успел поконтачить с одной женщиной на шестнадцать лет старше меня. Она служила телефонисткой при штабе и была женой замполита. Уух, аппетитная женщина! Взгляд какой-то тёплый, или, вернее, зовущий. И у неё привычка была интересная: при разговоре с молодняком, она время от времени касалась ладонью предплечья собеседника. Я это наблюдал неоднократно со стороны, но не придавал особого значения. И вот однажды по какому-то поводу у нас с ней впервые вышла короткая беседа, уже и не помню – по какому поводу. Но только помню, что инициатором разговора была она. И вот когда она начала гладить моё предплечье ладонью и замолкла, глядя мне в глаза, я отчётливо прочёл в них просьбу. О чём может просить женщина молча? Ясно – только об одном. Я взял её ладонь в свои и пролепетал: «У меня ещё не было женщины!» А она: «Приходи сегодня к восьми, к голубой беседке. Я буду проходить мимо, иди за мной на расстоянии»… . Встречи были не часты и не регулярны. Илье я не торопился открывать эту свою связь.
    С Асей мы, где-то через недельку … сошлись, когда наши души чуть успокоились. Она действительно оказалась целомудренной, нетронутой. Не выполнили мы завещание Ильи, оба. Я - потому, что не хотел прозябать на задворках её души, прекрасно понимая, что первое место отведено моему другу. Она – потому, что не отказываясь от меня, решила посвятить себя, а точнее – своё тело таким же молодым, не испытавшим женских ласк, юнцам, как мы, для которых каждый вылет может оказаться последним. И надо сказать, это у неё получалось. Но ночь оставалась для Ильи. И для меня, как фантома Ильи. Для женатых, бабников и закоренелых холостяков она была недоступна.
    Был во второй эскадрилье лихой капитан, балагур и бабник, всегда летал ведущим и был настоящим асом и в бою, и по части женских сердец. И вот однажды, уже при сумерках, сидим мы, несколько человек, в беседке для курящих на краю поля, тихо болтаем «ни о чём», покуриваем. Вдруг из зарослей слышим истеричный женский крик. Это был не крик о помощи, это был крик борющейся женщины. Мы все узнали этот голос и, не сговариваясь, бросились туда. Были лишь сумерки, и поэтому картина борьбы высматривалась хорошо: мужчина, его мы пока определить не смогли, пытался ухватить Асю за руки, но она непрестанно молотила ими, добавляя удары ногами. Мужчина был разъярён и издавал какие-то глухие звуки. До них оставалось метров двадцать, когда мы загалдели, и мужчина бросился в кусты. Не буду занимать ваше время подробностями. Тут важно вот что: она не выдала нападавшего, а сказала только, что «завтра можете догадаться сами, когда его увидите».
    Почему она оказалась здесь, для нас загадкой не было: каждый вечер, надев своё гражданское платье, синее в белый горошек, она по этой тропинке проходила к могиле своего любимого и моего друга. И вот нашёлся же какой-то гад, подкараулил её на святой тропе!
    Конечно, на следующий день мы определили того гада по разукрашенному царапинами лицу и заплывшему глазу: им оказался тот капитан, бабник. А ведь в тылу у него жена с двумя детьми! Кто разукрасил лихого капитана, для всех осталось тайной, кроме нас. От возможного позора его спас подбитый глаз, так как, по общему мнению, такое может сделать только мужчина, а мужские драки хотя и осуждались, но оценка их другая.
    Примерно через месяц, на обшивке самолёта того капитана появилась надпись крупными буквами «Ася». Через год погиб тот отчаянный капитан геройски: в последнем бою сбил троих. Причём, бомбардировщик и истребитель были сбиты им нормально, в перестрелке, а третьего он взял тараном, когда закончился боезапас. Немец, вероятно, тоже был лихач ещё тот, возможно, у него тоже кончился боезапас, и помчались они навстречу друг другу, в лоб. То ли у немца нервы оказались слабее, то ли оказался опытнее и умнее, но за миг до столкновения он взмыл вверх и наш успевает ткнуть его в брюхо. В итоге наш лихач погиб, а немец парашютировался и попал к нам в плен.
    С Асей я расстался в Польше: меня тогда ранило. Глупо как-то получилось: на наш аэродром наткнулась группа немцев, выходящих из окружения. Завязалась перестрелка. Я в это время готовил к полёту свой самолёт. Трескотню автоматно-пулемётную слышно, а самого боя не видно; всё происходит в отдалении. И надо же - залетело ко мне несколько пуль: две в фюзеляж, а одна мне в коленку. Обидно было: в той перестрелке я оказался самым пострадавшим, хотя к ней не имел никакого отношения. Обидно было и потому, что среди непосредственных участников боя было всего два легко раненных, которым даже госпитализация не понадобилась. И в третий раз стало обидно, когда узнал, что извлечённая из колена пуля - наша!  Для меня на этом война закончилась: я оказался в Москве, в госпитале. Там женился и стал москвичом.
   Когда я прощался с Асей, переписываться не договаривались, но, для очистки совести, спросил её тогда: «Может, выйдешь всё-таки за меня?» она ответила отрицательно: «Нет, - говорит, - я уже женщина падшая, и буду нести свой крест до конца».
    Рудольф закончил своё воспоминание и, похоже, отключился от реальности: опустошил стакан, не дожидаясь общего сигнала. Демьяныч тут же налил новую порцию:
    - Свои воспоминания ты залил, теперь давай твой тост утвердим.
    Рудольф хотел, было заартачиться – ведь он мало пьющий, но все, в том числе и я, подняли стаканы и ждали его. Он своевременно сообразил, что негоже инициатору столь необычного тоста идти на попятную, не имеет на это морального права. Впервые за всё время поездки, прозвучали звуки соприкасающихся стаканов.
                ***
    - Вот, однако ж, как бывает! Да, жизнь штука такая, непредсказуемая, - задумчиво, ни на кого не глядя и будто высматривая что-то в стакане, промолвил майор в отставке, Иван Иваныч. – Разбередил ты мою душу. Поведаю и я свою историю. Никогда об этом не распространялся. У меня тоже любовная интрижка была. Но кто она была: любовница - не любовница? Рассудите сами.
    В сорок четвёртом это было, мы уже вовсю ломились на запад. Однажды, после доставки очень ценного языка, начальство предоставило нам, четверым, трёхдневный отпуск. Где и как его провести – на наше усмотрение. Посовещались мы и решили: по домам не успеем съездить, а забыться на трое суток от войны, выспаться нормально, одним словом, хлебнуть тишины и покоя очень хотелось. А надо сказать, трое из нас были сельскими жителями и один, самый молодой, городской. Поэтому мы трое «голову не ломали» над проблемой – как провести отпуск, а четвёртому осталось нас поддержать. Соскучились мы по нашему крестьянскому труду и решили поехать в одну небольшую деревеньку, с неделю назад освобождённую. Поможем местным жителям по хозяйству. Ведь кто на селе остался? – старики, дети и женщины.
    Приехали. Рассчитывали обосноваться всем вместе, но куда там! Нас просто расхватали по хатам! Немцы здесь на постое не были – они избегали таких мест. Но наведывались частенько. Жители приспособились к такому положению и сумели сохранить кое-какие запасы, и даже скотину, вовремя хороня их и хоронясь сами в ближайшем лесу, среди болот. Партизаны в этих местах «не шалили», поэтому никаких облав, обысков, кроме мелкого мародёрства, не было
   Я оказался у одной очень пожилой четы и с ними жена их сына, двадцатипятилетняя, статная молодуха. Сын погиб в начале войны: они успели получить похоронку ещё до оккупации. Двухгодовалый малыш поболел и умер, но молодая женщина не покинула стариков.
    Я облюбовал сеновал с остатками сена. В первую же ночь ко мне подлегла молодка – Марией её звали. Она сразу же, без всяких «шуры-муры», объяснила мне, что, к чему, зачем и для чего, что стариков бросить не может, так как обещала мужу, а его она очень любила. Старики выжили в оккупации благодаря ей: днём скрывалась с такими же как она потенциальными жертвами немецкой солдатни, а ночью возвращалась к старикам и при свете керосиновой лампы выполняла всё то, что выполняла днём в мирное время. В своё время, они приняли её достойно, жили душа в душу. У них было ещё трое сыновей: на двоих есть похоронки, а про третьего ничего не известно; вот надежда на него греет их, да на самую младшую дочь, которая ушла в эвакуацию. После окончания войны надеяться на новое замужество бесполезно. Уходить в старость одной? Я ей: «А как старики к этому отнесутся?» А она: «Так это ж они меня и подтолкнули! Так и сказали: «Понеси, Мария, от него. Нам-то недолго осталось, а ты время потеряешь. Мужик породистый, крепкий. Упустишь его, а потом неизвестно, что достанется. Мы же помним, что было на селе после мировой и гражданской – упаси, господи!».
    Вот так мы и одарили друг друга: она меня незабываемыми ночами, а я её, самым дорогим, о чём мечтает любая нормальная женщина. И не её беда, что своё сокровище, дитё, стало быть, она получила, как бы понятней выразиться, … не традиционным, не законным порядком.
    Но вы послушайте, что случилось на третью ночь! Днём прибыла из эвакуации их дочь, Ольга. Из эвакуации она писала письма и своим родителям, и родителям своего парня, в этом же селе. Но какие письма, если село уже через трое суток оказалось за линией фронта. Родители её парня умерли вскоре, на парня пришла похоронка, но уже в сельсовет, три дня назад. И вот я жду Марию в предвкушении бешеной страсти. Но она легла рядом со мной мягко, тихо. А где же тот ураган страсти, в котором я задыхался? Я ещё подумал: «запечалилась девонька, что ночка последняя. Надо будет как-то опять выслужиться перед начальством, чтобы выхлопотать «путёвочку» снова сюда. Кстати, потом ещё дважды мы туда наведывались. Так вот, возвращаюсь к третьей ночи. Чувствую, что начинать надо мне: положил руку на груди – не те! Что такое?! Не могу врубиться: эти груди я почти полностью закрываю ладонями и они упругие. А у Марии они хоть и не очень большие, но полные, податливые, я бы сказал – сдобные. Я всё понял и решил сразу действовать нахрапом, предположив… и, как оказалось, правильно, что после моего натиска девонька раскрепостится, разговорится и всё станет на свои места. Да, так и случилось: после окончания моей инициативы… поведала она мне про свою жизнь, любовь, и про разговор с Марией. Как старики надоумили Марию связаться со мной, так убедила и она Ольгу, не упускать своего шанса. И вот что интересно. Ольга уехала в эвакуацию в шестнадцать лет, вернулась в восемнадцать, поработала и в госпитале, и на заводе оборонном – смазывала смазкой снаряды. Клеились к ней разные и тыловые хлыщи, и военные, но она устояла, берегла себя для того парня, но досталась мне. О многом мы говорили с ней в ту ночь, так и не сомкнув глаз.
    А днём, слыханное ли дело, за нами прислали из части полуторку. Меня провожали все четверо: две молодых и чета пожилых. И остальные мои товарищи в накладе не остались: у всех случилось примерно то же, что и у меня, и их было кому провожать. Кто-то с грустью, кто-то весел, гомон стоит вокруг: чувствовалось, что народ отогревается от войны.
    Я смотрю на своих провожающих: Мария держится молодцом, что-то болтает безумолку, беспрестанно теребит свою шикарную белую косу. Я решил, что она, таким образом, заглушает тоску. А Ольга, худенькая, с короткой стрижкой, держится обеими ручками за Машину руку, молчит, посматривает исподлобья, неотрывно глядя на меня. Ничто, происходящее вокруг, её не отвлекает. Я тоже, вдруг, отключился: гляжу только на неё, и защемило моё сердце прямо-таки до слёз. Почувствовал себя виноватым: тридцатичетырёхлетний дылда, уже бывший женатым, не смог отторгнуть восемнадцатилетнюю девчушку, которая в таких непростых обстоятельствах дала слабинку: как-то ещё это скажется в её будущей жизни; может, будет поносить меня самыми последними словами и каяться? Но с другой стороны, я пытался выгородить себя: ведь я её не силой, не обманом брал. Да и она решилась на отчаянный шаг не с кондачка: ведь всё было решено на семейном совете, и благословили сами родители, мудрые люди. Вот и посудите сами: те девчонки – любовницы или нет? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос. Но, тем не менее, с удовольствием поддерживаю тост уважаемого Рудольфа.
    - Мдааа! – протянул, молчавший до сих пор, Борис, - подумать только: не поймайся этот «карась», не услышали бы мы таких душещипательных историй.
   - Должен заметить, что это не карась, а сазан, - наигранно обиженным и одновременно гордым тоном поправил Рудольф.
   - А, всё равно они одного семейства – карповые.
   - Иваныч, я так и не понял: ты потом интересовался – стали они «икрянками», или нет? – не вытерпел Сергей.
    - Тьфу, типун тебе на язык: тридцать лет мужику, а до сих пор не соображает, когда и что ляпнуть, - возмутился Демьяныч на своего брата.
    - А чё я такое сказал? Мы всегда так про беременных говорим.
    - Соображать надо! - Ты опаскудил тему, оболтус! Эх! Да что говорить: оболтус - он и в Японии оболтус, что с него взять! – не на шутку рассердился Демьяныч.
    - Ну вот, сразу и оболтус; а мне интересно, что же дальше было? Иваныч как-то неоконченно сказал.
    - Неокончено, неокончено. Соображать надо – война! Непредсказуемы пути-дороги, - не унимался Демьяныч. - А правда, Иваныч, ты бы попробовал навести справки: ведь, должно быть, интересно узнать – как там твои кровинушки? – этот вопрос выдал заинтересованность и Демьяныча.
    - Справки не нужны – я и так всё знаю. Если хотите – расскажу.
   - А ну, давай, Иваныч, заинтриговал.
                ***
   - Если мы не торопимся, тогда дослушайте. Через десять дней мы вернулись; правда, всего на одну ночь. Но эту ночь мы честно заслужили. А как? Мы вдвоём, с Афоней, добыли трёх языков, редко такое выпадает: двух офицеров и связиста при них. Мы их предупредили, по-немецки, конечно: «Будете рыпаться – прикончим, нам терять нечего. Если всё гладко, то плен и жизнь». В одном месте мы, вероятно, потревожили "дежурных" немцев: они пустили несколько пулемётных очередей, и одна из них достала моего напарника: серьёзно ранила. Я «убедил» пленных нести его. Благополучно добрались к себе. Пленные оказались очень информированы и их показания помогли в организации одного удара, отвлекающего от главного. На нас обоих за это было оформлено представление к герою, но я умудрился проштрафиться – «горячий» был: указал одному высокопоставленному «шишке» на его место, и представление это было аннулировано. Представление было аннулировано, но оно спасло меня от гораздо более серьёзных последствий. Так вот, – ночка, я на сеновале, жду и гадаю: кто придёт? Пришла Мария.… Всё у нас прошло, как обычно, в бешеной суматохе.… После сеанса, она не задержалась; меня это удивило, но приятно измождённый, быстро уснул. Сколько проспал – не знаю. Проснулся и чувствую рядом, как я подумал, Марию. И ещё чувствую, что восстановился. «Ну, думаю, девонька, ты и даёшь! Но и я не «лыком шит». Без всякой прелюдии навалился … и сразу же почувствовал, что тело не то. Всё понял, но дело своё довёл до конца. И именно в конце девонька, наконец-то, завелась как подобает настоящей женщине. Я сразу решил - будет моей: как женщина она нормальная. Я ведь чего опасался? Думал, что депрессия «убила» её, как женщину. Брать её из жалости? – это не дело, потом пожалеем оба. Ну, я сразу и брякнул: «Хочу тебя видеть своей женой». Она сразу, как будто ждала этих слов: «Я согласна». И тут же показала свои «коготочки»: «Но только я не хочу делить тебя с Машей». Ожила, девонька. Весь остаток ночи щебетала, начала ластиться, но делала это робко…. Напоследок, перед её уходом я уж постарался, мобилизовался на всё, на что был способен – она ж теперь моя! Но и она не подкачала, раскрепостилась. Я ей так и сказал: «Ну, девонька, мы с тобой уживёмся!»
    Днём нашли председателя сельсовета, предупредили, чтобы через неделю был готов нас регистрировать. Старик и расстроился, и обрадовался. Обрадовался тому, что село оживает, и расстроился от того, что абсолютно не готов, ничего нет: ни книги, ни печати, ни бланков. «Но не беспокойтесь: кровь из носу, но завтра же поеду в райцентр добывать всё. Если они откажут, то прямиком в райком партии».
   Короче: со своим начальством я всё уладил, через неделю приехали в штабном автобусе большой компанией. Свидетелем у меня был сам командир дивизии – слыханное ли дело? Всё прошло по плану, председатель всё устроил, как говорится, «по высшему разряду».  Увёз я Ольгу в тот же день. Оформили её в лазарет, опыт у неё уже был.
    Через год она родила дочь; назвали её Викторией. Произошло это событие в Берлине, в мае. Военная карьера её, на этом, закончилась, и превратилась она в профессиональную жену профессионального военного. Мыкалась со мной по гарнизонам … .  А, да что тут говорить: ей досталось больше, чем мне. Я однажды спросил её: почему она так привязана ко мне, как собачка. Даже ни разу не дала повода к ревности. И она раскрыла свои карты. Повидала, говорит, я в городе всякого: возвращаются с войны калеки, раненные, почти все алкоголики, требуют чёрти-что: «Мы на фронте за вас кровь проливали, жизнями своими рисковали, пока вы тут…" и нагло пристают. Убийства, самоубийства, семейные разборки. Как мне удавалось изворачиваться – один бог знает. Приехала домой и всего за день убедилась: тут не легче, хотя другие проблемы. Ещё в городе нафантазировала себе, что самый лучший выход – это выйти замуж за военного, действующего военного, причём, намного старше меня. С моим ровесником я не решилась бы строить совместную жизнь в то жуткое время. Ровесники не предсказуемы: куда направит их жизнь: в бутылку, в банду, на зону? А мужчина, намного старший, уже устоявшийся, оформившийся в жизни, стало быть, предсказуем. Осталось только рассмотреть его суть. И тут, вдруг, в моём доме оказался именно такой, но он птичка залётная. Вечером состоялся семейный совет, а дальнейшее ты знаешь».
    И тут молвил своё слово Пахом Максимович:
   - А ту девчушку, Ольгу, не Ольгой ли Анисимовной сейчас зовут?
    - А вы что, разве до сих пор не догадывались? Она, конечно!
    -Так это твоя Ольга! Чёрт, как я сразу не допёр! Правда, я отчество её не знаю: всё Ольга, да Ольга, - отметился изумлённым криком Демьяныч, - Можно было догадаться, когда ты сказал, про рождение Виктории.
   Несколько минут все участники лодочного застолья делились впечатлением от воспоминания Иваныча…
    - Нет, мужики: девчата, о которых вы рассказали – не любовницы; они жертвы экстремальных обстоятельств, - вставил свой суждение Максимыч. - А о настоящих любовницах могли бы рассказать и я, и Демьяныч, и Сергей. Про Бориса в этом плане я ничего не знаю. Да и Иваныч не безгрешен, - и он с кокетством погрозил пальцем. - Замечен был в этой роли. Но после того, что я сейчас услышал, а я услышал истории о святых женщинах, не стоит их причислять к тем шалавам, которых принято называть любовницами. На любовницах не женятся. Любовница – она и есть любовница. Если точнее – временная игрушка для мужчины. А вы оба поведали нам настоящие поэмы о святых женщинах, - заключил Пахом Максимыч.
    Слово опять взял Иваныч:
    - Вот сейчас мне Максимыч пальчиком погрозил. Прав, конечно, по делу. Был грешок, не устоял перед Раисой! Ну, как устоять, если девка не то, что не рожавшая, а даже аборта не делала, одним словом - не разработанная. А фигура, какая аппетитная, я бы сказал – редчайшая: шутка ли – талия почти в два раза меньше бёдер.
   Оказалось, все мужчины знают эту девицу, и все одобрительно отозвались о её фигуре.
   Иваныч продолжил: «Я несколько раз поймал на себе её взгляд. Не случайный взгляд, скажу я вам. Такой взгляд любой мужик расшифрует. Ну, за месяц встретились раз пять. Однажды прихожу домой, ужин уже на столе. Сажусь, а Ольга убирает со стола свою тарелку, уселась напротив меня, уселась, как первоклашка в школе, руки перед собой на стол положила и смотрит на меня молча, в упор. Меня торкнуло, когда она тарелку убрала, но не придал значения особого: думаю, сейчас скажет что-нибудь наподобие, кушать расхотелось, нездоровится и пр. И даже когда уставилась на меня, думаю – сейчас какую-нибудь новость будем обсуждать. Нет – молчит! Я насторожился. Уже начинаю нервничать. Спрашиваю: «Что-нибудь случилось?» - молчит. Эээ, что-то не то! Опять спрашиваю, и опять молчок. Мысленно начинаю прокручивать: что и где я нашкодничал: ничего не нашёл. Но я же её знаю: зря демонстрировать … не будет. Если дошла до этого, то, значит, её что-то допекло. Что, в первую очередь, не прощает любая, нормальная женщина? Я говорю – нормальная, значит, не гнобимая мужем - деспотом или алкоголиком. Я же явно не такой – вы со мной согласитесь? Мне уже не до еды. Упёрлись друг в друга глазами: она всё так же, молча, а я выспрашиваю – что случилось? Мужики, не поверите, но это было похоже на психологическую казнь: если бы она что-то говорила, закатывала истерику, кстати, а на это она не способна, то я мог бы как-то ориентироваться и, соответственно, реагировать. А тут чувствую, что стена моей крепости рушится, и я уже не чувствую себя в безопасности. Нет, что-то я не то болтаю, вы, наверно, меня не поймёте. Ладно, не буду долго рассусоливать: одним словом, перебрал я в памяти возможные промашки и вдруг, как ошпарило – прознала !!! А ведь ещё тогда, когда у нас только началась завязка, она меня предупредила, что не хочет меня ни с кем делить. Не стал я разыгрывать из себя невинного: «Ну, прости! Бес попутал! Никогда такого не было и больше не будет» и всё в таком духе. А она – никакой реакции! И я, поверите, мужики, - заголосил!!! Никогда не слышал, чтобы мужчина голосил, и даже представить такое не мог, а тут, вдруг, сам закатил истерику. А глаз своих от её глаз не отрываю и замечаю – дрогнула, взгляд её начал теплеть, встала, подошла ко мне, обняла мою голову обеими руками, поцеловала волосы! Вернула на стол свою тарелку. Прошло уже сколько? – года четыре, наверное, а она ни единым словом не напомнила. Да и я веду себя подобающе, без нареканий».
    - Да-а-а, на Ольгу это похоже. Ведь молодая ещё, ладная, в глаза бросается сразу, а вот тени на ней никакой нет. Вот она какая, фронтовая любовь! – тепло, с ноткой зависти сказал Демьяныч.
    - Ну, а с Марией что? Она родила? – не унимался Сергей.
    - С Марией что? Родила парня, а ещё через год вышла замуж. Мужем стал мой друг, Афоня. А как дело было? Он же попал в госпиталь после того ранения. Я с ним переписывался и рассказал свою историю с Марией, Ольгой. Его очень заинтересовала Мария. Это я вам тут рассказал о ней бегло, а Афанасию расписал, как положено. Благо - было что расписывать! И представьте себе: вскоре после госпиталя поехал в ту деревню, познакомился с ней и со стариками. Влюбился в Марию по-настоящему, посватался, но она только что родила, чувствовала большую ответственность и согласия не давала почти год. Он попросил меня, чтобы я написал Марии письмо и охарактеризовал Афанасия, как человека. Писать я не стал, а вместе с Ольгой поехали прямо туда из Берлина, где я некоторое время ещё служил. Сосватал своего друга, посмотрел на своего кровинушку. А Афоня, я вам скажу, мужик достойный: он же тогда героя получил, а у меня облом вышел, по моей же глупости – жалею до сих пор! Переговорили мы с ним: он усыновляет моего парня, и я дал слово, что не буду на него претендовать. До сих пор переписываемся. У них пятеро сыновей и ни одной дочери. Ну, а у меня – вы сами знаете: трое и все дочери.
    - Ну, что, мужики, выпьем по последней? Поболтать о женщинах – это хорошо, да когда-то и закругляться надо? – предложил Демьяныч. Никто не возражал.  Когда у всех было налито, Максимыч обратился к Рудольфу:
    - Вот наш новый знакомый сказал, что давно хотел сказать тост за институт любовниц. Думаю, что ему и сегодня не повезло. Придётся опять дожидаться подходящего случая. А, впрочем, чем чёрт не шутит: может удастся повторить новую попытку в этой же компании?
             Воспоминания двух участников ВОВ

   - Я бы с превеликим удовольствием, но определённый срок командировки заранее предусмотреть нельзя, отсюда и обещать ничего не могу, - сказал наш новый знакомый, Рудольф.
    - Понимаем, понимаем. Ну, чхнули по последней! – скомандовал Демьяныч.
    Больше мне в этой компании оказаться не пришлось, а через два месяца закончилась и практика. Воспоминания фронтовиков – это особые воспоминания. Специфика военного времени рождает сюжеты, не повторимые в мирной жизни. Конечно, и в мирной жизни могут быть оригинальнейшие сюжеты, но это в корне другие сюжеты.