На один день в детство

            Он давно хотел съездить во Внуково и Разино – в деревеньки, в первой из которых родился и прожил несколько детских лет, а  во второй – отроческих. Сейчас, находясь на заслуженном отдыхе, это можно сделать в любое время, но ему хотелось поехать во время самой макушки лета, в июле, чтобы всем существом прочувствовать жаркое уральское солнце, как это бывало в детстве. В последний раз они с сестрой и детьми побывали в тех краях … лет тридцать тому назад. Страшно подумать! Да-а, интересно, что стало с теми местами, как они выглядят? Какие люди там живут? Конечно, сверстников в свои шестьдесят девять он едва ли встретит, потому что и в прошлый раз виделся только с младшим братом Васи Щербинина Колей, который работал тогда в радиоузле.
         Из областного центра ехать предстояло сначала на междугороднем автобусе до Боровска, небольшого городка районного масштаба, потом на автобусе местного сообщения до какой-либо остановки соответствующего направления, а остаток пути пройти уже на своих двоих. В Боровск они переехали из Внукова сразу после войны, в сорок шестом, когда Виктору надо было идти в первый класс. Отец перевез из деревни один из двух домов и поставил на выделенном участке по улице Лазо, а другой дом перевезла его сестра, тетя Паша. Отец, Петр Васильевич, работал бухгалтером в потребительском союзе, но когда в пятидесятые годы компартия стала направлять коммунистов на село поднимать сельское хозяйство, отца, как выходца из крестьян и партийца со стажем, тоже послали «поставить на ноги» колхоз «Рассвет», правление которого располагалось в Разино. К тому времени Виктор учился уже в пятом классе, а старшая сестра Тамара – в седьмом. При переезде семьи в деревню она осталась в Боровске, потому что в Разино была только семилетка, и ехать туда учиться на одну четверть не имело смысла. С тех пор Тома виделась с родителями, братом и младшей сестрой Раей сначала во время школьных, а позже – студенческих каникул. Родители, конечно, переживали за нее, все-таки девочка, не парень, как она будет одна? Успокаивало то, что ее оставили жить в своем доме с родственниками, двоюродный брат Василий вернулся из армии и попросился на квартиру. А Тома росла вполне самостоятельной, целеустремленной девушкой, училась на хорошо и отлично, участвовала в общественной жизни школы, потом  поступила в университет, иначе и быть не могло.
         Он решил ехать в будние дни, когда меньше толкотни и  проще с билетами. Дорога до Боровска  сейчас асфальтирована, автобус б/у раньше ходил по европейским трассам, так что и по нашим «автобанам» он еще неплохо катил, двести километров он преодолел за неполные четыре часа. Полсотни лет назад этой дороги не было, в областной центр ехали на так называемом грузовом такси сначала до железнодорожной станции Менделеево, а потом на электричке. Грузовое такси представляло собой бортовой «ГАЗ»он, вдоль бортов которого устанавливались жесткие сиденья-лавки для пассажиров. Сто километров до Менделеево тряслись по гравийному тракту  около трех часов. Для молодежи такая поездка ничего особенного не представляла, но людям постарше, к тому же оказавшимися ближе к заднему борту, это было испытанием на прочность.
         Погожим июльским вечером в понедельник он благополучно добрался до городка, в котором прошли его юношеские годы. Здесь, в Боровске, он окончил десять классов и поехал в областной центр продолжить образование в сельхозинституте. В то время считалось престижным после школы поступить в институт и получить высшее образование. У Виктора к окончанию школы не было определенного желания в выборе профессии, поэтому по совету соседки - студентки он поступил на землеустроительный факультет и никогда не жалел об этом.
         Переночевав у одного из двоюродных братьев, около девяти утра во вторник, доехав на «ПАЗ»ике до деревушки Васёво, он вышел из автобуса у развилки дорог. Дальше пошел по тропинке вдоль тракта. День, как и предыдущий, обещал быть неплохим. Солнце поднялось еще не так высоко, градусов этак на двадцать на его, Виктора, геодезический взгляд. Идти до Разино предстояло километров шесть, спешить некуда, и он пошел, дыша полной грудью, наслаждаясь   свежим ветерком, срывая травинки, слушая птиц. Нельзя сказать, что живя в городе,  он совсем отвык от сельской природы, и в городе все это – птицы, ветер, трава – тоже пока еще есть, а на окраине, где он жил, даже соловьи поют. Но за городом, вдали от шума и пыли,  бесконечных потоков машин и людей – за городом это совсем другой коленкор, «две большие разницы».   
         Как в детстве, аккуратно, чтобы не порвать, вытащил верхнее «колено» травинки из нижнего, откусил мягкий кончик, и оставшимся твердым прошелся между зубами, как зубочисткой. Ему нравилось это делать раньше, нравится и теперь. Дорога стала подниматься по небольшому склону к сосняку, в котором они с ребятами собирали маслята. А еще они по этой дороге ходили в Васёво воровать яблоки из колхозного сада. Тогда, поздно вечером, им крупно повезло - пошел такой ливень,  что сторож со своей собакой не выходили из своей избушки, и воришки собрали неплохой урожай, складывая яблоки за пазухи. Домой возвращались, промокнув до нитки, с большими обвисшими животами, довольные и гордые тем, что их задумка удалась на славу. Были у них и не столь «героические» дела. Как-то в летние каникулы решили заработать денег для семейного бюджета и нанялись копать ямы для телеграфных столбов. Работа оказалась нелегкая на изнуряющем солнцепёке, они упирались целых три дня, потом поняли, что еще мало каши ели. Заработали только на конфеты.   
         Миновав грибные места, путник приближался к обширной поляне, которая запомнилась ему тем, что отец, будучи председателем колхоза и разъезжая по полям и фермам на своем вороном жеребце, однажды летом во время сенокоса взял сына с собой, и они приехали на бричке на эту поляну, где косили колхозники. Руководитель провел беседу о том, как важно не упустить хорошую погоду и заготовить как можно больше сена на зиму. Оратор он был неплохой, умел внушить важность момента. Люди, конечно, и сами понимали эти истины. Но когда задевается честь и самолюбие человека, он может сделать гораздо больше. В своей речи он частенько употреблял слово «таска-ать», и Виктор, как ни старался, не мог понять, что бы это значило. К сену это точно не относилось, потому что у отца это было привычкой - в любой разговор вставлять это слово. Только много позже, став уже взрослым, он догадался, что отец таким образом говорил:  «так сказать». Забавно, конечно, но этот перл ораторского искусства явно не дотягивал до Брежневского: «сиськи - мисиськи», что надо было понимать как: систематически. 
         Тогда, во время сенокоса, мужики и бабы были одеты по - праздничному, в белых одеждах, и председатель с сыном тоже. Люди хотели не только работать, но и радоваться жизни, а летом это  особенно кстати. На этот раз трава еще не была скошена, и невозможно было удержаться, чтобы не полежать на таком душистом и мягком ложе. Он лег на спину и стал смотреть в голубое небо, по которому  летели белокрылые птицы - облака. Недавно он раскрыл - таки секрет плотных облаков – они снизу кажутся плоскими потому, что там солнце не может их осветить, там темно, нет деталей, объема и потому они плоские. Мастерство художников он оценивал по тому, как они изображают небо: причудливые формы невесомых облаков и тяжелых туч, их фантастические краски на восходе и закате, в разгар солнечного дня; когда одна громада нагромождается на другую – тогда они не отличаются от гор и светятся, кажется, внутренним светом…
         Под клубящимися небесными странницами их соседи - птицы охотились за невидимыми человеческому глазу букашками и более крупной добычей: трясогузки то выделывали головокружительные выкрутасы, то практически зависали на одном месте, как колибри; выше их медленно кружили коршуны, изредка меняя орбиту. На земле жизнь тоже била ключом: муравьи сновали во всех направлениях, прибирая все, что плохо лежало, и тащили в свои жилища; жучки-паучки ползали кто по земле, кто по траве, выискивая пропитание, которое, хочется верить, хватает всем. Лепота!! Петровичу вспомнились стихи из еженедельника «Моя веселая семейка», которые ему так понравились, что он их запомнил:
Под летним солнышком игривым,               
Средь буйства изумрудных трав,
Идет мужик с лицом счастливым
С улыбкой Моны на устах.
  Нагнется он, сорвет ромашку,
  К ноздре за стебель поднесет,
  Вдохнет, и сразу нараспашку
  Душа ликует и поет.
Вот так идет он в упоенье,
От мира бурного далёк,
И не спеша под птичье пенье
Вдыхает нежный василёк.
  Потом пойдет еще немножко,
  Хлебнет чего-то там слегка,
  И сразу к носу он за ножку
  Подносит пчёлку иль жука.
Вот на траве, как на постели,
Разлегся он, как дикий конь,
Душе приятны птичьи трели,
А сердце требует гармонь!
         Господи! Кому же мы обязаны этим великолепием, которое называется - Жизнь?! Неужели тебе? Виктор не верил в бога, но поговорки и высказывания острословов по этому поводу ему нравились. Некоторые из них он объединил и вот что получилось: есть святые, а бога нет, а если и есть - на него надейся, а сам не плошай, потому что бессилие всевышнего безгранично! Как можно верить в существование чего-то, если его невозможно обнаружить ни одним из человеческих чувств? Вера во что-то бестелесное, умозрительное, вера умом? Но верят не  умом, а нутром. Потребность иметь всепонимающего и всепрощающего собеседника? У Виктора был друг, пусть рангом пониже бога, но с которым можно было говорить  реально. Они понимали друг друга, как могут понимать только настоящие   друзья,  этого было достаточно, и не надо морочить голову. Зачем обязательно нужен кто - то, чтобы  быть нормальным человеком, а не подлецом? Человеку и самому это вполне по силам, Виктор знал это по себе. В то же время безбожника смущало то, что многие великие умы верили в э т о, в том числе и Пушкин. Конечно, ему, Виктору, в этой жизни так и не удастся найти ответа на вопрос: откуда взялась она, эта жизнь? Тем более не удастся в  т о й,  в которую он тем более не верил. Он не стал больше углубляться в эту необъятную тему и продолжил свой путь.
         Через полтора часа он подходил к изгороди, отделяющей колхозные поля от домашнего скота. Налево за дорогой, за кустами акаций, виднелась она, деревянная школа-семилетка, непривычно тихая в это время года. Конечно, в связи со школой можно многое вспомнить, и хорошего, и не очень. Тогда, весной пятьдесят первого, придя в пятый класс, он научил всех пацанов играть в деньги. Не в карты на деньги, а именно в сами металлические монеты, переворачивая их посредством самих же монет с орла на решку и наоборот. Что тогда было! Настоящий клондайк, бум, какого здесь отродясь не видели. Ребятня стала опустошать карманы родителей от мелочи, а взрослым она была совсем не лишней. Потребовались огромные усилия всего педагогического коллектива, чтобы избавиться от этой заразы, которую Виктор привез из Боровска. Ладно, до отца не дошла «слава» сына, иначе ему бы не сдоб- ровать. Зато мама натерпелась позора, ведь она была учительницей в этой школе. Да-а, дела минувших дней…   
         Пройдя через ворота, сколоченные из горизонтальных жердей, он дошел до первых домов и повернул в первую улицу направо, потому что  т а м   они жили когда-то. В первом доме справа - дом  Щербининых. Их было два брата, Виктор учился со старшим, Васей. Отца у них не было, поэтому жили они бедно, очень бедно, в доме – почти голые стены. Но это не мешало мальчишеской дружбе. Виктор пристально вглядывался в окна дома, но там никого не было видно, только собака залаяла, услышав шаги, около ворот копошились куры.
         Дальше – Трошевы, семья более многочисленная и справная – родители, две сестры, два брата; с младшим, Сашкой, они учились и, разумеется, были приятелями. Он, Санек, говорили в последствии, тоже закончил земфак, поехал на Север за длинным рублем … и сгинул там. Мужчины в этом доме были богатырями, и Санек тоже, работали не покладая рук. Сашка учил его плести лапти, но в последующей жизни Виктору это все же не пригодилось. А еще они выреза'ли из дерева шахматные фигуры и играли ими. После окончания местной школы Виктор уехал учиться в Боровск и писал письма деревенским друзьям - о том, как они весело и дружно жили здесь, в Разино. И когда он приезжал во время каникул, тетя Клава, мать Сашки, любила вспоминать при встрече, как он, Виктор, тепло отзывался об этой поре. Господи! Где  э т о  все сейчас?! А сейчас… похоже, ни в доме, ни во дворе за воротами не было никого. Люди работали.
         А слева уже начинался их огород, огород председателя. В углу участка еще стояла черемуха, когда-то у ней были сочные, вкусные ягоды, а сейчас она совсем увяла. С ощущением необычайной легкости подходил он к знакомому дому. Не было больше груза прожитых лет. Все его существо охватила щемящая до слез радость…   
         Бывший дом председателя постигла участь нежилых домов, брошенных хозяевами: наполовину ушел в землю, окна заколочены, крыша сгнила, огород не обрабатывается. Виктор посмотрел на все это безобразие, прошел к пригорку и сел на его бровку, спиной к дому. Отсюда  была видна почти половина деревни. Она располагалась у подножия Пармы, высокого пологого холма с еловым лесом на вершине.
         Вот оно, родное болото, которое должен хвалить каждый уважающий себя кулик! Перед пришельцем прозябало, как и прежде, небольшое болотце. В верхней части его, метрах в ста пятидесяти, где начинался небольшой лог, почти в центре поселения - выходили ключи, они и заболачивали то, что располагалось ниже. Как они носились на лыжах по этим невысоким, но крутым склонам! Вот он и вернулся в эти счастливые мгновения...
         За болотцем все также, очевидно, поил людей колодец, а выше по склону, под тополями, виднелось бывшее правление колхоза. Интересно, как оно называется на новый лад? Справа через дорогу - жива еще «отреставрированная» соседская баня, ей в свое время пользовалась и семья председателя, дом они тоже арендовали. Колхоз предложил новому начальнику пустующий дом, хозяева которого уехали в город. Выбора у семьи не было, к тому же совесть коммуниста не позволяла выставлять меркантильные условия, и они поселились в нем. Хорошо, что хозяева не беспокоили квартирантов, исправно получая от колхоза арендную плату. Но был у этого дома наследник, сын отсутствующих домовладельцев Иван, которого родители бросили на произвол судьбы и который на правах хозяина, когда дома не было взрослых,  заходил к Виктору. И если его младшая сестра Рая была дома, она пряталась за перегородку на кухне и больше не показывалась, пока Иван не уходил, потому что на этого гостя даже взрослому человеку нельзя было смотреть без содрогания. Это был урод, каких свет не видывал. Его родители, видно, были в сильном загуле, если умудрились «сотворить» такое чудо: у Ивана никогда не закрывался рот, из которого на грудь непрерывной дугой свешивалась слюна, ее он пытался смахнуть почему-то не здоровой левой, а неразгибающейся правой рукой. Ступня левой ноги застыла в неподвижном вертикальном положении, поэтому при ходьбе он резко и высоко поднимался на нее и также резко падал на правую ногу. Летом он ходил всегда босиком. Мутные навыкате глаза мало что могли выразить. В довершение всего он не мог говорить членораздельно, вместо звуков издавал громоподобное мычание, всхлипывая при этом. В общем, Парижскому горбуну - Квазимодо было далеко до нашего Ивана. Виктор тоже боялся его, но было и жалко этого несчастного, и когда он заходил к ним, Виктор, преодолевая страх, пытался поговорить с ним, но мало что получалось. Говорили потом, что как-то зимой, возвращаясь со свадьбы из соседней деревни, он замерз в сугробах. Видно, много выпил…
         Вспомнил Виктор и свои первые шаги по земле этой малой родины. В первое здешнее мартовское утро мать не могла найти соль в нераспакованных еще вещах, а надо было кормить мужа завтраком, и она послала сына в магазин за этой специей, полагая, что много времени это не займет. Но сын не знал еще, где находится магазин, и пошел неспеша по деревне, заодно и изучая её: по звонкому весеннему насту поднялся вдоль этого ложка до последних домов и вышел на тракт, ведущий в другие веси, а деревня закончилась изгородью, за которой виднелись какие-то постройки. Как потом выяснилось, это были гумно и овин. По тракту он пошел вниз, с интересом вглядываясь в новое окружение, в котором им теперь предстояло жить, высматривая затерявшийся магазин. Наконец, он набрел на него и оказалось, что тот совсем рядом с домом. Купив необходимое, юный исследователь деревень принес то, что мама заказывала, но похвалы не услышал. Отец не мог ждать, когда же сын принесет соль, и ушел на работу, не солоно хлебавши. 
         Вообще-то негативных последствий из-за этой промашки Виктору не последовало, но отец их был о-о-очень строгий, и это мягко сказано. Он не любил жену, да и детей не баловал. Как-то приревновав супругу Антонину Ивановну к какому-то проезжему «артисту», побежал за ней с ружьем, она еле успела забежать за сарай Трошевых, когда раздался выстрел. А младшую дочь Раю вообще погубил. Она родилась с пороком сердца и часто болела, но училась прилежно, помогала по дому. Здесь, в деревне, она подружилась с девочкой - одноклассницей Любой, сестра которой Елена Григорьевна преподавала в школе литературу. Как-то девочки играли у Любы дома и наткнулись на сумочку Лены, поиграли и с её вещами, после чего у учительницы пропали, якобы, фотографии, деньги и пр. По деревне пошли неприятные слухи о дочери председателя и он, будучи честным до…жестокости, решил казнить негодницу, позорящую отца, повесив ее на веревке к потолку. Вне себя от ярости, он выскочил в сени, тут же вернулся с веревкой в руках и бросился к дочери, которая и так уже была чуть жива. Неизвестно, чем бы все кончилось, не будь дома матери с братом. После этого Рая проболела еще три года и умерла на руках у матери, когда семья уже вернулась в Боровск. Тогда отец всю ночь просидел у ее гроба, но было слишком поздно…
         Удивительно, какие противоположные качества уживаются в одном человеке. При всей своей жестокости отец шутил, пел и плясал, когда выпьет браги, помогал сестрам и племянникам с племянницами, ходил на охоту. В колхозе его уважали и побаивались, потому что он сам не спал и другим не давал - только неустанной работой можно было вывести хозяйство из отстающих. Однажды рано утром зимой предколхоза увидел, что из трубы хибары Зины - телятницы вовсю клубится дым, хотя ей давно уже надо было быть на ферме. Председатель зашел в дом и, ни слова не говоря, выплеснул в печь воду из таза вместе с отмокавшей картошкой. После чего так посмотрел на бедную женщину, что  она сама не помнит, как оказалась у телят.
         Отца направляли в колхоз на два года, а проработал он четыре и еще не отпускали, но мать настояла на том, чтобы дети все - таки росли с родителями, а то после Тамары и Виктор уже два года проучился в Боровске без присмотра.
         Интересный конфуз получился у председателя, когда он уезжал. На следующий день после расчета в доме не оказалось муки, чтобы испечь хлеба. Когда Антонина Ивановна пошла к соседям просить, те, конечно, не отказали, но как же это возможно, чтобы вчера еще - председатель, а сегодня в его домашних сусеках нет муки?! И все же начальник иногда позволял себе поживиться общественным добром. Он любил семечки и таскал их в карманах из колхозного амбара. Виктор семечки тоже любил и таскал их из карманов отца. Интересно, какой урон они нанесли?..
         Глядя на дома' со своего пригорка, он вспоминал  их жильцов. Вон у начала лога - дом Васи Тотмянина. Уже прожив достаточное время в деревне, Виктор как-то зашел к Васе и за ширмой невзначай увидел детскую люльку, в которой лежал ребенок с неестественно большой головой, возраст этого бедного и бледного существа невозможно было определить. Вася никогда не говорил об этом – что его незамужняя сестра давно уже родила это… Поэтому для Виктора эта картина стала настоящим потрясением, он никогда бы не поверил, что у человека, тем более у ребенка, может быть такая большая голова, раза в два больше головы взрослого человека. Наверное, она выросла уже после родов, но почему не росло все остальное? Что это была за болезнь? Виктор не стал расспрашивать Васю об этом, будто ничего не видел.   
         Рядом с Васиным домом жила Матвеевна со взрослой дочерью Клавой, у которых квартировал председатель, пока не перевез семью из города. Однажды, когда уже жили здесь, Виктор долго искал отца и нашел его в этом доме на печи в обнимку с Клавой…
         По этой же стороне в конце улицы жил Фёдор. Он работал на мельнице во Внуково и каждый день ходил туда пешком, в любую погоду - высокий, в неизменных сапогах, немного сутулясь и задумчиво глядя себе под ноги.
         Наискосок от Фёдора по другой стороне - Николай Пантелеев, первый дебошир на деревне – на радость ребятне. Он был не единственным драчуном, поэтому редко какой праздник обходился без Пантелеевской битвы. На следующий день после очередного побоища его очевидцы, в первую очередь пацаны, взахлёб рассказывали о переломных, в прямом и переносном смысле, моментах отгремевших боёв - боёв хоть и местного значения, но от этого не менее ожесточённых: из-за чего случился спор, кто первый начал, кто куда побежал и кто его догнал, кто первым вырвал из забора дрын и сломал его о спину неприятеля и пр., и пр. При всей жестокости драк поножовщины никогда не было, к фельдшеру никто не обращался, потерпевшие зализывали раны народными средствами.
         Через дом от Фёдора жили два брата Щербинины, младший Витя и старший Леонид. Так получилось, что он подружился с Лёней, хотя тот был старше Виктора лет на семь-восемь, наверное, с ним было интересней. И вот настал день, когда Лёне надо было идти в армию. В ночь перед отправкой Виктор спал дома один, родители куда-то уехали. Ему бы только попросить кого-нибудь из товарищей чтобы его разбудили, потому что выходили на этот обряд очень рано, с петухами. Но он был уверен, что этот исторический момент он уж никак не проспит, и не стал никого просить. Но он проспал!! Когда проснулся и побежал в деревню, люди уже возвращались из соседнего Логиново, докуда обычно провожали новобранцев. Его отчаянию не было предела! Он так расстроился, что комок в горле давил чуть ли не весь день. Лёня попал в пограничные войска на Кавказе, посылал письма с фотографиями. Они долго переписывались, но когда он вернулся из армии, дружба почему - то расстроилась. Жизнь внесла свои коррективы.   
         Пока Виктор сидел и вспоминал былое, за ним наблюдала молодая женщина из окна соседнего дома. Незнакомец не мог ее видеть, так как дом находился через улицу и немного позади сидящего. Женщине было интересно, кто этот мужчина и что он тут увидел такое, чтобы так долго смотреть на эти «достопримечательности» и даже фотографировать их? Ей тоже захотелось посмотреть на то, что она видела каждый день, но так и не разглядела.  Тихонько открыв окно, чтобы услышать ребенка, если он проснется, она вышла на улицу. Проходя мимо незнакомца замедлила шаг и поздоровалась:
         - Здравствуйте.
         - Здравствуйте,- ответил седовласый мужчина.
         - А что это вы тут делаете? Увидели что-то интересное?
         - Да уж, увидел…
         Помолчали. Женщина ждала каких-то пояснений, и он продолжил:
         - Я здесь жил когда-то.
         - Да - а? А когда?
         - Давно, лет полсотни тому, а то и больше.
         - Ничего себе. А что вы тут делали, если не секрет?
         - Ничего особенного не делал, просто рос, отец был председателем.
         - Как его звали? Извините за нескромность, но интересно же знать о тех временах. Мне мама рассказывала кое-что. Как трудно жили…
         - А сейчас разве легче? Особенно здесь, на селе? А звали его Петр Васильевич Мелехин.   
         - А-а, крутой, говорят, был человек, в смысле, строгий. Таких председателей, говорят, больше не было. А вас как звать?
         - Виктор. Виктор Петрович, стало быть.
         - А меня -  Таня. 
         - Очень приятно, Таня. А вы чем занимаетесь?
         - Я работаю в библиотеке, в клубе. Сейчас в декретном, сынуля растет.
         - Хорошее дело - растить сыновей.
         - Хорошее. А вот и он, лёгок на помине. Кажется, проснулся, не дал поговорить. Надо идти. Зайдите к нам, Виктор Петрович, сейчас Сережа, муж, придет, пообедаем.
         - Спасибо, Таня, но сегодня хочу еще кое - куда попасть, надо и мне идти. Как - нибудь в другой раз.
         - Очень жаль. Счастливого пути!
         - И вам счастливо оставаться.
         Таня поспешила к малышу, а Виктор поднялся с пригорка, по которому катался в свое время на самодельной деревянной тележке, и пошел в сторону магазина. Продавцом тогда был мужчина лет сорока, получивший прозвище Семён - Голова за свою необычную голову - в верхней части лба, где начинались волосы, был участок размером примерно один на три сантиметра, где не было черепушки, под кожей сразу что - то шевелилось, наверное, все же мозги. По словам Семёна, это была природовая травма, акушеры не досмотрели. Будучи выпимши, он охотно демонстрировал покупателям свою голову и жаловался на то, что с такой опасной травмой ему приходится работать наравне со всеми, и даже больше, потому как его могли позвать в магазин в любое время дня и ночи. И попробуй не пойти, когда они одни на всю деревню: и магазин, и продавец.
         Рядом с магазином когда - то располагался очаг культуры – клуб. Разумеется, деревянный,  бревенчатый. Он хоть и был неказистый, но двухэтажный. Внизу были две комнаты, в одной жила уборщица, в другой играли в домино. На верхнем этаже – библиотека, почта и «зал заседаний» для колхозных собраний, здесь же показывали кино. На подмостках этого клуба он играл когда-то Радика Юркина в «Молодой гвардии», в пьесе, которую ставила учительница литературы силами учеников. Режиссер высоко оценила игру Виктора, но дальнейшего развития его способностей, увы, не состоялось…В марте пятьдесят третьего они с отцом  принесли в клуб маленький радиоприемник «АРЗ», чтобы народ мог послушать Москву о смерти Сталина. Люди тогда  вздохнули с облегчением, многие крестились - бог прибрал, наконец-то, этого…правителя, при котором житья не было, обирали до нитки. Если своего не имеешь – покупай в магазине и сдавай государству.
         Так как и магазин, и клуб были закрыты, взрослые, с которыми можно было бы о чем-нибудь поговорить, не встречались, пожилому исследователю деревень ничего не оставалось, как пуститься в обратный путь, вернее, посетить следующие пенаты. Он пошел мимо дома, в котором когда - то жили учителя - директор школы с женой, мимо домов, в которых жили их ученики-друзья - товарищи Виктора, мимо конного двора на краю деревни, и вышел на тропинку, которая вела во Внуково.
         Это ничем не примечательная тропинка в поле: узкая полоска протоптанной земли, по краям которой растут не только сорняки, но и васильки с ромашками, красные «часики» - назвать эти цветы сорняками язык не поворачивается. За ними – рожь или пшеница, или еще что-нибудь. Тропинка в русском поле…или в лесу, или по лугу. Сколько их отпечатывается в наших детских душах! Они выводят нас в большой мир и  запоминаются каждым поворотом, почти каждым мало-мальски приметным кустом! Их невозможно забыть, как нельзя забыть безмятежное детство.
         Вот оно, наступило …Он опять идет по этой тропке, среди созревших почти хлебов, под этим жарким солнцем, сопровождаемый цветами. «Цветы мне говорят - прощай, головками склоняясь низко, ты не увидишь уж так близко свой отчий дом и милый край». Вернее всего, так оно и будет. Едва ли он еще вернется сюда. В его-то годы и с операцией на сердце … Практически ничего уже не осталось, ради чего стоило бы жить. Как ни крути, а в последнее время мысли все чаще стали крутиться вокруг вопроса: не пора ли подвести итоги? Они были неутешительны. Родителей уже нет. С семейным счастьем не получилось. Родили двоих сыновей. Так хотелось жить с ними одной жизнью! Но он не мог найти общего языка с сыновьями. Для них он был таким же строгим, как дедушка Петя. Виктор же считал, что он не притесняет сыновей, но, конечно, требует, чтобы в доме, и не только, был порядок. А жена говорила, что он давит на детей. Они были не такие уж маленькие, двенадцать и четырнадцать лет, могли бы и сами поговорить с отцом. Но нет, они были маменькиными сынками, жались к ней, а она гладила их по головке …несмотря ни на что. Он согласен, детям нужна ласка, он тоже любил и любит детей, но только хотел, чтобы они занялись чем-то полезным, и был бы рад, если бы у них открылись какие-то наклонности. Но их не было! Тогда он придумал «военную» хитрость: купил аккордеон и стал учиться играть по самоучителю, думал, и они потянутся. Не потянулись. Предлагал заняться английским на полном серьёзе, было бы здорово – дома на иностранном говорить. Не захотели. Пытался научить играть в шахматы, да не просто так, а по книгам мастеров. И это их не заинтересовало. Они не хотели заняться чем-то интересным и в кружках технического творчества, куда он привел их за ручку. Чего-то им не хватало. В конце концов, помня, что сам он был счастлив, только когда отца не было дома, Виктор дал им свободу, ушел из семьи, потому что и с женой отношения докатились до нуля. С тех пор с сыновьями он почти не виделся. К сожалению, и им с семейной жизнью не повезло, оба женились по второму разу. Сейчас, став взрослыми и хлебнув семейной жизни, они должны были понять отца, когда он уходил от них, от семьи. Виктор надеялся, что они будут все-таки поддерживать отношения, он будет видеть внуков, но… Неужели они, сыновья, так обиделись, что до сих пор не могут простить его? Это же противоестественно, чтобы они были чужими…
         Далее по итогам… Был у него в этой жизни и настоящий друг, была и любимая женщина. Друга не стало полгода тому назад, умер внезапно, мотор отказал. Операцию на сердце сделали ему, Виктору, а умер Валера. Как еще он успел съездить к нему в Краснодар! Как будто сердце чувствовало… Любимая женщина, должно быть, жива еще, но она далеко, в Сибири. И ее он больше не увидит… Ничего хорошего. Но так не хотелось примириться с тем, что уже все кончено! Поддерживает то, что есть с кого брать пример. В этом возрасте люди не просто живут, а являются президентами стран, женятся, путешествуют. В семьдесят пять американский киноактер Иствуд поднимает лежа сто двадцать кг! Так что, помирать нам рановато. Виктору, конечно, столько уже не выжать после операции. Врачи больше пяти килограммов не советуют поднимать, но как после этого мужчине жить, если слушать этих медиков?! Он делает зарядку с гантелями и штангой каждый день, чередуя упражнения. Результаты бодибилдинга налицо, вернее, на теле: сейчас у него фигура, какой не было и в молодые годы. В общем, заседание продолжается, господа…
         Солнце между тем стало нещадно печь. Хорошо, что впереди по курсу показалась знакомая березовая роща. Последние метры он добежал до нее и окунулся в ее спасительную тень. Это была не просто тень, это было блаженство! Такая прохлада в жаркий июльский полдень может быть только в уральском лесу! Здесь они собирали когда-то землянику, эту царицу здешних лесов! Отдышавшись, он прошелся между деревьями, высматривая в траве красные ягоды. Пора было перекусить, и на десерт он собрал с полстакана этих ни с чем не сравнимых ягод, запах которых, когда они в стакане или в кружке, нравится ему больше всего на свете! Жаль, что при такой жаре нельзя было взять с собой молока, то - то было бы пиршество!      
         Перекусив на лоне природы, он не спешил подниматься. Прислонившись к березе, слушал лес: нежный шёпот листвы, щебетанье птиц - эти звуки невозможно передать словами, да это и ни к чему. А вот о чем они щебечут, эти птицы, новоявленный орнитолог когда-то хотел разгадать, и вот что у него получилось. Оказывается, синица пела:
                Пиво, пиво, пиво…пить!
                Пиво, пиво, пиво…пить!
         Причем выводила она свои трели через определенный промежуток времени. Он засек по секундной стрелке, расхождение в длительности промежутков не превышало двух-трех секунд! И это при том что синица пела без часов…
        Сидеть бы и сидеть тут, никуда не уходить, наслаждаться этой негой, но пришлось подняться,
вспомнив о прибаутке, которую говорят в этих краях: сидят да ходят. Очень не хотелось выходить на солнцепёк, да делать нечего. Надев на голову бейсболку и прошагав пару сотен метров под сенью берез, он покинул райские кущи. Этот головной убор ему подарил приятель в Германии во время одной из поездок туда. В неметчине жил сын от первого брака теперешней жены Виктора, Николай. В девяностых годах - прошлого века! - он уехал туда к родственникам, один из которых оказался «русским немцем». В первую же поездку Николай познакомил мать и дядю Витю со своими друзьями Эдуардом и Татьяной, семейной парой. С тех пор при очередной встрече Виктор привозил Эдуарду оригинальную бутылку спиртного в его коллекцию, а он дарил ему какую - нибудь вещицу. Учитывая количество ездок, коллекция Эдуарда пополнилась на девять злодеек с наклейкой. Проводя за границей почти по месяцу, насмотревшись той жизни, Виктор, конечно же, сравнивал ее с нашей «рашей». Понятно, что сравнение, далеко не в нашу пользу. До такой культуры нам еще как до Луны. Сколько поколений пройдет, пока порядочность будет нормой. Там не только культура, но и безопасность, уверенность, что без крова и пищи человек не останется. Природа там, как и любая другая, красива по-своему. Виктору особенно запомнилась первая поездка, когда Колян повез их на своей «Тойоте» по липовой роще. Машина мягко шуршала по неширокой асфальтированной  дороге, петляя по лесу и открывая за каждым поворотом новые «кадры». Впечатление усиливал  живописный рельеф ухоженного леса. Из приемника лилась негромкая, приятная мелодия. И ничто не могло  испортить этой умиротворённости! Конечно, Виктору хотелось бы пожить той жизнью. Человек только тогда может по-настоящему оценить свою землю, когда поживет на чужбине. А вдруг ему там понравится? Не зря же древние говорили: Ubi bene ibi patria – где хорошо, там и родина. Если задаться целью, может, и удалось бы пожить в том цивилизованном мире. Но… Не будет ли он скучать в той спокойной и сытой жизни? Этого он не мог представить наверняка. Можно же только попробовать, и если что – обратно. Но на эти эксперименты его жизни уже не хватит. Поезд ушел…
         А он, путешественник, пройдя с километр, как «из' лесу вышел», пересек тракт, по которому проехал утром, и пошел уже не по тропке, а по просёлку. На поле, по обе стороны от дороги, отведенном под клевер, сенокос уже прошел и сено сложено в стога. Находясь на лоне природы нельзя не вспомнить Есенина:
  Счастлив,кто в радости убогой,
  Живя без друга и врага,
Пройдет просёлочной дорогой,
Молясь на копны и стога.
        В связи с этим полем Виктору вспомнился самый старший из двоюродных братьев Зубовых - Семён, он был и самым душевным из них. Он вернулся с войны без правой руки, вернее, рука оканчивалась  плечом - культьёй. По этой причине ему и поручали соответствующую работу, где обе руки не  требовались. Одно время (послевоенное) он сторожил это поле, на котором рос горох и он, Семён, гово рил, что не может уследить за деревенской детворой, которая вовсю ворует вожделенные “ягоды“: Я сторожу горох, а они сторожат меня! Но Семён не только сторожил, например, так отбивал литовки на сенокосе, что бабы вставали к нему в очередь.            
         А наш ходок минут через сорок заходил в пространство, где когда - то появился на свет.
         Как и в предыдущем селении, взрослых на улицах не было, только кое - где около домов играли дети, да в огородах окучивали картошку.
         Когда - то здесь было много родни, но с каждым годом становилось все меньше. Одни уехали, другие умерли. В последние годы тут оставалась жена одного из двоюродных братьев Зубовых с детьми, которых он не видел. Да и саму Таисию он видел только во время их с Егором свадьбы, когда Виктору было лет семь. Значит, ей было около двадцати, и сейчас она едва ли жива. А свадьба та запомнилась Виктору тем, что его, семилетнего, горячо и крепко поцеловала от избытка чувств и винных паров Лида, крепкая, пышащая здоровьем, самая красивая в деревне женщина. Виктор догадался впоследствии, что этим она выражала свое уважение к его родителям и то, как она любит их детей, но силу женских губ он запомнил на всю жизнь…
         Он подходил к перекрестку, на котором стояли два их дома. Первая картина, которую он видел в своей памяти: отец, стоя на полу, берет его, голопузого, с полати и показывает своим друзьям, вот, мол, какой мужик у меня растет. Но Виктор не был уверен, было ли это на самом деле. Зато в других картинах он не сомневался. В те годы по деревням ходило много нищих, время было такое – военное и послевоенное. Некоторые из них были довольно подозрительные, просились переночевать. Однажды к ним зашли такие, получив милостыню, они не спешили уходить, спросили, где хозяин. Бабушка Захаровна не растерялась, сказала, что он пошел ружьё заряжать. Это подействовало, незваные гости не стали испытывать судьбу. Негостеприимство хозяев можно было понять, с едой у самих было неважно. Им тоже был известен вкус лепешек из гнилой картошки, пирожков из пистиков. Бабушку по отцовской линии он хорошо помнил, а вот дедушку не знал, потому что родился после его смерти. Мать рассказывала, что он, дедушка Василий, целых восемь лет был в австрийском плену в Первую мировую войну, но умер все же дома.
         Случались и светлые моменты в их жизни. Был у них редкий для деревень тех лет музыкальный инструмент – патефон, оклеенный красным дерматином. Больше ни у кого не было такого поющего ящика, и когда он начинал играть, у окон на улице собиралась толпа ребятишек. А когда в деревню привозили кино, был праздник не только для детей. Взрослым тоже хотелось посмотреть, что творится в мире. У кого денег не было, те смотрели на похождения Тарзана в заборные щели, потому что фильмы показывали иногда и во дворах домов.
         …По деревенским улицам из конца в конец ходили призывники и пели, прощаясь с односельчанами:
                А вы не бейте меня,
                Да не ругайте меня -
                Я последний день гуляю,
                Уважайте меня!
         За будущими солдатами мчалась «конница»: они, босые, держа одной рукой сухие ветки между ног, а в другой - с «шашками» наголо, бежали во всю прыть, стараясь поднять за собой как можно больше пыли. Это был их ответ Чемберлену.
         …А потом они переехали в город. Тогда, погрузив разобранный дом на машину, отец посадил его, семилетнего, на верхотуру в кузов, а сам сел в кабину. Нет, не любил он своих детей. Но он, Виктор, все равно здесь, у родного гнезда, вернее – у того места, которое от него осталось. Значит, любовь к родному пепелищу сильней нелюбви отцов к своим детям?! Стоило ехать сюда, чтобы сделать это открытие…
         Все эти долгие годы он вспоминал зеленую поляну ниже мельницы в пойме Иньвы. Она, поляна, была ровная и круглая, как патефонная пластинка. Летом, когда вода уходила,  на ней паслись гуси и играли они, дети. Конечно, он не мог уйти, не увидев ее. Мельницы давно уже не было, это он знал по предыдущим приездам, а поляна с высокого берега видна как на ладони: все такая же ровная, зеленая, родная. За рекой - обширные луга, в которых во время праздников гуляла молодежь ночи напролёт. Виктор тоже однажды всю ночь там прогулял, за что отец сделал хорошее внушение: рано еще ему гулять со взрослыми. Оттуда же, с лугов, по рассказам матери, прямо с сенокоса в тридцать седьмом году взяли брата отца, дядю Даниила, и еще троих «врагов народа». Не дали даже зайти домой попрощаться с родными, взять какие-то вещи. Отец потом хотел узнать, что с ними стало. Ему сказали, чтобы он забыл дорогу в то учреждение, если не хочет пойти следом...
         Виктор сидел на бровке высокого берега, а внизу у реки веселилась компания, пели частушки под гармошку:
 Познакомилась с французом,
Вежлив был: мерси, пардон,
Кофту снял, оставил с пузом
И уехал за кордон.
 Дует ветер, гнется роща,
Унесло мои штаны,
Ничего, – сказала теща,-
Лишь бы не было войны!
         День шел на убыль, надо было возвращаться из детства. Сегодня он устроил себе праздник, правда, со слезами на глазах. А ему сильно волноваться нельзя. Как это у Лермонтова: «И много, много… и всего припомнить не имел он силы!»   
         Он пошел по улице, по которой когда-то пылил. Странный сон приснился ему недавно. Будто на этой улице вырыт и забетонирован подземный туннель для прокладки коммуникаций. И вот он идет с кем-то по этому туннелю и принимает работу. Всё закончилось хорошо, они вышли из подземелья, но к чему этот сон? Почему такая тема? Странный, все - таки, мозг у человека, непонятный. Странно то, что мы не знаем, к а к  мы думаем. Как функционирует эта цепочка: увидел (услышал, прочитал, просто мельком заметил и т.д. и т.п.) – запомнил – забыл – вспомнил? Казалось бы, чего проще: задай любой вопрос своему мозгу и пусть он ответит, если такой умный. Но он не отвечает. Не подчиняется. Не на том уровне задаем вопрос? Пока что мы не властны над этим феноменом. Хотя кое-что уже можем: управлять своими чувствами, заставить память вспомнить события, которым десятки лет. Когда раскроют все его тайны, это будет… Хотел бы он  дожить до этого времени и посмотреть, что тогда будет. Это  самое интересное, о чем он хотел бы узнать. И еще, конечно, об НЛО - есть ли параллельные миры? А куда деть Бермудский треугольник?! Дел невпроворот…
         Деревня заканчивалась. Он подходил к дому Зубовых. Их было четыре брата, сейчас уже нет ни одного. А тогда… В праздники во дворе устраивали крепкие большие качели на веревках, куда вставали чуть ли не десять парней и девчат. И они качались с песнями, молодые, веселые… Будучи студентом, Виктор приехал к братьям во время каникул, и они напоили его так, что он вывихнул ногу в темных сенях. Сгоряча он пошел еще к двоюродным сестрам на другой конец деревни и горько, безутешно там плакал. Сестры думали, что это он из - за ноги. А ему, пьяненькому, было безмерно жаль деревенских ребятишек, у них же не было возможности ходить в детский сад…      
         Всё, подходило к концу его путешествие. Он вышел из деревни через калитку в изгороди и пошел все к тому же тракту по очередной тропинке. Грустное, щемящее чувство овладело им,  он уходил от    
самого дорого, что еще оставалось в жизни и, скорее всего, навсегда. Так, наверное, рвется связь времен и поколений. Его сыновья тоже были в этих краях, но только один раз. Конечно, им эти места ни о чем не говорят, и они-то уж точно не приедут сюда. У них своя жизнь, другие ценности. А почему другие? Они должны быть одни и те же, тогда связь не прервется…
         Ждать попутки пришлось недолго. Проезжавшая «Нива» прихватила голосующего пешехода и довезла до Боровска, конечно, не бесплатно.
         Позже, возвращаясь к своим воспоминаниям, в раздумьях о житье - бытье, он напишет:
  Мой край родной, в краю далёком
 грусть о тебе не одолеть,
 еще бы раз пройти по полю
 и на тропинке умереть…