Есть на Волге утес

 Художник Юрий Ракша. 1978.  "РОДИНА". Бум. Гуашь.


                Ирина РАКША

                Из цикла «Штрихи к портрету»


               
                Е С Т Ь    Н А    В О Л Г Е    У Т Е С

               
               
                Прежде чем начать моё повествование я полистала свой блокнот и нашла вот такую запись: "Утес Стеньки под селом Богородское совсем не так велик, как можно было бы предполагать. И почти не выделяется на фоне общей гряды сопок. Он всего метров 15-20 высоты. А сверху плоский как стол. Рядом овраг - это "тюрьма", куда по преданию, Стенька Разин якобы загонял пленённых им купцов и держал там "до умора".
        Но есть и ещё один утес, тоже его имени, который обычно показывают туристам. Он высится ниже по течению Волги, в районе села Щербаковка. Там есть три бугра.  Ураков (самый широкий), Настин и Стенькин бугор. Этот значительно выше и круче того, который сегодня известен большинству туристов под Богородском. И песня и стихи написаны возможно о нём? К тому же есть описание, что отрезок берега в районе этих трех бугров (Уракова, Настиного и Стенькиного) был для бурлаков-волгарей, шагавших в лаптях пешком по берегу и тянувших в лямках по воде груженые баржи, неким перевалом, неким пунктом отдыха на их тяжком маршруте. Даже была пословица: "Вот дотянем до Уракова,/ Дальше легче будет всякому". В этом месте они и позволяли себе заночевать. "Распрячься", разжечь костерок, горячей ушицы поесть, потолковать, а то и душевные песни попеть. Хоть и о том же разбойнике - лихом народном герое Стеньке Разине, который именно в этих местах и хаживал с дружиной на своих быстрых стругах, и чья потом отрубленная лохматая голова,(на ветру волосы трепались как живые), долго торчала, сохла на шесте, пугая московский торговый люд на Красной площади у Лобного места".

                эссе
               
       Кто сегодня не знает эту раздольную, мощную песню, которая называется "Утес Стеньки Разина"? На концертах со сцены её поют обычно не тенора, а густые, звучные баритоны или даже басы. И это знакомое каждому звучание словно плывет и плывёт над Россией испокон веков, как сама полноводная матушка-Волга. И в стране поют ее все и повсюду. В деревне и в городе,  самодеятельные хоры и знаменитые вокалисты, поют на сцене и в застолье. "Есть на Волге утес, /Диким мохом оброс / Он с вершиеы до самого края,/ И стоит сотни лет, /Только мохом одет,/ Ни нужды, ни заботы не зная..."   Песню давно нарекли народной, то есть утратившей авторство, как слов, так и музыки. А между тем, она имеет и дату рождения и двух необыкновенных создателей. Как слов, так и музыки.
       Под Казанью у села Богородское  матушка  Волга-река плывет величаво и уже полноводно, раздольно. И по берегам широкоплечие ее утесы раскинулись здесь - и вширь, и  ввысь, и вниз по течению. Высятся они и у Самары, и у Саратова. И порой как могучие великаны подступают к самой воде, и даже входят в неё по пояс, словно желая испить водицы ... Именно эти могучие скалы летом 1864 года так поразили воображение коренного петербуржца, двадцатипятилетнего офицера Александра Александровича  Навроцкого (1839 - 1914), что под его пером тогда же родились (и были записаны в дневнике) знаменитые в будущем строфы:  "На вершине его не растет ничего/ Только ветер свободный гуляет,/ Да могучий орел свой притон там завел / И на нем свои жертвы терзает..."
 В тот год Александр Навроцкий  впервые проехал по всей Волге, решив  набраться сил после участия в кровопролитных боях в Польше. В боях, которые, надо сказать,  сильно потрясли его душу. Там он, блестящий офицер, выпускник 2го Кадетского корпуса, участвовал в подавлении народного бунта, восстания 1863 года. Там, под Варшавой получил и тяжелое ранение в голову. Однако, отлежав в госпитале, он, наконец,  получил отпуск, и теперь вот жил в фамильном имение Богородском на берегу Волги. Ах, как страшно было его поэтичной чуткой душе вспоминать всё то кроваво-жестокое, с чем столкнулся он в Польше. И думал теперь - как несправедливо устроен мир, как несправедливы и страшны войны, революции и бунты. И насколько каждый христианин несет собственную ношу – свою вину перед Богом за жестокости рабства и тирании. И как каждой православной  душе  нужно  покаяние, очищение и покой. Ведь человек начинается с покаяния.
Закатными вечерами  Александр  любил спускаться от усадьбы, что на холме, вниз по крутой сыпучей тропинке к самой воде. И здесь сидеть, глядя в небо и вдаль. Река тут была широка и раздольна. Мимо проплывали, дымя трубами редкие пароходы. Они издавали протяжные, до боли печальные гудки. А веселые чёлны и лодки под белыми парусами скользили мимо легко, тихо и незаметно как птицы. А порой появлялись и бурлаки. Они вереницей медленно, натужно, ступая босыми или лапотными ногами по неровному берегу, тащили за собой по воде, против течения груженые баржи. И при этом в мире стояла вокруг такая тишина и всё обнимала такая необъятность неба, земли и воды, что у Александра звенело в ушах. Звенело не от пенья жаворонка, и не от раны в голову, а просто – звенело от тишины.
 Наслаждаясь одиночеством, молодой Александр Навроцкий порой сидел тут до темна. И постоянно что-то записывал в свой блокнот. Ему, потомственному дворянину, монархисту, блестяще образованному, будущему славянофилу, вернувшемуся из карательной экспедиции, сейчас было над чем поразмыслить.  А однажды вечером на берегу он неожиданно оказался у костерка бурлаков, которые решив отдохнуть,  закинули тут же  рыбацкую сеть-четвертушку и наловили рыбы. "Не погнушайся, барин, садись с нами отужинать, - пригласил его старший, седой как лунь старик, и протянул самодельную деревянную ложку, - Тройной ушицы покушай, да нашу правду послушай". И Александр  «не погнушался» и не побрезговал, а благодарно подсел в их братский бурлацкий  круг. И  всю-то ночь до утра, слушал  таинственные  рассказы и байки в пол голоса про старые времена. Слушал, глядя на потрескивающее угли и пламя костра. на отсветы, плясавшие  по обветренным лицам скитальцев, по их посконным, потным рубахам, по их темным рукам – изработанным, жилистым и в мозолях.
 А легенды их были прекрасны, как сам народный фольклёр. Особо одна история, мистическая, неспешная, про Стеньку Разина, с его челнами на Волге. Про разбойника, который однако ж был сердцем так добр, и так возлюбил свой народ, что даже жизнь отдал, стараясь исполнить тайный завет "своего утеса». А завет тот был прост - сделать всех богатыми, вольными и счастливыми. А в конце седой бурлак добавлял почти нараспев: "И хоть каждый год по церквам на Руси\ Человека того проклинают,/  Но приволжский народ \ О нём песни поёт,\  И с почтеньем его вспоминает".
    Под утро, на розовом раннем рассвете,  распростясь с бурлаками,  и одарив их деньгами "за сладость тройной ухи" Александр поспешил в имение, в свой кабинет, к письменному столу. Очень, очень хотелось ему всё записать. И вот через несколько дней его новое стихотворение было готово. Муза вдохновения подарила поэту целых двенадцать строф, двенадцать ёмких волшебных куплетов. "Из людей лишь один на утесе том был/ Лишь один до вершины добрался./И утес человека того не забыл,/ И с тех пор его именем звался". Перед мысленным взором Навроцкого вставали  недавно им виденные могучие Волжские скалы, утесы, да и сам Стенька – «борец за народ», в его воображении был очень похож на этих ночных рыбаков-бурлаков, и еще - на тех казнимых бунтарей-поляков, в которых всего год назад стрелял сам Навроцкий. "И поныне стоит тот утес, и хранит/ Он заветные думы Степана,/ И лишь с Волгой одной, вспоминает порой/ Удалое житье атамана."
     Позже, спустя десятилетия, исследователи творчества А.А. Навроцкого (его стихов и пьес, его исторических, написанных в течение жизни, романов: "Государь Царь Иоанн  111 Васильевич", "Царевна Софья", "Крещение Литвы", "Последняя Русь" ) до крайности поражались несоответствием концепций их автора, словянофила, консерватора, царского генерала, и даже юриста, всю жизнь убежденного боровшегося с бунтарством, с любыми идеями революции, к тому же удачливого издателя журнала "Русская речь", - с концепцией его раннего сурово-таинственного стихотворения «Утес Стеньки Разина». Возникали даже сомнения в авторстве. Особенно, когда это стихотворение стало популярнейшей песней. Буквально гимном революционно-бунтарской молодежи конца ХIХ, начала ХХ веков.
      Впервые "Утес Стеньки Разина" был опубликован в Петербурге в "Вестнике Европы" в 1870 году. А в 1875 уже стал известной песней. Любопытно, что музыку к стихам написала юная народоволка, бунтарка и "бомбистка" красавица Анна Григорьевна Рашевская. Вероятно  чем-то похожая на героиню Рашель из пьесы "Васса Железнова". Именно такая, против коих  всю жизнь боролся сам Навроцкий. Правда, Рашевская, после разоблачения и краха их бунтарского кружка, была  вынуждена бежать из России, и умерла где-то в эмиграции, в Европе от чахотки. Но до наших дней бессмертная эта песня дошла именно с ее мелодией. Хотя сам Навроцкий, уже в 1896 году, с удивлением замечая широкий успех своего "Утеса", не только в революционных кругах, но и просто в народе, написал  на свои же слова собственную мелодию. Однако она была не столь удачной и как-то не прижилась, не сохранилась.
И Александр Александрович, умирая в 1914 году в Санкт-Петербурге, в кругу любимой семьи, слышал, как за высокими окнами его богатого дома, в толпе солдат, идущих на первую мировую войну, пели его, воистину ставшую "народной" песню: "Пусть тот смело идет, /На утес тот взойдет,/И к нему чутким ухом приляжет,/ И утес - великан, все, что думал Степан,/ Все тому смельчаку перескажет".