Химера Борея. Глава VIII

                К ВОСТОКУ ОТ СОЛНЦА И К ЗАПАДУ ОТ ЛУНЫ


     Вешать ярлыки – любимое развлечение человечества. Если Франция – страна любви, а Америка – денег, то Англия – непременно край туманов. Туманный Альбион прочно засел в головах всех, кто никогда не был в Англии. В том числе, в голове Чезаре.
    Лондон встретил их с Кэтрин белой пеленой облаков – и снегом. Снег! Чезаре видел его в последний раз год или два назад, когда ездил в Рочестер, штат Миннесота. Почему-то увидев снег второй  раз в жизни, Чезаре вдруг подумал о заснеженной Сибири и далеких русских предках. Разумеется, снежные метели России и не снились Англии, но и на туманном Альбионе было отнюдь не жарко.
    Серебристый снег, похожий на сахарную пудру, мелким бисером опускался на Землю и тут же таял. Чезаре жадно ловил его ртом, зажмурив усталые глаза, пока они с Кэтрин ловили такси у аэропорта. И потом, когда бродили по улицам Лондона, еще пахнущим Рождеством, в поисках маленькой лавчонки в книжном квартале, специализирующейся на Николасе Гринвуде.
    Англия казалась Чезаре американским Зазеркальем. Английский звучал дико и непривычно, растянутое до невозможности зажеванное «р» коробило его в разговорах, а неприязненные взгляды англичан раздражали. Разумеется, не все лондонцы реагировали так на Чезаре с Кэтрин. Но стоило им заговорить… Американский английский на корню уничтожал толерантность и благородство англичан. На Чезаре и Кэтрин моментально вешали ярлык «чужих» и относились к ним соответственно.
     Жалящее чувство бездомности и одиночества захлестнуло Чезаре с головой впервые же часы пребывания в Англии. Он пытался насмешничать над собой, думать о задании и Гринвуде, - но все было тщетно. Впервые за всю свою жизнь Чезаре почувствовал тоску по Лос-Анджелесу.

  «Море было совсем рядом. По ночам оно снилось маленькому Роберту. Блестящая чешуя солнечных бликов серебрилась в свете Луны. Море, таинственное и огромное, было похоже на спину зверя. Шум волн напоминал его сонное дыхание.
   Неподвижное бельмо Луны смотрело на безбрежный морской простор. И спящему Роберту казалось, что это его собственные глаза смотрят и не видят. Ведь он ни разу в жизни не бывал у моря.
   Утром он просыпался, стряхивал с себя крупицы сна и больше не грезил о море. Даже не вспоминал о нем. Утром всегда просыпается не тот человек, что заснул вечером.
    Вместе с шестью братьями, одинаково поджарыми и черноволосыми, он завтракал, играл, учился владеть мечом и луком, ходил к мессе, исповедовался в старой исповедальне, пропахшей мышами и плесенью, и принимал причастие, покорно глотая горькое вино из лесной ежевики. Он знал наизусть количество ступеней в донжоне, где располагались покои его высокородного отца и благородной матери – ровно шестьдесят шесть. Знал по именам всех отцовских скакунов и однажды погладил бешеного арабского мерина, к которому боялись подходить остальные, даже семнадцатилетний Эдмунд. Замок и его окрестности были для Роберта совершенно лишены таинственности. Он изучил их, как свои пять пальцев.
    А вот море…Море – другое дело. Оно было за границей отцовских владений. И ни Роберту, ни шестерым его братьям – даже Эдмунду, - никогда не доведется его увидеть и узнать, какое оно – море. Они довольствовались сбивчивыми рассказами стариков, видевших его в далеком детстве. И собственными фантазиями. Но лучше было не мучить себя бесполезными мыслями о волнах и морских птицах.
     Семье Роберта был вынесен приговор – одиночество и забвение. Добрый король не стал посылать своих вассалов, чтобы уничтожить непокорный феод. Он просто приказал его хозяину никогда не покидать своих владений, умереть для остального мира и закрасить свой герб траурной черной краской. Черные графы – так их называли. Вдовьи графы. Железные мертвецы.
      Поэтому Роберт никогда не покинет отцовских земель. Никогда не побывает на рыцарском турнире и не выберет королеву любви и красоты из смуглых южанок. Никогда не разлучится с семьей. И никогда не увидит моря.»
   Чезаре захлопнул книгу. В книжной лавке было слишком темно, чтобы читать. Кроме того, этот роман Гринвуда он знал наизусть. «К востоку от Солнца и к западу от Луны.» Так называлось мертворожденное семикнижие: вышел только первый том - «Бессмертие грез», -повествующий о золотой осени Средневековья и маленьком мальчике-затворнике, захваченном мыслями о море и отдавшем жизнь за свою мечту. Остальные шесть должны были быть посвящены братьям Роберта.
 - И почему он решил не писать продолжение? -  пробормотал Чезаре, хмурясь и чувствуя неприятное покалывание в груди. Это было какое-то скользкое чувство, похожее на злость и досаду, но еще более вязкое и тягучее, как старая ириска, увязшая в зубах.
   Лондонская книжная лавка Гринвудбук находилась на улице Чаринг-кросс. Рядом с ней располагались настоящие книжные короли вроде Фойлс и Блеквелла, однако именно она, неприметная лавчонка с тусклой вывеской, была уникальна. Там продавались книги одного единственного автора - Николаса Гринвуда.
   На посещении лавочки настоял Чезаре. «Если произведения соперников существуют – биографии, да хоть сборники анекдотов о Гринвуде, - мы должны знать,» - твердо заявил он. Кэтрин пришлось согласиться. Хотя она все равно была недовольна: ей казалось, что это потеря времени.
   За тяжелой дверью с изумрудной розой витража скрывалось тесное помещение с балочным потолком. Мозаика на полу, изрядно попорченная чьими-то острыми каблучками, была посвящена победе Тесея над Минотавром.  Большая часть лавки хозяева отвели под издания «Бессмертия грез»:  экземпляры на итальянском и французском, на испанском и русском, на японском, китайском и других языках; в формате покет-бук и в твердой обложке; стоящие не более одного фунта и другие, чья цена достигала заоблачных высот из-за изысканно богатого оформления. Чезаре нащупал за пазухой фанатский экземпляр «Бессмертия грез». Должно быть, эта вещь стоит не меньше самых дорогостоящих товаров этой лавчонки.
   Пока Кэтрин на улице разговаривала с Алексом, Чезаре задумчиво рассматривал корешки книг и странная, удивительно притягательная мысль не отпускала его: ему хотелось узнать, что бы он чувствовал, если бы где-нибудь в мире существовал книжный магазин, заполненный только его книгами? Что бы он чувствовал, если бы был таким же, как Гринвуд?
   «Журналистика – это искусство, а современная литература – старорежимная пошлятина» - любил повторять дядюшка Алекс. Чезаре прекрасно знал, почему отчим, помимо других причин, выбрал для журналистского расследования Николаса Гринвуда. Гринвуд и Вудлен всегда терпеть друг друга не могли. И хотя Вудлен превозносил журналистику и преклонялся перед ней одной, все-таки и он не мог не знать, что статьи забываются, газеты разоряются и закрываются, а истинная литература обретает бессмертие.
   Гринвуд откровенно иронизировал над Вудленом в интервью. Такое Алекс не мог простить.
  «Слово в руках журналиста дает власть над толпой. Слово в руках писателя дает власть над временем, - писал Гринвуд в предисловии к «Бессмертию грез», -  Оседлайте свое время. Смерть превратится в ваших глазах в искусного чистильщика, избавляющее прошлое от налета бытовых деталей. Кому какое дело, предпочитали ли вы глазунью омлету, или наоборот? Или какой торт готовила ваша тетушка Марджери? Разве наши повседневные нужды не жалки? Смерть избавит вас от них. Неужели стоит бояться того, кто приводит в порядок ваш образ? Вы же не пугаетесь при виде парикмахера, который помогает вашим волосам выглядеть пристойно. Смерть – такой же обслуживающий персонал и не более того».
   Чезаре криво усмехнулся. Интересно, так ли он оценивал смерть своей супруги? После гибели Кэро многие жалели Гринвуда, сентиментально рассуждали о его нелегкой судьбе. Чезаре же всегда казалось, что смешно жалеть его. Гринвуд достиг бессмертия. Его имя прочно вписано в историю литературы. И потому судьба его была ничуть не тяжелее, чем у остальных – а, может, даже заманчивее. Не каждому удается при жизни получить статус классика.
     Когда Чезаре был ребёнком, он мечтал стать Майклом Корлеоне, потом – актером, как отец. Но в восемнадцать лет он был убежден, что станет писателем, как Николас Гринвуд.
    Чезаре верил, что был избран некой высшей Необходимостью, и испытывал дрожь и восторг при мысли, что то же самое переживали Байрон и Овидий. Чезаре много читал, методично оттачивал стиль, писал по многу часов в день, и, наконец, завершил свой первый роман.
    Ответ из издательства так и не пришел. Вторая и третья попытка тоже окончились провалом. А на четвертую не было сил. С тех пор Чезаре ни разу не брался за сочинительство. Как это ни печально, он оказался самым обычным человеком. Ни больше, ни меньше. Зато Гринвуд…
   Улыбчивая азиатка с благородным лицом молчаливой тенью следовала за Чезаре, который рассматривал книжные полки. Зазвенел дверной колокольчик, и в лавку вошла Кэтрин.
- Здесь только «Бессмертие грез»? – деловым тоном осведомилась она у продавщицы.
- Отчего же. Есть и другие романы, - услужливо ответила азиатка и проводила Чезаре и Кэтрин к самому незаметному стеллажу. Там, среди самых простеньких изданий «Бессмертия грез» сиротливо ютились десяток неброских томов в мягкой обложке с выцветшими названиями и пожелтевшими страницами.
   Подумав, Чезаре спросил:
- А нет ли у вас мемуаров? Или исследований – это тоже было бы интересно.
  Азиатка удивленно заморгала.
- Мистер исследует творчество Николаса Гринвуда? – спросила она.
- Можно и так сказать, - ослепительно улыбнулся ей Чезаре.
  Азиатка пожала плечами: 
- Видите ли, сэр, Николас Гринвуд никогда не любил биографий и воспоминаний о себе. Помнится, я даже читала в одном из его интервью, что вспоминать и рассказывать можно только о мертвых. Но есть одна любопытная книга… - азиатка плавно удалилась в(подсобное помещение и вернулась с увесистым томом «Истинный облик Николаса Гринвуда» преподобного Мортона. Название преподобный Мортон подобрал явно неудачное: оно за милю отдавало  желтизной и никак не подходило к священному сану.   
- Заверните, - решил Чезаре и шепнул Кэтрин, - Ну, Кэт, что я тебе говорил?
 - Прекрати, пожалуйста. Давай еще памятник тебе за проницательность поставим, - Кэтрин с самого утра была не в настроении. Тем более, что Чезаре оказался прав – решение зайти  сюда было удачной идеей.
    Пока Чезаре расплачивался, звякнул дверной колокольчик – и в магазин вошли двое. Один из них был задумчивым мужчиной с коричневатыми белками черных, как агат, глаз. По виду он был индийцем – его густые волосы сильно вились и красиво обрамляли узкое лицо с  правильной формы носом и полноватыми губами.
     Второй был вызывающе красивым молодым человеком, одетым так тщательно, что невольно возникало подозрение относительно его ориентации. Его лицо было резким, точеным, кричаще породистым, как и тонкие руки с сапфировыми змейками вен. Серые глаза смотрели гордо и подчеркнуто равнодушно, узкие губы кривились в усмешке. Он смерил Чезаре с Кэтрин оценивающим взглядом и, хмыкнув, обратился к продавщице:
- Доброе утро, мисс! Мне нужна монография доктора Дэниэла Мортона.
   Азиатка, затрепетавшая при его появлении, заметно сникла и, бросив горький взгляд на книгу в руках Чезаре, сказала:
- Простите, но ее купили – только что…
- Вот как? И кто? Может быть, я смогу перекупить…
- Вряд ли, - заметил Чезаре.
    Молодой человек, даже не обернувшись, бросил в сторону:
- Почему же?
- Потому что мне она и самому пригодится. Всего хорошего, мистер, - насмешливо заявил Чезаре и, сделав знак Кэтрин, направился к выходу.
    Молодой человек окликнул его:
- Эй, американец! Сколько?
- Да будет вам известно, мистер глухой, что я не американец – и, повторяю, книга не продается.
    Чезаре толкнул дверь и пропустил вперед себя Кэтрин, успевшую ему шепнуть «только не ввязывайся в ссору!» Молодой человек не отличался ее миролюбием – и кинулся за ними. Он обогнал Чезаре и преградил ему дорогу:
- Послушайте, вы знаете, кто я?
- Хм…дайте подумать…Наглец, который мне мешает, а? – издевательски протянул Чезаре. Молодой человек презрительно изогнул черную бровь:
- Я – Уильям Хантер. Если мое имя говорит вам о чем-то.
    Еще бы оно не говорило. Уильям Хантер был одним из лучших независимых журналистов-расследователей в мире. Он охотился за правдой яростно и увлеченно, во многом и потому, что журналистика не была его хлебом. Отец Хантера был дворянином и потомственным членом парламента, а мать занималась железнодорожным бизнесом. Каждую осень Уильям Хантер отдыхал от суеты в отцовских поместьях, гоняя по лесам оленей и кабанов со своими собаками. Стоит ли говорить, что он не относился к разряду обычных журналистов?
     Время от времени Хантер сотрудничал с Гардиан, известной своими журналистскими расследованиями – и типографическими ошибками.  Про грамотность сотрудников Гардиан ходило много шуток.
    Чезаре поднял глаза на Уильяма.
- Знаете, мы в некотором роде братья – я тоже журналист, - холодно улыбнулся Чезаре, - Чезаре Марчелли. Если мое имя вам о чем-то говорит.
   Хантер усмехнулся:
 - Да, слышал как-то. Скажите, какого черта вам понадобилась монография Мортона?
- Мы пишем статью о Гринвуде, если вас это так волнует, - встряла Кэтрин, с неприязнью посматривая на Хантера. Тот вскинул на нее серые глаза и мазнул недвусмысленным взглядом. Кэтрин заметно передернуло. Уильям не сводил с нее загоревшихся глаз. Бледное лицо его вдруг стало еще красивее. Чезаре почувствовал, как внутренности его сжимает железная рука.
    К ним подошел невозмутимый индииец.
- Мы тоже заняты Гринвудом, - негромко сказал он.
- А вы кто? Эскорт? – осведомился Чезаре.
- Я – Амар Кинг, друг и соавтор Уильяма. И я нисколько не задет вашей резкостью – увы, это недостатки американского воспитания. Пойдем, Уилл.
   Хантер скривился:
 - И оставим наших новых друзей?
- Оставим. Вместе с книгой – мы и без нее в состоянии справиться.
- Книга, друг мой, была просто делом принципа, - с улыбкой пожал плечами Уильяма.
   Кинг сделал знак Хантеру. Тот кивнул и, насмешливо поклонившись, отправился вслед за другом к блестящему серебристым покрытием джипу. Чезаре с Кэтрин переглянулись.
- Ну, и что ты думаешь об этих джентльменах? – спросил Чезаре, наблюдая, как джип сливается с потоком других машин. Не сводя глаз с удаляющегося автомобиля, Кэтрин протянула:
- Ты смело можешь просить пятнадцать тысяч вместо десяти – кажется, у нас проблемы.