Хвостатый товарищ

Чёрный-чёрный щенок сидел на привязи возле магазина, дрожа от зимнего холода. Снег щедро посыпал беднягу, заставляя его всё ниже и ниже опускать голову от слабости. Изредка он пытался принюхиваться к прохожим, пытаясь, видать, кого-то найти. Поначалу я думал, что щенка оставлял кто-то из покупателей, но чем чаще я посещал магазин, тем больше понимал, что его бросили. Я нередко приносил ему гостинцы, надеясь, что хозяин одумается и заберёт щенка. Но, в конце концов, его забрал я.

Он очень привязался ко мне, будучи на привязи. И всегда меня узнавал, когда я выходил из-за угла магазина с пакетом вкусностей. Я вытаскивал несколько кусочков колбаски, клал перед мордочкой щенка, и он самозабвенно съедал угощение, даже не пытаясь сначала разобраться, что ему принесли. Он был очень наивен и доверял абсолютно всем. Но нам с ним очень повезло, что никто ничего плохого сделать ему не хотел.

Когда я отвязал щенка от привязи, он даже не пытался убежать, а с интересом смотрел на меня, ожидая чего-нибудь вкусного. Я распахнул пальто и спрятал щенка за пазуху. Он тихо заскулил, заскрёбся и затих, прижавшись к моей груди. Впервые за несколько долгих, зимних дней ему стало тепло.

Признаться, я никогда не думал, что моим лучшим другом станет пёс. Но так сложились обстоятельства, и я ни в коем случае не расстроен этим.

 «Что ж мне с тобой делать?» - спросил я сам себя, глядя на щенка, когда принёс его домой. Он уселся на коврик в прихожей, с нескрываемым интересом уставившись на меня. Он выглядел похожим на плюшевого медвежонка, с наивными большими детскими глазёнками, смущённо спрятавшимися под тоненькой ширмой взъерошенной шерсти. «В порядок бы тебя привести, чудо», - подумал я.

Шёрстка щенка была чёрная-чёрная. Будь я помоложе или романтичнее, я б назвал его именем, как-нибудь связанным с ночью. Но я не был таким и назвал своего нового товарища просто Хвостатым. Да и как иначе назвать этого маленького щенка? Ведь когда он уже стал постарше, и я прихожу домой после рабочего дня, он семенит ко мне навстречу, хвостиком виляет, радуется. И на душе тут же становится тепло и уютно. Даже если вскоре я узнаю, что он опять что-нибудь разбил, моё настроение точно плохим уже не сделается.

Я присел, погладил его, разулся, а затем прошёл в комнату и взял свою дачную корзинку. Посадив в неё щенка и укрыв тёплым одеяльцем, я отправился к ветеринару.

Никаких серьёзных болячек врач у Хвостатого не нашёл. Были только какие-то неприятности с горлом. Очевидно, морозные ночи не пошли щенку на пользу. Но в остальном всё с ним было в порядке. Явно он у ветеринара уже бывал.

После этого я помчался в магазин и закупил пару мячиков, ошейник и поводок, резиновую гантельку, немного говядины и молока. Мне не хотелось покупать искусственную еду – не доверял всей этой химии.

Дома я приготовил щенку еды: отрезал кусок мяса, положил в миску, туда же выложил немного овощей и налил чуть-чуть молока. Такого радостного, после того, как я поставил миску перед носом щенка, я его ещё не видел. «Давно ты свежего мясца не ел, дружище», - пробормотал я. Он скушал абсолютно всё, и после трапезы я вынес его на улицу, где он немного пришёл в себя. А дома он совершенно счастливый улёгся спать. Я осторожно отнёс его к матрасу, но он уже крепко спал. Вот так и началась у щенка совершенно новая жизнь.

На купленном мною вместе с игрушками ошейнике я нацарапал «Хвостатый» печатными буквами. Таким образом, моего товарища можно будет определить по его аксессуару. К самому ошейнику и поводку щенок привык быстро. В первый же день, когда он принялся играть со своими игрушками, я надел на него ошейник, но Хвостатый даже не обратил на него внимание, продолжая с упоением грызть свою гантельку. Хотя когда ему надоело возиться с игрушками, он попытался понять, что это обвивается вокруг его шеи, но я отвлёк его кусочком колбаски, и щенок больше не вспоминал об ошейнике. Когда же мы готовились выйти на следующий день на прогулку, я надел на него поводок, который Хвостатый тут же попытался погрызть. Тогда я переключил его внимание на игрушку, похвалив его, когда он забыл о поводке. В дальнейшем я никогда не позволял ему играть с поводком, а тем более не позволял себе использовать этот аксессуар как инструмент наказания. Для Хвостатого ошейник и поводок стали символами, предвестниками прогулки: без ошейника я не позволю ему выйти на улицу, а поводок являлся моим основным рычагом управления.

Однако на улице Хвостатый сначала не понимал, что я хочу от него, лёгкими движениями стараясь направить его в нужную мне сторону. Было неразумно с моей стороны нетерпеливо тянуть или резко дёргать поводок, ведь если Хвостатый запаникует от этого, успокоить мне будет его очень трудно. И всё-таки щенок вёл себя как-то странно, резко останавливаясь и оглядываясь назад, будто ища кого-то, кто препятствует его движению. Иногда он даже лаял на этого кого-то. Тогда я подходил к нему и успокаивал умиротворяющим голосом. Вскоре до Хвостатого дошло, что это поводок тормозит его движение и что ему теперь стоит идти туда, куда требую я. «Смышлёный малый», - похвалил я щенка, дав ему колбаски. Первые несколько дней ему было непривычно находиться под моим управлением, но потом он полностью привык к этим аксессуарам, с нетерпением ожидая подготовки к прогулке, когда я одену на него ошейник и возьму поводок в руки.

На второй день, как Хвостатый поселился в моём доме, я, хорошенько покормив щенка, вывел его на прогулку. Всего за сутки он очень соскучился по улице. Я хоть и вывел его с ошейником, таким вот образом не давая ему уйти от меня далеко, но всё же дал вдоволь ему порезвиться на большой огороженной площадке за домом, где он носился, как безумец. Хвостатый был совсем дитё, и он с таким рвением изучал окружающий мир, что его интерес передавался и мне. Так захватывающе было представлять себя на месте щенка и пытаться увидеть мир с его стороны. Он постоянно что-то нюхал, больше полагаясь на обоняние, а не на зрение, норовил попробовать предмет на вкус. Иногда то, что он чуял, ему не нравилось, а иногда он обнюхивал какой-либо предмет с особым тщанием. Я не торопил его и не мешал ему познавать мир.

В первую воскресную прогулку мы вышли из дому пораньше, чтобы провести на улице больше времени и познакомить соседей с моим новым товарищем. Хвостатый крутил головой из стороны в сторону, замечая, как много людей вышло этим утром на улицу. Он внимательно обнюхивал каждого встречного прохожего, старательно запоминая их запах. И сторонился огромных для его маленького роста автомобилей, медленно маневрирующих по двору. Огромного мусороуборочного грузовика он явно побаивался, а когда тот привёл в действие свою гидравлику и легко поднял в воздух тяжёлую урну, Хвостатый прижался к моей ноге и с ужасом в глазёнках уставился на железного монстра. Я улыбнулся, нагнувшись, погладил его и повёл в сторону площадки.

По дороге нам встретилась молодая мама с коляской. У коляски прямо на наших глазах повредилось колесо, и она со скрипом осела. Сразу же раздался на всю улицу детский плач. И тут уж Хвостатый испугался по-настоящему и бросился наутёк, чуть не вырвав из моих рук поводок, который я расслабленно держал, не ожидая испуга щенка. Больших трудов мне стоило его успокоить, погладить и ласковым голосом подбодрить. Когда он немного пришёл в себя, я подвёл его к коляске и, продолжая успокаивающим тоном говорить, дал ему понять, что бояться ни колясок, ни детей не нужно. После того, как Хвостатый приободрился, я помог женщине вправить колесо, и мы отправились к площадке за домом.

С этого дня простую игру и беготню я начал объединять с воспитанием. Его энергию сложно было обуздать, поэтому я разрешал ему вдоволь нарезвиться на площадке, а вот в иных случаях ему требовалось идти рядом со мной без хулиганств. Постепенно он привык к такого рода прогулкам и старался сам не позволять себе спешить или отставать от меня. Поставив Хвостатого у левой ноги, я жестом показывал, куда ему стоит идти, одновременно произнося команду: «Гуляй». Впоследствии он научился находиться как раз в радиусе, доступном ему на поводке, даже если он был совершенно свободен от него. К тому же при ходьбе Хвостатый перестал метаться между моих ног, а шёл слева от меня ни убегая, ни отставая. Пожалуй, для всех наших приключений эта команда была самой полезной.

Помимо прогулок Хвостатый очень любил чего-нибудь вкусное покушать. Кроме мяса почти каждый день, он был не прочь расправиться с рыбой, хоть и довольно редко. Вместе с основным блюдом мой товарищ всегда готов съесть немного овощей или хлеба. Только пить он хотел одну воду. Видать, отпоил я его молоком поначалу, что теперь он его на дух не переносит. Иногда я варил ему мясной суп. Конечно, такой бульон явно проще, чем я готовил себе, ведь многое из того, что ем я, Хвостатый терпеть не может или для него это попросту вредно. Супы он обожал больше, чем обычную сырую говядину, которую он в основном и ел. А ещё я ему раньше давал погрызть косточку. Возился он с нею даже чаще, чем со своими игрушками. Правда, когда щенку исполнилось около пяти месяцев, он уже мог её разгрызть и порезаться осколками. Силён, бродяга, ничего не скажешь. Поэтому костей Хвостатый больше не получал, о чём, правда, поначалу горько горевал, но позже он переключил всё своё внимание на игрушечную, резиновую, кость.

А кормил я его от души, но если Хвостатый что-то не доедал, то я остатки в миске не оставлял никогда. Нечего куски таскать. В конце концов, он всё равно получает лакомство во время выполнения новых команд, которым я его обучал. А процесс учёбы занимал почти всё свободное время. Поесть, поспать, поиграть и вперёд – знания зовут.

Но ох как Хвостатый поначалу любил грызть всё, что только попадётся ему на глаза. Мне всё время приходилось внимательно следить за тем, чем он в данный момент занимается, и постоянно вынимать из его зубов мои тапочки и давать его игрушечную гантельку. Когда он играл с нею, я его искренне хвалил и давал в качестве вознаграждения его любимое лакомство – колбаску. В конце концов, он постепенно привык к тому, что я очень не одобряю его любовь к тапочкам и дивану, и стал возиться со своими игрушками. Но на них он отыгрывался по полной программе. Гантелька, которую очень аккуратно смастерили, уже через полгода после покупки превратилась лишь в своё жалкое подобие. Впрочем, уж лучше иногда приносить домой парочку новых игрушек, чем обнаруживать свой диван в плачевном состоянии.

Как и многие собаки, Хвостатый пытался подбирать с земли пищу весьма сомнительного качества. И, конечно, мне хотелось отучить его от этого занятия. Когда он тянулся к земле, я натягивал поводок, грозно приговаривая: «Фу!», не давая ему схватить зубами то, что ему приглянулось. Если же мы были на нашей площадке, где я не использовал поводок, то я подсовывал ему на ладони его любимую колбаску, уводя его мордочку от замеченного им мусора. При этом я учил его кушать либо только с моих рук, либо из своей миски. Постепенно я вымуштровал его игнорировать любой предмет, лежащий на земле. Когда он хорошо усвоил этот урок, я даже провёл небольшой экзамен: подозвав своего товарища к себе, я, молча, уронил на пол кусочек мяса. Хвостатый даже ухом не повёл, внимательно смотря на меня. «Какой же ты у меня молодец!» - воскликнул я и с ладони дал ему колбаски, которую Хвостатый тут же не без удовольствия скушал.

А после еды я его всегда выгуливал хотя бы на десять минут, проветриться. И через некоторое время он сам привык идти на улицу в определённое время. Когда ему стукнул год, я выгуливал Хвостатого на длинном поводке. Соседи, правда, его нередко сторонились, но позже к нему привыкли. Он уже не был похож на маленького щенка, которым я его запомнил этой зимой – это был вполне взрослый пёс, который, однако, всё ещё был немного неуклюжий, а его мордочка по-прежнему была слишком детской, чтобы спутать Хвостатого со взрослой собакой. И всё же пёс не был очень уж дружелюбен ко всем, но и никогда не проявлял агрессии.

Прежде всего, разумно было научить его правильно вести себя по отношению к людям, а это оказалось нелёгкой задачей. Когда Хвостатый только начал жить в моём доме, я старался ограничивать его общение с другими людьми. Щенок очень доверял им, и был точно так же наивен, как и этой зимой. Но мне не хотелось, чтобы он становился слишком дружелюбным, хотя и наоборот тоже – чересчур опасным для окружающих. С приходом первой в его жизни весны Хвостатый нередко порывался пробежаться за велосипедистами или бегунами. Он мало того, что имел все шансы попасть под колесо велосипеда, так ещё его радостный лай на всю улицу мог напугать окружающих. А особенно, когда он вырастет. Это в первые недели Хвостатый был небольшим, забавным, неуклюжим щенком. Но таким ему долго оставаться не получится. Поэтому мне нужно было научить его правильно вести себя на улице, чтобы он не обращал внимания на необычно передвигающихся для него людей. Правда, наказывать щенка сразу, как он за кем-то побежит, было бы с моей стороны неразумно: Хвостатый мог в будущем со страхом относиться к людям или даже со злобой. Поэтому я решил просто не позволять случайным прохожим гладить или обижать его. А также научил его всегда находиться рядом со мной, если это требуется.

Хвостатому всегда хотелось куда-нибудь деть свою энергию, поэтому утихомирить его было нелегко. Когда я только принялся обучать его команде «Ко мне», то ему требовалась похвала и колбаска, но затем он уже безоговорочно подбегал к моей ноге, как только я скомандую это сделать. А вот находиться рядом столь долго, сколько требуется, у него не получалось. Целых три месяца я учил его этой команде. Сначала я хвалил его уже за то, что он секунд пять находился на своём месте, а затем увеличивал время вплоть до получаса и больше. В конце концов, Хвостатый понял, что от него требуется, и понимал меня, даже если я ничего не скажу, а только хлопну себе по ноге, как он тут же оказывался рядом.

Обязательным пунктом наших прогулок были короткие пробежки. Мы бежали несколько кругов вокруг площадки, и Хвостатый всегда меня обгонял, встречая на финише громким, радостным лаем. «Заслужил угощение, бегун», - подмигиваю я Хвостатому, доставая из кармана что-нибудь вкусное, потрепав его заодно. Пока он рос и развивался, он бегал не очень шустро, но я всегда давал ему меня обойти. Но стоило Хвостатому подрасти, и ему уже не составляло никакого труда приходить на финиш первым, даже если я приложу все усилия, чтобы двигаться как можно быстрее. Но это меня только восхищало – жизнь в его молодом организме кипела! И я не мог не нарадоваться, глядя на своего счастливого и здорового товарища.

Однако не только улицей жил Хвостатый – дома ему я подготовил место: в тихом и уютном углу комнаты, где нет сквозняков и, одновременно, не было духоты, я постелил мягкий матрас. А затем, уже после первой прогулки, начал приучать Хвостатого к его уголку. Я относил щенка к матрасу, произнося настойчиво и чуть строго, будто маленькому ребёнку, слово «место». Сначала он не понимал, что мне от него нужно, и пытался вырваться. Тогда я успокаивал его, придерживая на матрасе и произнося команду. Когда ему стукнуло три месяца, я начал закреплять положительные ассоциации у Хвостатого с помощью игры.
К сожалению, собак в нашем дворе было немного, поэтому мне стоило заполнить пробел в общении игрой. Хоть у него было огромное количество самых разнообразных игрушек, я и сам был не прочь сыграть с Хвостатым. Я играл роль его сверстника, когда боролся с ним: опрокидывал его на спину, отбирал игрушки, завлекая его новым правилом игры: «А ну, отними-ка». Но несмотря на то, что я крупнее его, я всегда давал ему меня победить. Это очень вдохновляло Хвостатого и придавало ему уверенность в своих силах. Однако и вольностей я ему не позволял. Если в игре мой товарищ меня побеждал, то в остальное время он прекрасно понимал, что в доме хозяин я. Впрочем, он поначалу любил кусаться, когда мы с ним играли. Конечно, когда он был ещё щенком, его укусы были совершенно не страшны, но это не значило, что я одобрял его поведение. Он быстро понимал моё изменившееся настроение и властный тон, когда я вдруг командовал ему: «Сидеть», прекращая игру и не давая никакого лакомства. Хвостатому нужно было моё внимание, а, следовательно, он старался сделать всё возможное, чтобы игра не заканчивалась раньше времени. Поэтому он впоследствии стал аккуратнее, и в пылу сражения не позволял себе кусать меня.

А когда он подрос, то стал больше времени проводить, играя с другими щенками нашего двора. Правда, их было не очень много, а компенсировать недостаток общения было необходимо. Хвостатый, как и человеческое дитя, мог вырасти слишком трусливым или очень агрессивным без общества себе подобных. Но всё обошлось, и мой товарищ вырос отличным псом! Хоть побороться со мной он по-прежнему был не против.

Таким нехитрым способом можно было убить ещё двух зайцев: во-первых, недостаток общения с другими щенками удавалось компенсировать игрой, а во-вторых, мне нравилось проводить время с Хвостатым, а он был в восторге от общения со мной. К четырём месяцам я уже не относил, а отводил его к месту, а когда щенок отметил полгода, он уходил на место по моей команде уже без необходимости проводить его или поощрить сразу после выполнения команды.
Мне повезло, что Хвостатому понравилось его место, и он с удовольствием отдыхал на уютном матрасе или грыз игрушечную косточку. Когда он полностью овладел выполнением команды, я приступил к обучению работе над ней же не дома, а на улице. Чтобы Хвостатый не путался, я произносил «Лежать», когда ему нужно было занять место, где он находился, и сохранить выдержку. Я отходил на шаг от Хвостатого, произносил команду, рукой несильно прижимая его к земле, и отдалялся на всю длину поводка. Если он так и оставался неподвижным, с нескрываемым интересом глядя на меня, то я его поощрял колбаской. Если же нет – то повторял команду заново.

Когда же он подрос, мы начали играть на площадке в своеобразную эстафету. Это была обычная пробежка, но только тот, кто был впереди, нёс изготовленную мною палку, которую мой товарищ мог с удобством ухватить и не пораниться. Когда кто-либо из нас добегал до дальнего края, он передавал палку отстающему и давал небольшую фору, а потом бросался в погоню. Выиграет тот, кто прибежит к финишу раньше того, у кого при себе палка. Конечно, такие немаленькие правила Хвостатый сразу не запомнил. Да ему и не нужно было: главное, слушать, что я ему командую. Хвостатый лучше запоминал мои команды в сложных комбинациях и очень много двигался, а мне тоже нравилось бегать с моим товарищем, держа себя в форме в уже немаленьком возрасте, и радостно кричать на весь двор: «Догоняй», «Апорт», «Отдай».

Но до того как мы стали играть в эстафету я обучил его ловить палку и приносить ко мне, а потом ещё и отдавать мне этот незамысловатый снаряд. Начинали мы сперва с того, что Хвостатый брал эту палку, а я пытался её отнять, заставляя его бороться со мной. Он с азартом рычал, пытаясь вытащить палку из моих рук. При этом я ни в коем случае не требовал из него выбиваться из сил, а просто напоминал, что эта палка принадлежит и мне. Чтобы Хвостатый отдал мне её, я командовал: «Отдай». Конечно, он не хотел сначала её отдавать, а носился после того, как я закончил борьбу, по всей площадке или смирно сидел возле меня с палкой в зубах с таким невинным видом, будто он действительно не понимал, что от него требуется. Когда же до него доходило, что он не получит лакомство, если не отдаст палку, он начал всё лучше и лучше меня понимать. И уже через полтора месяца тренировок стоило мне сказать «отдай», как палка оказывалась в моих руках.

После того, как он научился расставаться с палкой, если я того требую, я приступил к обучению его бежать за ней и приносить мне. Вопреки моим опасениям, учить Хвостатого не пришлось: он же был лабрадором, и находить добычу и приносить её мне не составляло у него труда.
Так мы и проводили время.

Но не только дрессировками и прогулками мы жили. К моему удивлению, ему очень нравилось наблюдать за тем, как я играю в шахматы. Точнее, как я отрабатываю различные комбинации ставить мат в определённое количество ходов. Он всегда искренне радовался, когда я, победоносно вскидывая руки, праздновал триумф. И очень огорчался, видя, как я безуспешно пытаюсь выполнить задачу. И всегда он очень внимательно слушал, как я бормочу себе что-то под нос, изредка комментируя мои ходы, тихонько поскуливая.

Нередко мы с ним о чём-нибудь беседуем. Я мог часами рассуждать обо всём на свете. А Хвостатый всё это выслушивал. Он стал отличным собеседником. И всегда, когда я с ним беседую, я нахожу ответы на свои собственные вопросы. Поразительно, что пёс, как слушатель, оказался лучше любого человека, когда стоит привести свои мысли в порядок в душевном разговоре.

А ещё я читал свои работы Хвостатому. Их я теперь пишу постоянно, ведь свободного времени к старости стало больше. И как здорово, когда рядом есть внимательный слушатель. Я рассказывал ему свои истории обо всём на свете: о нашем мире или о чужих планетах, о чудесном и об обыденном, о цветном и бесцветном. Конечно, Хвостатый слушал меня только тогда, когда уставал играть со своими игрушками. Но какая мне разница, когда он хочет меня слушать? К тому же он почему-то по-разному реагировал на то, что я говорю. Может быть, он чувствовал мои интонации в голосе, когда я радостно повествовал ему об одном дурачке, постоянно попадающем в чудные и загадочные ситуации, или когда я с ощутимой злобой ругал какие-то проблемы, которые мне казались важными? Я этого не знаю. Но мне нравилось общаться с моим другом посредством монолога, который я сочинил. У меня есть слушатель. Пусть он всего один, зато какой! Ведь после долгого мучительного дня, поиска музы и написания десятка страниц приключений очередного своего героя, очень хочется с кем-нибудь поделиться своими мыслями. И если у меня есть хотя бы один слушатель, значит, все мои усилия не пропали даром.

Впрочем, Хвостатого, конечно, ни в коем случае не волновало, сколько я потратил времени и сил на свои работы. Ему просто нравилось поддерживать общение, ведь в это время я ему уделяю очень много внимания. А собакам это нужно больше всего: внимание лучшего друга для них важнее, чем вкусная еда или хорошая прогулка. Людям бы так…

Ещё мне нравилось читать ему уже законченные рассказы, не просто сидя на диване, раскрыв перед собой исписанную вдоль и поперёк тетрадку, а так, как это делают чтецы, - наизусть  и с передачей слушателю всех мелочей, которые были заложены в текст автором. Тогда у нас с Хвостатым получался своеобразный разговор: я ему рассказываю свои байки, а он иногда просит меня, тихонько скуля, пересказать что-то или, отчётливо гавкнув, дополнить пробел в тексте, как ему кажется. Смысла в моих работах он, понятное дело, уловить попросту не мог и вставлял свои пять копеек только лишь для привлечения моего внимания. Но именно так я быстро заметил, что Хвостатый очень хорошо реагирует на гармонию звуков моего голоса. А это, надо признаться, гораздо более важный нюанс для рассказчика и для слушателя. И таким образом я понимал, где стоит исправить текст, а где он звучит очень хорошо.

А однажды я тяжело захворал. У меня подскочило давление, и жутко разболелась голова. Я не мог встать и лежал в кровати в полусне. Возможно, что даже иногда бредил. А Хвостатый метался рядом, не зная, что предпринять, и смотрел на меня таким пронзительным взглядом, будто пытался сообщить: «Друг, ты только скажи, чем тебе помочь, и я тут же брошусь за дело».

И вдруг я решил его попросить принести пакет с моими таблетками. Обычно что-то делая, я комментировал ему свои действия, словно маленькому ребёнку. Может быть, он вспомнит?..

«Кухня… Лекарства… Принеси лекарство…», - бормотал я, указывая слабеющей рукой в сторону кухни. И вдруг он всё понял. Видать, вспомнил, как я каждый вечер беру пакет со своими таблетками, приговаривая, что мне нужно принять лекарства. Он сорвался с места и помчался на кухню, чуть ли не круша всё на своём пути.

Смутно помню, сколько времени прошло, но он справился: нашёл и аккуратно принёс так нужный мне пакет. И через полчаса я уже засыпал, а Хвостатый запрыгнул на кровать и улёгся рядом, словно охраняя меня от всех болезней.
Утром я был, как огурчик. Давление было в норме, голова не болела. Только очень хотелось кушать. И не мне одному: Хвостатый всё время, пока я преспокойно спал, находился рядом, будучи готовым в любой момент мне помочь и охраняя мой сон. Спасибо тебе, Хвостатый. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что в тот вечер он спас мне жизнь.

Раз в неделю мы выходили из дому надолго – пройтись по городу и посмотреть на старинные здания или причудливые памятники, или потопать к реке. Мы оба потом приходили без ног, но зато впечатлений оставалось выше крыши. Однажды мы с ним вышли рано-рано утром и встретили рассвет: мы видели светло-голубое небо, и то, как лёгкие гладкие облака причудливо отражали солнечный свет. Они образовывали что-то вроде лестницы, по которой свет перетекал по небу. Они плыли, объединялись, становясь похожими на огромных осьминогов, или наоборот разлетались в сторону, разбавляя ярко-голубое небо рыжими, жёлтыми и красными красками отражённого света.

Хвостатому вряд ли была понятна эта красота. Вряд ли он понимал, сколь огромен и красив наш мир – для него эти прогулки были просто приятным времяпрепровождением. Но он так же, как и я внимательно смотрел вдаль. Что мой товарищ там видел, я не знаю. Но и он вряд ли понимал, зачем я смотрю туда, за горизонт. Да и было ли это важно?..

В три года он уже превратился во взрослого пса. Если в год в Хвостатом можно было заметить детские черты, то уже теперь от прежнего неуклюжего щенка ничего не осталось. Хвостатый вырос изящным, стройным, быстрым и ловким лабрадором. Он был воплощением скорости и мощи. Его чёрная-чёрная шерсть стала будто бы ещё темнее и теперь отливала на солнце красивыми бликами. Если бы я не видел, как он рос, я б никогда не подумал, что тот маленький, неуклюжий щенок вырастет в такого мощного, здорового пса. В этом возрасте я начал отпускать Хвостатого прогуляться на улицу самостоятельно. Он уже отлично знал, что ему стоит гулять только на площадке, и надобность в его сопровождении отпала. Но после одного печального случая Хвостатый выходил на прогулку исключительно со мной. В тот день я как обычно спокойно занимался обедом, как услышал, что кто-то еле слышно скребётся в дверь и поскуливает. Я тут же бросился к двери, открыл её и увидел еле сидящего у коврика в прихожей Хвостатого, держащего перед собой кровоточащую лапу. Тут же я взял его в охапку, усадил в корзинку и осмотрел его: похоже, без ветеринара я тут не справлюсь – у бедняги какая-то острая железка застряла в лапе. Я наложил жгут чуть выше раны, перевязал; и мы отправились к ветеринару.

Как быстро я добежал до остановки – я не помнил. Вспоминаю лишь, как перед глазами стоял туман, в ушах звенело, сердце бешено колотилось, а рука всё крепче сжимала рукоятку корзинки. Как назло автобус, когда он так нужен, словно сквозь землю провалился. А в корзинке тяжело дышал Хвостатый и, казалось, пытался сказать: «Помоги, пожалуйста, мне очень худо». И я чуть ли не чувствовал ту боль, которую испытывал мой товарищ. Спустя несколько минут невыносимых ожиданий я понял, что бездействовать уже нельзя и бросился к ближайшему таксисту на остановке. Не помню уже, какую драконовскую цену он потребовал, - я был готов заплатить, сколько нужно, лишь бы быстрее доставить Хвостатого ветеринару.

Таксист на моё счастье гнал вперёд с максимально дозволенной скоростью, так что до лечебницы мы доехали раза в три быстрее, чем, если б я ехал на автобусе. Может быть, водителю стало не по себе, когда Хвостатый поскуливал от боли и нервно дёргался, касаясь больной лапой края корзинки.
В клинике моего товарища быстро приняли, осмотрели; ветеринар вколол обезболивающее, извлёк железку. И уже через полчаса я отправлялся домой, везя уснувшего Хвостатого с забинтованной лапой домой. Он себя очень плохо чувствовал, но то, что он заснул, можно было считать хорошим знаком. Сон – лучшее лекарство в таких случаях.

Дома я аккуратно уложил его на подстилку. Хвостатый спал так крепко, что даже не почувствовал, как я его переносил из корзинки. А ведь вымахал он – будь здоров. Тяжко такого здоровяка незаметно подвинуть. Ну, что ж, выздоравливай, Хвостатый.

После этого он несколько дней отсыпался, а я приносил ему еду на завтрак и обед. Мне приходилось кормить его чуть ли не вручную, с ложечки – он очень ослабел, потеряв много крови. Но уже на следующий день после визита к ветеринару мы вышли с ним на прогулку. Он ковылял на трёх лапах. Видно было, как сильно он старается передвигаться быстрее, но всё же мы плелись очень медленно. На улице в тот день и последующие, пока он выздоравливал, мы были всего минут по пять.

Он тяжело засыпал первое время, но ему явно с каждым днём становилось всё лучше. А я себе места не находил, боясь, как бы с ним чего не произошло. Понимал, что волноваться нет смысла, но как же иначе быть, когда товарищу так плохо?..

Хорошее питание и ежедневные прогулки сделали своё доброе дело. И уже через несколько недель Хвостатый выздоровел. Я снял жгут, и он попытался приподняться. Опёршись о здоровые лапы и очень аккуратно, будто пол был раскалённым, он опускал четвёртую. Коснувшись пола, Хвостатый одёрнул её от неожиданности, но ничего страшного не произошло, и он уже смелее опустил лапу на пол. Какое чудное ощущение испытал пёс, когда его чувствительная от продолжительного отдыха лапа коснулась чуть прохладного, гладкого пола. Надо было видеть радость моего товарища! А то, как он, словно маленький щенок, учился заново ходить, опираясь на выздоровевшую лапу, запомнилось нам обоим до конца жизни. Хвостатый будто бы вновь родился!

Спустя пару дней он уже мог свободно бегать, и мы вместе впервые вышли на прогулку, когда он абсолютно выздоровел. Первые дни мы не гуляли подолгу – Хвостатый быстро уставал с непривычки. Но вскоре он совсем поправился, и мы вновь начали уходить далеко в город…

Когда ему было пять лет, я решил отправиться с ним в большое путешествие. Это событие я планировал задолго до того, как я принёс Хвостатого домой. Мне хотелось в последний раз, пока не стал слишком стар, отправиться в долгий путь, в горы, к вековым лесам и дальним берегам. Мне не хотелось ездить куда-то отдохнуть – я просто желал посмотреть на мир, который был полностью создан природой. Каменные джунгли мне порядком надоели. Когда же в моём доме поселился Хвостатый, я несколько позабыл о давней мечте. Но к его пятилетию я решил организовать нам обоим замечательный подарок.

Сначала нужно было хорошенько приготовиться. Помимо миски для Хвостатого, еды, воды и одежды я захватил с собой раскладную палатку. В собранном виде она не занимала много места. Палатка была оборудована небольшой дверцей для собаки. Так что Хвостатый мог в любое время зайти внутрь или выйти из палатки. А чтобы дверка открылась, нужен был специальный ошейник с датчиком. Такой у моего товарища, понятное дело, был.

И вот, хорошенько выспавшись, мы ранним утром вышли из дому. На дворе ещё стояли сумерки, и было не по-летнему прохладно. Но по пути мы хорошо согрелись, и были в нужном настрое, чтобы встретить рассвет. Чтобы увидеть, как солнце только начинает свой путь по небу, или почувствовать, как оно ласкает тело тёплыми лучами, а воздух всё ещё остаётся ночным, не разогревшимся. А также заметить, как вся живая природа окончательно просыпается и оглашает мир радостным пением птиц, жизнелюбивым стрекотом кузнечиков, пронзительным жужжанием проснувшихся пчёл и тяжёлым ворчанием майского жука. И повстречать редкого сонного прохожего, тоже вышедшего насладиться любимым временем суток. Нам было любопытно увидеть, как длинные серые тени исчезают под желтизной нового дня, а затем почувствовать, как воздух, ещё сохранивший прохладу ночи, очищает тело изнутри, не забыв посмотреть, как утренняя роса по капелькам сбегает с лепестков цветов, распускающих свои бутоны.

Первым делом мы отправились к реке, ограничившей город с запада. Она встретила нас тихим, сонным течением её воды, отражающей только-только проявляющиеся солнечные лучи. Нам с Хвостатым предстояло пересечь её, чтобы добраться до деревень, а затем и до леса. Мы не торопясь шли по берегу, огибая многочисленные камни, выдолбленные водой в скале, на которой стоял наш город. А далеко впереди виднелся протяжённый мост через реку.

Идя вдоль побережья, мы с любопытством оглядывали спешащих на утренние рейсы пассажиров. В основном это были дачники с такими огромными тележками за спиной, что иногда казались по объёму больше моего рюкзака. Как раз в это ранее время к берегу причаливали первые за сегодня местные судёнышки, которые за час возят пассажиров к мосту и обратно. Местным жителям эти кораблики больше напоминали дырявые тазы, не тонущие лишь благодаря толстому, застывшему от времени слою ила вместо давно проржавевшего насквозь днища. Но туристы и детишки пребывали в полном восторге от романтичных путешествий на речном трамвайчике. Периодически со стороны дебаркадера, грозного и могучего, похожего на самый настоящий, только плавающий, дом, доносились объявления сонного диктора, который извещал о посадке на очередной рейс или о прибытии со стороны дачных деревенек маршрутных трамвайчиков. А вдалеке за мостом, куда мы держали свой путь, ползло тяжёлое пассажирское судно, возвращавшееся из пятидневного круиза вверх по реке и обратно. Я когда-то путешествовал на подобном титане. И это было, конечно, незабываемое приключение.

Ни один километр реки не был похож на другой: всегда было что-то своё. Мелкие деревеньки облепляли реку по краям, точно голуби зимой собирались шумной толпой возле горячего колодца. Крутые берега грозно свешивались вниз, будто не могли дождаться момента, когда можно будет нырнуть в прохладную, прозрачную воду. Молодые леса шумели молодой весенней листвой под дудку сильного ветра, никогда не расстававшегося с рекой. Попадались и заброшенные речные посты, всё ещё пытавшиеся противостоять захватывающей их природе. Или даже грозные памятники, грустно или, наоборот, со старческой улыбкой смотревшие на путешественников. Да даже отсюда, где мы с Хвостатым находились, почти у самого горизонта виднелся такой памятник. Кого изображало это архитектурное произведение за давностью лет уже никто и не помнит, но и сносить его уже никому не хотелось.

Солнце уже полностью поднялось из-за горизонта, когда мы ступили на мост. На середине пути я остановился и посмотрел вниз, на бурную воду. Хвостатый просунул морду через ограждение и тоже глянул на реку. Мы стояли на мосту дышали свежим воздухом, который приносил сильный ветер с той стороны, откуда мы пришли. Поэтому мы не чувствовали вонь автомобилей, проносящихся позади нас. Этот воздух был чудесен. Возможно, что именно его яркий, пьянящий запах от прошедшего ночью дождя лучше всего запомнил Хвостатый в начале нашего путешествия.

«Двинемся дальше», предложил я. Мы пересекли мост и продолжили путь по тропинке возле оживлённой трассы.
Автомобили неслись до ближайших дач, и туда же направлялись и мы, рассматривая проносящиеся вдалеке поезда. Хвостатый их никогда не видел и подозрительно косился в сторону железной дороги, когда составы громыхали, медленно въезжая в город, или лязгали вагонами, уезжая прочь. Мы шли к популярной у горожан дачной деревни, за которой растянулась бескрайняя степь. А за ней и до леса было рукой подать. Но пока что мы оставляли в стороне мелкие деревеньки, пересекая лишь те, что расположились рядом с автомобильной трассой. В этих сёлах я покупал что-нибудь перекусить, например, булочку и местный квас. Что-что, а кисло-сладкий и чуточку приторный квас, с отчётливо выраженным гармоничным вкусом домашнего хлеба, здешний завод готовить умеет.

К трём часам пополудни мы добрались до нужной нам деревни. Она была не сказать, что очень уж разросшейся, но тут было достаточно оживлённо. Из каждого второго участка доносились весёлые возгласы приехавших отдохнуть горожан и звонкие голоса их детей, сходивших на речку искупаться. К этой речке мы и направлялись. Удочку и прочие принадлежности я предусмотрительно захватил с собой. Да и грех было прийти сюда с голыми руками, ведь речка была восхитительной – достаточно спокойной и глубокой. Рыбы тут было не сказать, что очень много, но всё же поймать себе несколько карасей на ужин было вполне возможно.

Пройдя по илистому берегу, я нашёл подходящее место – достаточно тихое и сухое, где мы могли комфортно устроиться, и чтобы не было очень шумно от плещущихся вдалеке детей. Это было давным-давно замеченное мной местечко. Сюда водил меня ещё мой дед – побыть наедине с рекой и рыбалкой. И здесь почти ничего не изменилось. Только молодые, щупленькие деревца давно выросли и теперь закрывали своими раскидистыми кронами небольшой луг.

Тут росли славные кустарники, и колосилась молодая трава. За лугом вздымались небольшие холмики, поросшие берёзками, закрывая горизонт. Казалось, что это местечко отделено от остального мира. И только речка своим течением напоминала о том, что и тут всё живёт и движется.

На берегу возле луга навсегда причалили несколько ржавых лодок. Наверно, тут они простояли целую вечность: я помню их, когда мне было лет десять. И, как и полвека тому назад, над головой кружил и с подозрением на нас посматривал ястреб. Конечно, это была другая птица, но его чёрный силуэт на ярком, облачном небе всколыхнул мои детские воспоминания, и мне уже было всё равно, видел я именно этого ястреба раньше или нет.

Счастлив тот человек, который может всегда вернуться туда, где ему будет хорошо, где он будет чувствовать себя, как дому, где стоит особая тишина, всегда один и тот же любимый глазу пейзаж. Вот это – то самое место, где я был абсолютно счастлив. Добро пожаловать, Хвостатый товарищ.

Вся эта картина, вместе с уютом выбранного мной местечка, создавала ощущение, будто мы с Хвостатым путешествуем по заброшенным давным-давно землям, которые взяла под свою опеку мать-природа. Я стоял на холмике, смотрел на дальний берег речки, на чудесный по своей красоте лесок и вдыхал полной грудью этот замечательный воздух. Находиться тут было так волнительно, будто мы действительно стояли на земле, которая никогда не видела людей.

Я установил палатку под деревьями, где почти не было густой травы и, опёршись о ствол дерева, наслаждался тишиной ветерка, колышущего листву, плеском речки, омывающей борта лодок и пением птиц, щебечущих где-то неподалёку. Как мне всё это знакомо, как же сильна проснувшаяся ностальгия. Хвостатый тоже притих и с интересом смотрел на семейство барсуков, вышедших на другом берегу к водопою. Чудно было здесь – в месте, где царствует природа.

Вдоволь насидевшись под деревом и предавшись ностальгии, я достал свою удочку, садок и прочие принадлежности, захватил раскладной стульчик и отправился к  бережку рыбачить. Барсуки заметили меня, но ничуть не испугались. Должно быть, они уже привыкли к людям или может люди объединяются здесь с природой?..

Я закинул удочку и принялся ждать первого карася. Хвостатый сначала скучал, топтался неподалёку, но вскоре затих и стал внимательно следить за поплавком. Чем-то он напоминал меня самого, когда я, десятилетним, точно так же с огнём в глазах, азартно прикусив язык, следил за беспокойным поплавком. И радости у Хвостатого было даже больше, когда я поймал первого сегодня карася. Он залаял и, как щенок, увидевший новую игрушку, заскакал вокруг меня. Что ж, держи, Хвостатый, считай – добыча. Следующих карасей он ждал уже с нетерпением, даже несмотря на то, что больше я ему угоститься не давал.

Через пару часов он отправился погулять по окрестностям, заодно распугав мне всю рыбу, заплыв чуть ли не до середины реки. Но так как мне тоже хотелось бы оказаться там (только в лодке, разумеется), то я лишь скомандовал ему сидеть возле меня всё оставшееся время и сохнуть.

Его заплыв напомнил мне о том, какова эта река со своей середины. Я лишь однажды выплыл на лодке туда, но запомнил это мгновение на всю жизнь. А уж рыбалка в окружении воды куда более волнующее событие. Когда река обтекает хлипкую лодочку, покачивая её на своих еле заметных волнах, а берега сходятся в единую точку на горизонте; когда облака на небе располагаются относительно друг друга, как речные волны, а рыба ударяется о борта лодки; когда человек остаётся один на один с рекой, а вокруг ни души; когда деревья у берегов мирно покачиваются в такт еле заметному ветру, и, кажется, что время течёт всё медленнее и медленнее, то тогда невольно можно задуматься: «Это человек во власти стихии. Или стихия оставляет человека в такие моменты в покое?..»
К вечеру у нас было уже пять карасей. Немного, но на ужин нам точно хватит. Я собрал немного сухих веток в небольшом прибрежном леске и развёл костёр. И когда стемнело, у нас уже была приготовлена рыбка.

Вокруг стояла тишина, только хрустела рыба на зубах, а вдалеке допевали вечернюю песню птицы и квакали лягушки, прибрежные лодки еле слышно бодались бортами, покачиваясь на лёгких волнах речушки, причудливо отражавшей последние лучики Солнца, уходящего на покой. Напротив нас потрескивал сухими веточками костёр. Его искорки взлетали вверх, словно мотыльки, и вскоре угасали в атмосферы нашей планеты. Сумерки сгущались, а над головой то тут, то там вспыхивали звёзды.

Когда костёр почти догорел, я принялся рассказывать Хвостатому о созвездиях, которые мы видели, о галактиках и туманностях, о планетах и кометах. О просторах космоса и нашей Земли, о космической музыке и земной тишине. Обо всём, что обладало внутренним огнём. Пускай звёзды раскалены до тысяч градусов, а земной костёр не обожжёт, если не касаться языков его пламени, – всё это не имело никакого значения. Главное, не замёрзнуть в вечном холоде беззвёздной Вселенной и не пускать холод в своё сердце и собственную душу.
Хвостатый с опаской смотрел на пламя, хоть и попытался его понюхать, чуть не сунув в раскалённые угли нос. Я смотрел на него с любопытством, и мне казалось, что точно так же тысячи лет назад люди, только-только приручившие собаку, сидели с нею у разведённого костра и чувствовали себя в полной безопасности от темноты ночи, от тех хищников, что были не прочь полакомиться существом, одетым в чужую шкуру.

Я продолжал что-то рассказывать и ощущал, что моя болтовня чем-то напоминала наши обычные с Хвостатым разговоры, но теперь он явно слушал меня с интересом. Похоже, он никогда не видел ночное небо, и теперь ему было любопытно, что же это за многочисленные точки светят над головой.
Когда костёр догорел, я уже укрылся одеялом, лёжа в палатке, а Хвостатый крепко спал. Так прошёл первый день нашего путешествия.

На следующее утро я проснулся очень рано. Однако Хвостатый уже поднялся и бродил где-то неподалёку. Я собрал вещи, палатку и устроился на лежащем рядом с нашей стоянкой бревном с баночкой консервов.  Половину я положил на миску Хвостатого, а остальное не без удовольствия съел сам. Пёс явился, когда я уже доедал свою порцию. Когда он позавтракал, я вымыл его миску и свою вилку запасённой водой, и мы отправились в путь. Теперь нам предстояло пересечь прибрежный лесок и выйти к степи.

К полудню мы были уже на краю леска, и отсюда был виден по-настоящему колоссальный лес. Он, по правде говоря, тоже не являлся суровой тайгой, поэтому был очень популярен у непрофессиональных охотников и грибников.
Вдоволь насмотревшись на величественные деревья, мы двинулись пересекать степь. Она была довольно широкой, а нужная нам лесная тропа была много западнее нас, поэтому мы переходили её дольше, чем я предполагал. Зато было очень здорово идти именно через степь, через её бесконечные просторы, ощущая себя кем-то неимоверно крохотным. Однако размах степи ничуть не давил своими масштабами, а наоборот, вдохновлял. К тому же чудесно пахло растущими повсюду цветами, но при этом не слишком раздражающе, ведь ветер с бешеной скоростью кружил над нами, постоянно принося новые запахи степи.

Хвостатый тоже ощущал от просторов степи что-то притягательное, родное, волшебное и прелестное. И я вдруг сказал ему: «А ну-ка, догоняй!», и бросился наутёк. Мы с ним бежали, словно сумасшедшие, обгоняя друг друга, не зная усталости. Я раскинул руки в стороны на бегу, точно желая кого-то сердечно обнять. Обнять дикую свободу! Как дитё, я галдел что-то на бегу, ощущая каждой клеточкой своего тела ту дикую, необузданную ярость степного ветра, и был абсолютно счастлив. Остановившись, наконец, передохнуть и немного восстановить дыхание, я потрепал Хвостатого по загривку и спросил: «Ну, как тебе здесь?» Он посмотрел на меня и радостно гавкнул. «Ах, ты мой хороший», - обрадовался я и от всей души закричал «Э-ге-гей!», и Хвостатый меня поддержал. Так мы, бесконечно счастливые, кричали на всё бескрайнее поле, делясь своей радостью с окружавшей нас природой. А накричавшись, я свалился на землю и устало затих. Только глуповатая улыбка всё ещё не сходила с моего лица. Хвостатый ещё немного пошумел и тоже успокоился. Он улёгся рядом, а я вновь потрепал его и задремал. Хвостатый же смотрел куда-то вперёд, чутко охраняя мой лёгкий сон и наверняка мечтая скорее добраться до леса. Осталось лишь пересечь степь…

Лес встретил нас стройными берёзками, раскачивающимися на степном ветру, и еле заметной тропинкой, ведущей к дальним деревенькам за пределами леса и к монументальной горной гряде, куда мы и направлялись. Под нашими ногами потрескивал валежник, где-то в стороне трещал дятел, а впереди по деревьям пробегали юркие белочки. Вскоре после того, как мы пересекли лесные границы, берёзы сменились самыми разными широколиственными деревьями. Хвостатый чувствовал себя неуютно, постоянно озираясь по сторонам, ощущая потенциальную опасность отовсюду.

Изредка на нашем пути попадались лесные ручейки. Деревьев по их берегам почти не было, только сухой валежник потрескивал под ногами. Вода в них была не сказать, что очень чистой, поэтому набрать её я не решался. Но Хвостатому это было не помехой, а я приводил себя в порядок, хорошенько умываясь.

Вскоре мы сделали привал. Найдя достаточно открытое местечко возле очередного ручья, я разбил палатку и, собрав немного веток в округе, развёл костёр. «Как насчёт слопать что-нибудь вкусное?» - спросил я Хвостатого. Он одобрительно гавкнул, и спустя некоторое время мы жевали только-только зажаренные колбаски и очередные рыбные консервы. После тяжёлого дня мне всегда помогала восстановить силы рыбка, как, например, эта сёмга. Хвостатому тоже пришлась она по вкусу, хоть и колбаску он не без удовольствия скушал. А после трапезы я потушил огонь, залез в палатку и улёгся на ночлег. Хвостатый забрался через свою дверцу и осторожно устроился у выхода.

Первую ночь Хвостатый почти не спал, чувствуя в темноте леса что-то враждебное. Ему постоянно казалось, что кто-то внимательно наблюдает за нами, и поэтому пёс постоянно принюхивался, стараясь ощутить запах незнакомца. Но или Хвостатому это казалось, или ветер дул от нас. Всю ночь пёс никак глаза не мог сомкнуть, и на следующее утро он, в отличие от меня, не был полон сил продолжить путешествие.

Однако Хвостатый менялся, словно лес пробуждал в нём дикого зверя. За те три дня, что мы пересекали лес, мой товарищ сам на себя был не похож. Почти сразу же с самого утра он бросился в погоню за белочкой, забыв, что ему стоило всегда находиться рядом со мной, а пускаться резвиться только по моей команде. Конечно, белку он не догнал – она спряталась на дереве и оттуда язвительно пищала. Хвостатый же прыгал под деревом, пытаясь достать её и яростно на неё лаял. Больших трудов мне стоило оттащить его от белки.

А на следующую ночь мы оба сидели в палатке тише воды, ниже травы. Где-то далеко-далеко раздавался волчий вой. А ведь лес считался безопасным, здесь не могло быть ни волков, ни медведей, ни амурского тигра. Но я могу поклясться, что мы с моим товарищем чувствовали, как кровь стынет в жилах, когда еле слышно раздавался вдалеке протяжный вой. Я держал Хвостатого рядом с собой, не пуская его наружу, а он иногда рвался туда, наверно, чтобы тоже завыть, услышать лучше своих далёких предков. Но что, если б волки заметили его? Что было бы, если б они пришли к нам? Я не потушил костёр перед сном, так что волки вряд ли бы слишком близко подкрались, но спокойнее от этого не становилось.

Как только первый луч Солнца коснулся верхушки деревьев, мы молниеносно собрались и отправились в путь, как можно дальше от предполагаемого местонахождения волков.

К концу третьего дня на нашем пути повстречались олени. Они не сразу нас заметили, ведь ветер дул к нам, так что нам удалось подойти к ним достаточно близко. Но как только Хвостатый почувствовал их запах и, наконец, понял, что перед ним его добыча, он бросился в погоню! И тотчас же стадо оленей в едином порыве бросилось врассыпную. Ветки деревьев ломались со всех сторон, земля дрожала от топота копыт, а Хвостатый никак не мог определиться, за кем гнаться. Он метался из стороны в сторону, чуя добычу уже не как простой домашний пёс, но как дикий зверь. Я же бежал за своим товарищем и пытался его окликнуть, отмахиваясь от летящих в глаза веток и спотыкаясь о незаметные коряги. «Да постой же ты!», кричал я, менее всего желая потерять Хвостатого в этом осточертевшем уже мне лесу…

Вскоре мы оба выдохлись, а стадо оленей умчалось так далеко, что топота было почти не слышно. Я уселся возле старого дуба на бережку лесного ручейка и, сняв рюкзак, отдыхал. «Никуда он не денется, не заблудится», - убеждал я себя, думая одновременно о том, где мне искать Хвостатого.

Спустя пять минут, когда я уже хотел отправиться дальше за моим товарищем, он вдруг появился из стены кустарников, понуро поджав хвост. Он медленно подошёл ко мне и, уставившись в землю, сел, справедливо ожидая, что похвалы он не дождётся. «Что же мне с тобой делать», - спросил я его. Я прекрасно понимал, что Хвостатый чуял добычу, лес пробуждал в нём позабытые охотничьи инстинкты, и по-другому пёс не мог поступать. Он волновался, когда выли волки позапрошлой ночью, но будто ощущал себя в своей тарелке в погоне за стадом. Он чувствовал, что много раз нарушил наши правила поведения, но в то же время был доволен прогулкой по лесу. Что ж, пусть его неподобающее для домашнего пса поведение будет своеобразным исключением, пускай Хвостатый почувствует зов предков. Это пойдёт ему только на пользу. В конце концов, неужели только у людей должна быть своя история, свой зов предков, своя свобода?..

К счастью, к утру четвёртого дня мы вышли к Хехциру. И волнения Хвостатого пошли на спад. Лес закончился, но начались тяжёлые, продолжительные подъёмы.
Мы пересекали небольшие холмы и крутые отвесы. Первых преодолеть было просто, а вторые бросали серьёзный вызов. Или мы их одолеем, или они нас дальше не пропустят. Но ведь нельзя же сдаваться в нескольких шагах от своей цели! Поэтому мы боролись с высотой до самого конца, тяжело дыша, буквально не чувствуя ног после подъёма. И я часто останавливался, чтобы передохнуть.
Тропинка вела нас спиралью прямиком к вершине одной из гор. Постоянно я спотыкался, не чувствуя ног. Правда, когда я чуть не свалился с тропы вниз, запнувшись о камешек, мне стало легче забираться, ведь адреналина мне хватило с лихвой.

Когда мы добрались до вершины, нас с трёх сторон света окружили ещё более высокие горы, а позади нас стояли исполинские деревья могучего леса. Вот здесь, на одном из звеньев горной цепи, меж двух стихий – вековых древ и скал – мы сделали привал. Чудесно было сидеть на мягкой траве, смотреть на горы и лес, оставленный позади и вдыхать свежий, чистый воздух. Наверно, мы бы остались тут навеки, но так мы просидели где-то пару часов, ощущая это спокойствие природы. Оно казалось здесь вечным. Лишь ветер, нагонявший тучи, готовые скоро разразиться проливным дождём, напоминал нам о том, что время не остановило свой ход.

Что ж, пора двигаться дальше. Бесконечные подъёмы стали чередоваться с крутыми спусками, порой тропинка исчезала под сотнями камней и периодически попадавшейся на глаза мягкой травой. И не хватало ещё заблудиться в горах после трёхдневного пересечения густого, непроглядного отсюда леса. Иногда мне казалось, что мы идём уже вечность, что этот путь никогда не закончится. Мелкие горные цепи смешивались друг с другом, порождая причудливые узоры, но мне было уже не до красоты. Главное, добраться до конца, словно марафонец, стремящийся к финишу из последних сил. А ещё и тяжёлый рюкзак за спиной только больше замедлял мой ход. Когда мы уже придём?..

Здесь была почти стопроцентная влажность, но спасительный дождь всё ещё не начинался. Я буквально обливался потом, упорно двигаясь вперёд. Дышать было тяжело, воздуха не хватало. Да даже Хвостатый уже тяжело дышал, высунув язык и с трудом перепрыгивая небольшие камни и еле забираясь на объёмные валуны. Но нельзя сбавлять темп, иначе нам придётся заночевать прямо здесь – на горной тропе. А палатку разбить тут будет очень непросто. Час за часом мы кряхтели, забираясь всё выше и выше, и когда уже наступил вечер, мы наконец-то поднялись на главную и самую высокую вершину этой горной цепи.

За хлынувшем в ту же секунду дождём нам с Хвостатым не удалось рассмотреть ничего за пределами нескольких метров, но это было и неважно. Я наслаждался запахом горного воздуха и влажной земли, наслаждался бьющим в лицо ветром, наслаждался начавшимся проливным дождём и лёгкой прохладой, пронизывающей уставший организм. Это был незабываемый момент, который мы растянули на многие минуты. Потеряв счёт времени, мы с Хвостатым стояли под усиливающимся дождём и пытались, закрыв от восхищения глаза, как можно точнее запомнить эту силу горного ветра, запах молодой травы и свежесть бешеного ливня, налетевшего на нас.

Дождь кончился так же внезапно, как и нахлынул. Мы открыли глаза, и… нам обоим перехватило дыхание. То было лучшее из всего, что мы видели ранее. Уже ничто не напоминало о бушевавшем ливне, кроме капель на траве и разбегавшихся, выдохшихся туч. А прямо перед нашей скалой развернулась огромная долина, через которую прорубила себе путь бурная река. За нею виднелись высокие, переливающиеся синевой горные хребты, небольшой лесок закрывал подножия гор, а на девственно голубом небе, пробивающемся через тучи светил огромный ярко-жёлтый диск Солнца, катящийся по равномерному полону небосвода. Оно светило столь ярко, равномерно и насыщенно, как может светить наша звезда лишь здесь – высоко в горах. Её свет в изобилии отражался насыщенным чистейшей белизной снегом горных вершин. Суровая зима здесь жила в обнимку с весной, борясь за место под раскалённым по-летнему Солнцем. Это было незабываемое зрелище, которое невозможно сравнить ни с чем. Всё, что мы видели ранее, разбивалось в пыль перед этим видом.

Человек и пёс замерли, не дыша, словно боясь спугнуть этот пейзаж. Хвостатый товарищ был восхищён не меньше, чем его двуногий друг, и без единого движения смотрел вдаль. Обратив взгляд куда-то в бескрайнее небо, они наслаждались охватившей их эйфорией. Их сбивал с ног бушующий ветер, хозяин этих земель, но человека и пса уже было не сломить. Ощущая самих себя ничтожно крохотными, они всё же осознавали, что являются отдельной частью этого мира. Перед ними, как на ладони, раскинулись бескрайние просторы. Эти двое смотрели вдаль, словно полководцы, готовящиеся к грандиозной битве, и чувствовали, что ради этого момента им стоило встретить друг друга той холодной зимой. Все их приключения, беды и радости стоили того, чтобы бесконечно долго смотреть вдаль, за горизонт…

Эта вершина была относительно плоской и широкой, поэтому ночь мы провели прямо здесь. А на следующий день мы держали путь домой по короткой дороге. В обход леса, через деревни. Это заняло у нас три дня, и домой мы пришли оба без ног. И, приняв незамедлительно душ, я свалился на кровать и тут же заснул абсолютно счастливый. В голове крутилась лишь одна мысль: «Оно того стоило».
Это путешествие с лучшим другом стоило всех потраченных усилий.

На следующий день после прихода домой я сел за письменный стол и запечатлел нашу с Хвостатым историю на бумаге. Это приключение далось мне тяжело – годы брали своё. Но всё-таки я чувствовал себя замечательно: отправиться в дальний поход да ещё и вместе с товарищем, повидать мир, его волшебную природу, запастись хорошими, добрыми воспоминаниями к неизбежной старости – что может быть прекраснее? Меня очень радует, что и Хвостатый запомнит на всю жизнь эти несколько дней щенячьей свободы. Ему было очень полезно познакомиться с нашим крохотным и одновременно грандиозным миром. Наше путешествие позволило забыть обо всём печальном и неприятном, вдохновило меня на созидание, успокоило и дало почувствовать меня самим собой. И мой товарищ остался в полном восторге и с хорошими воспоминаниями. «Да, Хвостатый?» - он утвердительно гавкнул и свернулся калачиком…

Через пять лет я вспоминал об этом приключении и думал, что наша с Хвостатым жизнь стала куда однообразнее, но меня это не расстраивало. Мы многое пережили, и теперь нам обоим хотелось немного покоя.

Наступила осень. В городе повисли сумерки, природа готовилась к холодной зиме, и облака неприветливой серостью закрыли небосвод. И всё же что-то родное было в этом осеннем унынии: может быть, то, что и в моей собственной жизни наступила осень? Правда, эта мысль меня не огорчала: ведь я не останусь в одиночестве. Я посмотрел на свернувшегося калачиком в своём уголке Хвостатого: «Ну что, пойдем, прогуляемся?..» - предложил я ему. Он что-то радостно буркнул и потопал в прихожую. Через пять минут мы отправились в путь. Теперь, когда ему было уже десять лет, каждая прогулка стала для нас путешествием. Раньше он был энергичным, сильным, игривым лабрадором, но теперь возраст стал брать своё. И теперь мы оба уже не так много сил отдавали на, казалось, простые прогулки. Но всё же в любом случае подышать свежим воздухом для нас было очень кстати.

Мы шли по городу, осматривали окрестности, подмечая то, чему раньше не придавали никакого значения. Мы видели детей, игравших в догонялки, с улюлюканьем бегавших по двору. Мне казалось, что я сам только вчера так же гонялся за своими друзьями, а сегодня уже стал стариком, ностальгирующим по тому, как быстро пролетело моё время. Смотрели на старушек, которые кормили голубей хлебушком. Голуби пихали друг друга, стараясь утащить кусок побольше, даже если он им просто не влезет, а старушка искренне радовалась, что ещё кому-то может сделать что-то приятное и доброе. Мы заметили даже кошачье семейство. Хвостатый с интересом наблюдал, как кошка осторожно кралась вдоль стены дома, а котята с опаской косились в нашу сторону, ближе прижимаясь к матери. Несколько раз мы замечали первоклашек, старательно помогавших старикам перейти дорогу. Один дед всё время, пока шёл с помощью ребятишек через широкую автотрассу, не переставал благодарить помощников, желая им богатырского здоровья, а ребята лишь отмахивались, мол, не за что. Видели мы и парочки, весело кидавшие камешки в местный пруд или в обнимку разглядывавшие скульптуры героев старых мультфильмов. Да и самих памятников – как много же их стало, и ни один из них не оказался здесь лишним. По-другому встречал нас город. Мир в целом для нас с Хвостатым давно стал чужим, но наш город как будто наоборот становился надёжной опорой и по-настоящему родным. Здесь всё будто объединило прошлое и настоящее: добродушные люди улыбались прохожим на улице и подбирали бездомных животных, которые цеплялись за свою жизнь, во что бы то ни стало, везде нас встречали причудливые узоры брусчатки и взгляды прохожих, чудная архитектура зданий и завораживающие красоты гор, закрывающихся лёгким туманом у самого горизонта. Что-то изменилось с тех пор, когда я впервые вывел Хвостатого на прогулку. Или сам город преобразился, или я сам по-другому начал смотреть на мир вокруг? Может всё дело в том, что я нашёл самого лучшего друга? Или просто к старости мне нужен был хоть кто-нибудь, что не сойти с ума от одиночества? Или цену дружбы мне удалось понять лишь к столь преклонному возрасту?..

«Не покидай меня слишком рано, старичок», - пробормотал я. – «А я и сам постараюсь протянуть подольше». Он остановился, внимательно на меня посмотрел, легонько ткнул носом мою ногу, и побрёл дальше. Я двинулся следом и я был абсолютно уверен, что он хотел сказать мне то же самое. У меня теперь точно есть смысл жизни. И у Хвостатого также. Нам друг от друга ничего не надо, мы просто человек и пёс, идущие вместе по жизненному пути. Нам обоим есть, ради чего идти вперёд, ради чего жить. И это самое лучшее, что мы могли бы пожелать на старости лет.

Когда мы пришли домой, я уселся на диван и раскрыл свою тетрадку, а рядом со мной свернулся калачиком мой хвостатый товарищ, заснув мирным, крепким сном. «Ты мой самый лучший друг, Хвостатый», - улыбнувшись, прошептал я. Вряд ли в нашей жизни ещё произойдут сильные перемены, посему на этом я и закончу свой рассказ. И через несколько минут, отложив в сторону ручку, я тихонько спросил дремлющего товарища: «Ну что, Хвостатый, хочешь послушать историю о самом себе?»