Сказы деда Савватея. Надежа-опора-заступник

НАДЁЖА - ОПОРА - ЗАСТУПНИК

- А вот ещё угадайте-ка!- дед Савватей выпустил вверх струйку сизого махорочного дыма, оглядел молодёжь, хитро сощурив весёлые глаза, - четыре шамотея, да четыре грамотея, помело-хто-хто, два ух - тах - та, два рог - тах- та, да один нохряк! Вот оно как!
 - Ну-у, это ты, дед, загонул!- в недоумении пожимали плечами молодые собеседники Савватея,- даже приблизительно не знаем, что это.
 - А вы пока подумайте, я вам историю расскажу одну, может подсказкой будет.

 - Нинка! Чаво ты в сундуке копошисся? Возьми вона чаплыжку, да собери яйца в малине. Опять, поди, куры - бродяги нанесли. Ты слухаишь мяне, аль как?
   Нина, устало вздохнув, повесила очередную вещь, вынутую из чрева вместительного окованного полосками меди сундука и, повернувшись лицом к печке, ответила громко:
 - Вещи перебираю мама, надо просушить пока вёдро, влажные и слежались они.
 - Ну-ну, ну-ну,- уже миролюбивее послышалось сверху, с лежанки и вскоре оттуда раздалось сонное сопение.
   Баба Фрося, маленькая росточком, меленькая, как про таких говорят, некогда шебутная и шустрая фамилию носила - Полушкина. Чудно, но полушка - значит полкопейки, царскими-то деньгами, мелкая монетка. Вот и баба Фрося и все в её роду завсегда невысокими были, но дюже работящими, неутомимыми. Это теперь она уж сдала позиции свои, но смириться не желала и всё так же покрикивала, поучала и научала, короче руководила, теперь уж с печи, где обустроила себе уютное «гнёздышко» и практически вниз не слезала. Так, только по нужде, да по большой нужде, но и то до ведра, которое стояло тут же, в закутке, рядом с печью. Назад-то дочь подсаживала, ноги уж не носили бабу Фросю. Ела тоже на лежанке. Принимала старушка мисочку каши или лапши и задёргивала занавесочку свою, только сопение да чавканье слышались. Потом уж пустую посуду возвращала и укладывалась на покой.
   Сверху, с лежанки, обзор всего дома отличный. Вот занавесочку баба Фрося отдёрнет, да как гаркнет, часов так в пять утра:
 - Нинка! Дрыхнешь поди? А скотина таперя не пояна - не кормлёна, ась?
   А из скотины остались только куры, да поросёнок в хлеву.
   В такие моменты, да ещё спросонок, дочь Нину начинало трясти нервным ознобом. Не спускала ей мать вольностей, роздыху не давала. Хотя сама укладывалась спать с курями, ещё и не стемнеет, как следует.
   Единственно кому дозволительно практически всё, так это внучонку Сёмушке, девятнадцати годов. Он-то уж в любимчиках у бабушки. Других мужиков в доме давненько не наблюдалось. Муж бабы Фроси утоп в паводок, провалился под лёд, лет двадцать назад, а Нинкин - в пьяной драке «стенка на стенку» пал, как говорится «в неравном бою». Из соседней деревни мужиков просто больше было, так-то. Крутились женщины по хозяйству одни, как могли. А теперь вот и баба Фрося обезножила. Нина высокая и статная, в отцову породу пошла, симпатичная даже, а вот жизнь не сложилась.
 - Слушай, мам! - позвала Нина и, занавесочка на печи враз отдёрнулась, голова старушки с любопытством свесилась с лежанки,- я вот, гляди, нашла кусок сатина, в самом низу лежал. Себе на блузку купила лет десять назад, да забыла, с такой-то жизнью,- она грустно вздохнула,- теперь уж мне ни к чему. Может Семёну рубаху сшить, а? Как думаешь-то?
 - А чаво жа и сшей! Ой, красивущий парень! В такой рубахе-та все девки яво будуть,- хохотнула, прищурив маленькие глазки баба Фрося, - да я ба и сама яму сшила, внучоночку-та, ды как говорится:                -Намятать могу и сшивать могу,прострочить смогу, да подшить смогу,а вота ниточку всукать- надоть зрячего искать!
   Потом вдруг неожиданно всхлипнула, приложив к глазам уголок платка:
 - Сёмушка, наша с тобой надёжа и опора. Помнишь Нинка всё кричал да кричал он, малой. И какого рожна надоть яму было? А таперя гляди, вымахал с вярсту коломинскаю! Тютешкалися мы с ём, тютешкалися, а вота найдёть сабе каку-та кисельную барышню, жаманницу, ужо намучаимси тады, не привяди Господь!
 - Ой,мама, не оголяйте нервы ни мне, ни себе,- сердито одёрнула фантазии матери Нина,- сидите там и каркаете, а может ещё обойдётся?
   Баба Фрося сползла за занавеску, задёрнув её и, каждая занялась своим делом. Одна, бормоча себе что-то под нос, «пережёвывала» в мозгу сказанное, другая - понесла ворох одежды во двор, просушить, раскинув там на плетне.
   Два дня, правда урывками, шила Нина рубаху сыну.Мать с печи подбадривала, подгоняла с издёвкой:                - Шей, Нинка, да пори, не будеть у табе пустой поры, - при этом нетерпеливо вздыхала: -О-хо-хо-нюшки-хо-хо!                А получилось - то вполне прилично. Косоворотка из сатина красного в густую чёрную «оспинку», гляделась, как бы с отливом. По косому вороту четыре чёрненькие блестящие пуговки, в ряд.
   Соседка Паша прибежала оценить рубаху, похвалила Нину:
 - Вот ведь, на все руки ты мастерица, Нинка, а мене не дано! Обидно!
 - Зато табе дано вона мужика хорошего, куда, как лучше-та? - напомнили о преимуществе Пашиной жизни с печки, - жизня така бываить заставляить и сопливого целовать,куды денишси, а табе-та в етам разе повезло!- добавили из-за занавески.
 - И то верно,- согласилась, вздохнув Паша.
   В избу зашёл Семён и, женщины подступили к нему с уговорами, чтобы померил рубаху-то. Парень ортачиться да выкобениваться не стал, как обычно делают другие, сговорчивым оказался, враз надел. Высокий, стройный Семён, с густой шевелюрой русых волнистых волос, с серыми, опушёнными длинными ресницами, глазами, привёл всех в полный восторг. Красавец, одним словом!
 - Сём! А ты нас с мамкою в случае чаво оборонишь?- пытала с лежанки внука баба Фрося.
 - Ты о чём, бабаня? Как же можно? Да я любого просто порву за вас, точно! Пусть только попробуют обидеть!- поспешил успокоить внук.
 - В-о-т! Видала, Пашка! Какого я заступника вырастила, гяроя! На чистай сливошной масле вскормлёнай, у нас тады ещё корова была. Всё для няво!- с гордостью заелозила на печи баба Фрося.- одна слово - гярой!
   Нина молча смотрела на сына и глаза её светились любовью и нежностью.
 - Ты вота чаво,- перевела разговор баба Фрося, - сходи-ка милок под бугор, к родничку, чай пить будем, так пряма в рубахе и сходи, попривыкни. А уж вечаром, в ёй жа - к девкам,- хихикнула, прикрыв рот ладошкой старушка,- озорник!
   Взяв полведернички, Семён направился через двор к калитке. Выйдя в огороды, пошёл по меже до лужка, чтобы спустившись с бугра оказаться возле родничка с чистой прозрачной и вкусной водой, которая поила почитай всё село.
   Семён шёл, размышляя о своём, чему-то улыбаясь при этом. Пустые ведёрки, в одной руке, поскрипывали дужками своими, берёзовой веточкой отмахивался Семён от назойливой мошкары. На лугу непривычно тихо, животных, которые с раннего утра пасутся на сочных травах, уже развели по хлевам хозяева, только бычок - подросток - Федот, топтался, вяло пережёвывая траву.
   Хозяин, отчего-то задерживался.
   Федот - красавец! Хозяин, встречаясь на пастбище, шутливо говорил владелицам местных коров:
 - Ой, берегите бабы своих девок рогатых! Вот уж мой Федот подрастёт, задаст жару им!- те дружно смеялись, глядя на бычка, не сомневались в сказанном.
   Чёрный, жуковой, с белыми пятнами на мощной уже груди и лбу, с острыми рогами. Между передними ногами свисает подбрюдок, гордость любого племенного быка. В носу - кольцо. Правда им нет пока нужды пользоваться, усмирять. Федот - весёлый и миролюбивый. Привязан за шею обычною верёвкой, которая, надёжно намотана на вбитый в землю колышек.
   Увидев Семёна, бычок повёл голубоватыми белками, огромных выразительных глаз. Он перестав жевать, вывалил длинный розовый с чёрными пятнами язык и закрутив его спиралькой засунул в ноздрю большого влажного носа. Провернув там, быстро утянул язык назад в рот. Проделав тоже с другой ноздрёй, он нетерпеливо переступил передними ногами и, вытянув морду вперёд, протяжно - просительно промычал вслед Семёну. Парень не обратил на бычка внимание. Прошёл мимо обмахиваясь веточкой и по утоптанной за многие годы ногами сельчан тропинке пологого склона, спустился к родничку.
   Обложенный красным кирпичом, теперь уже почерневшим от времени, родничок всё время пополнялся водою. Давно, ещё до революции, его осветили и вмуровали над ним небольшую иконку. Воду здесь брали только для питья.
   У Семёна с родником свои отношения. Тёмная глубина его, где не просматривается дно и зелёные колышущиеся водоросли на осклизлых стенах - настораживали парня. А то, что ещё со школы рассказывали мальчишки, будто на дне живут тритоны, совершенно неизвестные для Семёна, а потому конечно страшные существа - пугало. Он даже руку побаивался опустить в родник. Вдруг, схватит кто-то, неведомый! Детские страхи в душе Семёна сохранились.
   Быстро набрав ковшиком в ведро воду, он стал подниматься по склону вверх. Там с нетерпением уже ждал Федот, желая видимо, пообщаться.
   А Семён прошёл мимо, даже не думая задерживаться. Это неприятно удивило бычка, он сделал вслед парню несколько шагов, почувствовав, как впилась в шею, натянувшись, верёвка, недоумённо остановился. Наклонив мощную голову, Федот, всхрапывая от нетерпения, принялся отчаянно рыть землю, отчего за его спину полетели ошмётки дёрна и пучки вырванной травы. Возня сзади заставила Семёна приостановиться и оглянуться:
 - Стой дурень,- прокричал он,- жди своего хозяина,- и направился дальше, уверенный, что верёвка держит надёжно.
   Перед глазами Федота замелькала удаляющаяся красная рубаха и нервы его не выдержали.
 - Чпок! - услышал парень за своей спиной характерный звук, будто пробка вылетела из горлышка бутылки. Почему-то сразу всё поняв он, испуганно, медленно повернулся. Федот, ещё не веря в свободу, шёл медленно по тропинке. А сзади него, на верёвке, тянулся, цепляясь за кустики чертополоха, колышек. Семён прибавил шагу, расплёскивая воду, бычок тоже пошёл быстрее. Семён побежал, как только смог с полными ведёрками в руке, бычок «припустил», вскидывая передние ноги, вдогонку. Понимая, что дела плохи, откинув мешающие ведёрки, Семён, то и дело оборачиваясь, понёсся к спасительной калитке во двор, надеясь, что уж там-то скроется от преследования. Федот, прытко, устремился вслед за мелькающей спиной парня.
 - Что-то Сёмушка задерживается,- вздохнула Нина, доставая из посудника чашки с блюдцами, нарезая ситный на тарелку. Паша, тем временем, выглянула в кухонное окно:
 - Глянь-ка! Глянь-ка, Нинка!
 - Глянь-ка, Паранька, пупыр лятить!- раздалось из-за занавески, с печки,- надоть говорить-та, гляди,- назидательно выдала баба Фрося, но не обращая на её слова внимания, Паша тревожно выкрикнула, показав рукою, привлекая Нину к окну:
 - Сёмка-то ваш бежить, взлягушки! Глянь, бежить и перевертается! А за ним-та - Федот! Матушки мои!
   Ни слова не говоря, Нина, тревожно прижав руки к груди, выскочила за дверь, Паша - следом. В это время Семён появился в проёме дворовой калитки. Он тяжело с хрипом дышал, лицо раскраснелось, потные, мокрые волосы прилипли ко лбу. В глазах - ужас!  Парень заметался от уборной к курятнику и между сараями.
 - В хлев, в хлев беги!- закричала Нина,- там прячься!
   Семён подбежал к низкой, обвислой, старой двери хлева, с трудом открыл перекосившуюся её и, согнувшись «в три погибели» юркнул внутрь, притянув, с трудом на себя.
   Как раз в этот момент во дворе появился Федот. Ноздри его раздувались, с мокрой морды свисали слюни. Бычок был рассержен. Успев заметить, куда спрятался Семён, направился прямиком к хлеву и, подойдя, встал как вкопанный, видимо решая для себя, как поступить дальше. Народ, сбежавшийся на крик Нины, в ужасе прильнув к забору, замер. Что теперь бу-де-т?
   Кто-то, видимо чтобы разрядить обстановку, выкрикнул из толпы зевак:
 - Дяржися, Сёмка! Сяди не колготися, тама! Уже за хозяином побёгли! Вскорости табе спасуть,- и все громко, нервно рассмеялись.
   А вот Семёну было не до смеха, он трясся от страха, забившись в дальний угол, прикрывшись, на всякий случай, как щитом большой железной крышкой от старого бачка. В закутке мирно хрюкал кабанчик, не догадываясь о трагедии, которая разворачивалась в его жилище и рядом с ним. Вскоре и зевакам вдруг стало не до веселья, когда отступив на шаг назад, Федот сделал неожиданный выпад, шарахнув в дверь хлева рогами. Старые доски затрещали, бабы в толпе взвизгнули, а Семён громко икнув, забился глубже в угол. Нина, обмякнув телом, рухнула на ступени. Захлопотала рядом Паша, сбрызгивая сомлевшую соседку водою. В этот момент Федот двинул рогами ещё раз, отчего гнилая доска, посерединке, вывалилась внутрь, открыв тёмное нутро хлева. Бычок приблизился и попытался заглянуть в дыру, но, не разглядев ничего, втянул только воздух носом, резко выдохнув.
   Семёну показалось, что время остановилось и он сам, в каком-то нереальном мире, всё будто не с ним происходит, а звуки тусклые, растянутые, точно во сне.
   Тягостное, тревожное напряжение повисло над двором. Стало ясно, дверь не устоит, ежели бычок ещё хоть раз вознамерится ударить по ней. Люди, тихо переговариваясь, с волнением посматривали в сторону хлева.
   Нина, немного придя в себя, сидела с мокрыми, свисающими на лицо волосами на полу крылечка, отрешённо глядя в одну точку на ступеньке.
   Надежда была только на хозяина Федота, а он всё не появлялся.
   Когда бычок в очередной раз вознамерился шарахнуть по двери хлева, из тёмного проёма сеней, вдруг послышалось решительное:                - А ну-кась, посторонитеся!- и появилась баба Фрося с рогачом наперевес.                Нина, от неожиданности, молча отползла к стенке, с удивлением глядя на мать.
   Старушка, крепко сжав губы, в белом платочке, туго повязанном под подбородком, в старых растоптанных чунях, имела вполне грозный вид. 
   Публика за забором, ахнула, когда спустившись со ступенек, баба Фрося выставила, как винтовку рогач впереди себя, двинулась в сторону Федота.
   Когда подошла на расстояние своего оружия, бычок нехотя, отвлекшись от своего занятия, изумлённо повернул голову глядя на неё:
 - Ах, ты волохатай чёрт! Да штоб табе подмочило!- с растяжкой, нравоучительно коря бычка, обратилась к нему баба Фрося, поудобнее перехватывая рогач,- куды ты прёсся на маво внучка, а? Бястыжай!
   Шагнув вперёд, к Федоту, что заставило его пятясь отступить, баба Фрося, строго поглядев прямо на бычка, выкрикнула:
 - Чяво куньдёпаисси тута, а ну, завяртай взад! Завяртай, табе говорю! Ополоумил совсем, стоишь таперя, бельмы свое вылупил! Нешто тах-та можна, а? Наглая ты морда!
   И удивительное дело! Федот стал пятится задом, ударяясь при этом о забор и постройки, но старушка, не отступая, наседала, теснила в сторону калитки, за которую его, в скорости и вынесло. А уж там он развернулся поджимая свой зад, как бы боясь тычка рогачом и побежал, вдрыгивая, взлягивая копытами, размахивая хвостом.
   По тропинке, навстречу ему, с верёвкой в руках спешил, запыхавшийся хозяин. Не веря, в душе, что его любимчик мог такое натворить.
   Баба Фрося, опустив своё оружие, которое, к счастью, не пришлось применять, закрыла калитку в огород и, сразу сделавшись маленькой, старенькой и больной устало поплелась к хлеву, где в неведении, что происходит снаружи, томился внук. Подойдя и не в силах открыть, вглядываясь через пробитую дыру внутрь хлева, она прокричала:
 - Сладенькай мой, Сёмушка, милай! Выходи-кась наружу. Всё, убёг, мярзавец!
   До Семёна не враз дошло, что угроза миновала и даже то, что зовёт его бабаня, которая уже несколько лет дальше печки не ходила. Не сразу откликнулся он, не скоро появился, с опаской озираясь по сторонам, сжимая крышку бачка в руках, напуганный, трясущийся. В красной рубахе он казался абсолютно белым, как полотно. Наконец увидев бабу Фросю, Семён кинулся к ней, обхватил за шею и разрыдался, всхлипывая. А она, неуклюже обняв его, как позволял рост, за бёдра, уткнулась лицом в живот внука, в его новую красную с «оспинками» рубаху.
   На полу крылечка сидя, тихо вздыхала роняя слёзы, Нина.
   Народ за забором облегчённо выдохнул в едином порыве:
 - Ну, Слава табе Господи, обошлося!

   Дед Савватей опять затянулся цигаркой, выпустил дымок сизый вверх и лукаво прищурившись, спросил молодёжь:
 - Ну, теперь-то ясно, о ком это я?
 - Теперь ясно, но уж больно заковыристо,- ответили ему.
 - Ну а без этого как же можно? Так-то оно интереснее, занимательнее.
   И все согласились.               

Чаплыжка- ковшик, небольшая шапочка-волосник(чаплыжка-чапать, трогать)