Венерические болезни
Бесконечно красивые ночи
Телефонный звонок как инъекция морфия
Как мне увидеть тебя среди прочих ?
Всё случится после
Если случится после
Я вдыхаю твои обстоятельства чтобы
Выдохнуть и оказаться возле
Земфира - Любовь как случайная смерть - Текст Песни.
Все началось отличным поздним утром, солнечным и оптимистичным, утром той ранней, но ужасно теплой весны, которая нередко наваливается на зимнюю, еще с остатками серого снега, Москву. Я проснулась необычно рано, особенно после вчерашнего. Вчера было воскресенье и к тому же корпоратив, как всегда безжалостный и беспощадный, с сильной попойкой, эротическими танцами, неожиданными признаниями и, если кому повезет, с незащищенным сексом.
Я собралась относить кое-какие материалы в редакцию, благо все уже было предусмотрительно заготовлено заранее и самое сложное - это подняться и добрести до душа и чая, потом все пошло полегче. В то утро было особенно сложно одеться. Не только потому, что в голове шумело, на душе скверно и это серьезно намекало на то, что вчера все было не совсем прилично и даже наоборот очень неприлично и, может, где-то необратимо и что это обязательно всплывет и молотом по голове размажет мой маленький мозг чувством ужаса произошедшего со мной, но даже не это создавало особую сложность. За окном плюс восемнадцать и надо соответственно одеться, а у порога стояли теплые сапоги и висела куртка, и так хотелось во все это нырнуть и укутаться, зарыться, спрятаться. Но слабый голос разума намекал на то, что зима, даже если вчера шел снег, уже прошла и надо обнажиться, как будто на спор на столе среди пьяных друзей или корпоративщиков, пытаясь станцевать стриптиз. И вот, кое-как одевшись соответственно погоде, я вышла на улицу.
Город шумел похлеще, чем в моей голове, ощутимо пахло весной и это сильно подстегивало не только меня. Еще не раздевшиеся, в теплых куртках и обуви, весело отдуваясь и вытирая пот с раскрасневшихся лиц, вокруг меня засновали люди с горящими как фонарики глазами. Шаг на улицу был сделан, я немного опаздывала, но вчерашний день давал мне кое-какие скидки, тем более, что в моем ремесле все это не так уж важно. Главное застать секретаря на месте, а не в соседнем магазине, все отдать, а потом подойти в кассу за гонораром.
Мне даже сейчас кажется, что эту газету я увидела сразу, еще на подходе к метро, затем краем глаза замечала у пассажиров и потом уже на выходе, и дальше в ларьках по улице. Я как бы подсознательно старалась не обращать на нее внимание, как бы не думать о плохом, будто отодвигая час расплаты. Благо, думать не хотелось совсем. Главное было доехать, отдать и может даже получить, если повезет. Это я о деньгах. И все, свобода. Можно даже пиво попить на открытом воздухе в хорошем кафе с отличными видом и официантами, в кафе на одной из улиц центра Москвы. Тем более погода позволяла, ой как позволяла на этот раз. В метро против своего обыкновения я даже разглядывала людей. Изменения были налицо и явно в лучшую сторону. Хмурые, все те же грубые люди окружали меня, но все-таки на этот раз выражения их лиц были чуть мечтательнее чем обычно. Какой-то болезненный, лихорадочный блеск расцвечивал их выгоревшие от времени и пережитого глаза.
В редакции все прошло на редкость быстро. Я даже не успела отдохнуть в большом мягком кресле и в полной мере насладится мерзким растворимым напитком, как, благодаря нездоровой расторопности секретаря, я вновь оказалась на улице. Вот тут-то я и столкнулась с реальностью в виде яркой бульварной газеты, которая просто преградила мне путь, а может даже и больше чем путь. Проходя мимо входа в метро… Зачем я туда поперлась? Подземка была мне не нужна, я с самого утра решила, освободившись, мило прошвырнуться по центру с полным растворением в пространстве и времени с последующим поглощением допинга в виде хорошего пива и могла спокойно обойти стороной места повышенного напряжения в виде входов и переходов и хоть на день или на час, но все-таки оттянуть этот момент осознания. Так вот, проходя мимо входа в метро, я была наглым образом притерта к самодельному тенту какой-то невероятно громоздкой парой пожилых приезжих, к тенту с газетами, и окаменела. Прямо под моим носом я увидела эти ботинки. Яростно красного цвета, лакированные, блестящие, наверное, правильно назвать их ботильоны. К тому же на платформе, или не на платформе, а по нынешней моде на большом каблуке и еще с толстой подошвой под основной стопой, чтобы удобнее было ходить. Наверное, как-то эта фигня называется, типа… не знаю короче. Но тогда там на фото перед моим лицом они были не такие блестящие и не яркие. Знаете, как алая кровь, темнеет со временем, и грязные к тому же. Но в моей голове все крутилось, как же может называться такой каблук у этих ботильонов. Ботильоны, ботильлоны, батальоны, бастионы… Я оторвала взгляд от газеты и провела головой, делая круг и стараясь вобрать в себя как можно больше воздуха, попыталась освободиться от тугого ворота водолазки и повернулась к продавцу, по-моему, реально собираясь спросить, как называется этот гребаный каблук. Но, обернувшись, увидела загорелое, покрытое толстым слоем румян, обескураженное лицо женщины, довольно молодой, с ядовито красной помадой неземного, не московского цвета. Она протягивала мне ту же газету, на которую я так пялилась. Медленно разжав вспотевшие ладони, я взяла предлагаемый мне экземпляр, а она тем временем стала пытаться разгладить изрядно помятый мной. Они были цвета ее губ… В жизни. Я имею в виду ботильоны эти.
- Ты смотри мне. Помогай во всем, – она облизнула мороженое, наверное, специально старалась как можно более сексуально. – Я же маленькая, а ты большая. Угу.
Я стояла уже выбравшись из оврага и давно протягивала ей руку.
- Вот, охота кому-то каждый год валандаться с этими… - она как пьяная, качаясь, переступала по вырубленным кем-то ступеням на тропинке.
Перед самым верхом, как бы снизойдя и еще подумав, она подала мне свою маленькую, худую руку. Немного пройдя, мы вышли на Ленинский проспект.
Был конец августа. Середина субботы, хорошая погода и сладкое ощущение еще не закончившихся выходных. Перед нами лежал проспект, мы были почти в самом его начале, или в конце, это еще как посмотреть.
- У моей прабабки по папиной линии была комната на Ленинском. Как-то просвистели мы ее, – Юля шла, по-детски держа меня за руку. Ее ладонь была холодной, несмотря на жару. А меня как ток пробивал, всю аж трясло и хотелось укусить ее в шею.
- Она там дальше была, наверное, хотя я не помню. Помню, вид был потрясающий. Вид такой знаешь, прямо сразу скажешь что жизнь удалась, – она посмотрела мне в лицо, а я тщетно пыталась унять дрожь во всем теле, чтобы только она по руке не почувствовала. – Я снова вид такой хочу. Чтобы квартира огромная-преогромная и окно во всю стену, а за окном проспект весь, как на ладони, внизу. А я знаешь, в такой шелковой рубашке ночной поднимаюсь и босиком на балкон. Теплый ветер меня обдувает. А я под сорочкой ну совсем, ты понимаешь, и соски от ветра напряглись и хорошо мне, аж до дрожи…
- Красиво, - сказала я и не узнала свой голос, но потом откашлялась и предложила купить бутылку воды, якобы в горле пересохло. А сама еле сдерживалась, чтобы не пришпилить ее к стенке, но мы и так были странной парочкой. Очень странной парочкой.
Странное время август. Как перед смертью хочется надышаться, налюбиться . Чувствуется, что скоро конец и сентябрь уже на пороге. И вот, в это время особенно хочется задержаться, остановится, замереть, как бы впитывая это время - конец августа. И природа так затихает, и тепло без жары, и дождь как слезы радости, теплый и родной. И солнца больше, и в душе хоть танцуй, места много. Только нужен человек, который бы тебя за руку взял и ты бы его повел, и вместе дожить до сентября, а там и до весны, дай Бог. Дай Бог…
Так мы весело шли по дороге, говорили ни о чем, смеялись, были счастливы или считали себя таковыми. Возле ЗАГСа было много машин и женихов с невестами, не зря люди спешат объединиться перед зимой, обеспечить себя близким человеком. Страшно в холода быть одному. А потом мы зашли в обувной. Там ты и увидела эти бешено красные боты. Сначала, шутя, ты их одела, как подкованная блоха протанцевала даже. Громадный охранник посмотрел на тебя как на заморское животное, с интересом, но немного брезгливо.
- Какая мерзость! Сними это немедленно! – прошептала я ей на ухо, пользуясь случаем лизнув мочку.
- Я с ними на полметра выше! Ну, разве не прелесть! Правда они стоят бешеных денег, у меня таких нет, – при этих словах охранник как то неловко стал переминаться с ноги на ногу. А кассирша, опустив пониже голову, не сводила с нас глаз. – Но я не могу без них! - Юля сделала страдальческое лицо в мою сторону.
- А у меня в принципе нет денег, – сказала я обращаясь к кассиру. - Я пацифист! И выше всякой фигни! Вообще-то по времени, посмотрела я на часы которых не было, сейчас уже давно развитой и углубленный коммунизм.
- Да ну? А что это такое? – с наигранным любопытством спросила моя спутница.
- С каждого по способности, каждому – по потребности! Вот ты сегодня трудилась?
- Да, ты же сама знаешь, - сказала Юля как бы смущенно. – А потом я у тебя посуду помыла! - сказав это, она начала радостно прыгать на месте. Кассирша с охранником уже не скрывали испуганных глаз.
- Значит, ты можешь взять эти башмаки бесплатно! Бери!
- Что, правда? А я, дура, еще посуду мыть не хотела.
- Вот вы, милая женщина… - подошла я вплотную к кассовому аппарату. Оценив это как большую угрозу, охранник кинулся к кассиру, непредусмотрительно оставив пост у двери, чем тут же воспользовалась шустрая Юлька и с диким улюлюканьем вырвалась на волю. Охранник кинулся за ней.
- Я вызываю милицию, – сказала очумевшая тетка и сползла куда-то на пол.
- Милая женщина, где вы? - я перегнулась через стол, чтобы увидеть ее скрюченную спину. Она сидела на корточках и закрывала голову обеими руками как, наверное, ее учили на уроках гражданской обороны в далеком детстве.
- Сколько с нас? Эй! Хватит играть в авианалет. Ну, вернитесь в реальность. Есть же у этих черевичек, которые сама царица носила, цена? Не бесценны же они? – не получив ответа, я подняла пустую коробку, положила в нее оставленные босоножки и там же разглядела цену. Оставив деньги под расчет вылезшей к тому времени кассирше, я спросила:
- Все верно? – и когда она в знак подтверждения закивала головой, я вышла из обувного, прихватив пакет.
Тем временем, немного пройдя вверх по проспекту, я увидела такую картину. Яростно закрутив руки девушке в ярких ботинках, на тротуаре стоял охранник и с растерянным видом озирался по сторонам. Девушка истошно орала. Крики были разные, иногда даже невозможно было разобрать, то доносилось: «Пожар!», то: «Граждане, покупайте облигации государственного займа!», «Не проходите мимо жертвы грубого мужского шовинизма!».
Когда я подошла к ним, звучало: «Свободу Анжеле Дэвис!»
- Мужчина отпустите, пожалуйста, ребенка, - попросила я как можно жалостливее. – Вам же аморалку впаяют, как пить дать, – он посмотрел на меня глазами человека, попавшего в серьезную беду. – Я оплатила чудеса коммунизма, вот вам чек, – я поднесла к его озабоченному лицу клочок пропечатанной бумаги. Он долго изучал листок, все еще не отпуская Юлю. Догадавшись, что он все равно ничего не поймет, я вдруг увидела как женщина-кассир стоит на пороге и отчаянно подает ему знаки.
- Вот, вас зовут к тому же. Смотрите, она вас на обед зовет, чай закипел уже! – он посмотрел на вход в магазин, потом на часы и как-то нехотя, с сожалением, отпустил руки жертвы. Потом уже, пятясь спиной, как-то странно повел головой и неожиданно низким голосом произнес: «У, суки, ****ь! Какие же вы на х… суки! Повернулся и бодрой спортивной трусцой побежал в магазин».
Чуть позже, в большом парфюмерном магазине, я сидела на диване и смотрела, как Юлька нюхает разные духи и душится ими. Глядя на ее новые ботинки кровавого цвета, представилось мне, как в далекой Чечне этот охранник, который еще охранником не был, держал своего друга Серегу на коленях и утирал такого же цвета кровь и пену с его рта, просил не говорить и беречь силы, а другой рукой безнадежно закрывал его громадную рану в животе. А Серега все повторял: «Как больно мама, как больно, как больно… мама…» и затих. И потом он точно так же бежал с автоматом наперевес спортивной трусцой, не оглядываясь.
- Ты зачем оплатила?
- Не надо так сильно шутить.
- Я бы убежала от него, если бы не эти бахилы, - Юля брезгливо подернула ногой. - Надо было в старых бежать, он бы меня тогда ни в жизнь не догнал!
- Дура ты, Юлька! Он бы тебя из калаша снял.
- Из какого еще калаша?
- Оплатите сначала, а потом читайте, - ко мне обращалась продавщица газет.
- Да не читаю я, не читаю …на, возьми, - я насыпала ей горсть монет и она жадно стала их пересчитывать.
Аккуратно сложив газету пополам, я почему-то пошла обратно, но не в редакцию, а просто мимо, в глубь переулков.
Как мы любим свои избитые, проторенные дорожки. Излюбленные маршруты до метро и обратно, по проспекту и налево, полеты к родственникам на юг и турпоездки в Грецию. И как же пугает неизвестность, выбивает из колеи, вырывает нас из панциря обыденности, оставляя голенькими на этой земле. В общем, я шла тогда неизвестно куда и неизвестно зачем. Как оказывается, можно премило жить в двух шагах от шума и толчеи и при этом находится в очень уютном и тихом месте. Я как вор-рецидивист хваталась за холодные прутья стальных решеток ваших домов, я пыталась протиснуться в ваш отлаженный устроенный быт, я хотела рассмотреть ваши лица, заглянуть в глаза. Понять мысли, прикоснуться к коже. Кто же вы, люди-боги из двух этажных квартир в тихом центре злачного места по прозвищу Москва?
А тем временем на улицах уже радостно чирикали птицы, деревья еле сдерживали натиск разрывающей все на своем пути молодой листвы, а в соседнем дворе очень красивая пара грузила вещи и троих детей в большой, семейный автомобиль. Видно было что едут за город на все лето, а там наверное большущий дом и вид на закат, а еще бассейн, отделанный режущей глаза белой плиткой, и вода голубая-голубая, как у Аверина…
- Нинка, ну ты копуша! – Мансур уже полчаса ждал меня у подъезда. – Там телки уже нажрались, поди, – он внимательно следил, как я укладываю крупную пляжную сумку на заднее сидение. – Лелька с самого утра прикладывается, именинница, блин. Зашью, говорю ей, если ислам примешь, то тогда ни-ни. А она мне лучше я Бейлиса мерзкого приму, хоть нажрусь, все равно тебе на мне жениться не разрешат.
Я уже пристегнулась и смотрела на него с виноватой готовностью.
- Знаешь, если бы не ты, она бы подумала, что мы того… Ну, опоздали там… Шуры-муры… Она в тебе так уверенна, что даже меня, вот, послала тебя забирать, – он уже вырулил на Вернадского, ловко маневрируя среди машин. – А чего она такая уверенная, блин! Тебе вот не обидно, баба ты видная, все у тебя по высшему разряду, а она вот так с тобой? У вас как сговор какой-то нерушимый. Она знаешь ревнивая, бешено, темперамент, блин! Куда деваться. Всех своих подруг ко мне на пушечный выстрел не подпускает, а подруги надо сказать так себе, одна ты - красотка. А к тебе нет, парадокс какой-то бабский. Что думаешь? - сказав это, он положил руку ко мне на колено.
- Следи лучше за дорогой. А то и к вечеру не прирулим.
- Прирулим, прирулим. Я его дом не пропущу никогда. Да и был я там, уже.
- Неужели Лелька не постеснялась тебя на день ангела к Аверину взять?- удивилась я.
- На ангела постеснялась. Так, заезжали, она там что-то семейное с ним решала. Может, от родителей передавала что, может, деньги брала. Не сказала, мол, дела государственной важности, - он убрал руку с колена, переключил скорость и так на рычаге и оставил. – Мог ли я подумать, что буду там любовь крутить с племяшкой самого Аверина! Нин, ну и жизнь пошла, и ты, вот, едешь в его дом. Там, в бассейне его, будешь нырять как дельфин. На шезлонгах его сидеть. Вот ведь как, ты, наверное, когда с ней в школе училась и не знала, кто такой ее дядя. Да, мало кто, наверное, знал, а он тем временем уже серьезную карьеру делал. Железный, надо сказать, мужик, я его вот уважаю.
Тем временем мы уже ехали по Рублевке, будто в туннеле из леса. Деревья склонились низко, только просвет впереди и тихо как в сказке. Через густые ветки деревьев я пыталась рассмотреть кусочки неба, нет ли облаков, ведь я ехала загорать, на пляжную вечеринку, так сказать, или бассейную, если точнее.
- Да, все его уважают. Вот он Леле всегда празднование дня рождения оплачивает, подарок любимой племяшке и еще там всегда что-нибудь. Всю семью содержит до последнего идиота, и даже братца своего, папика Лелькиного, тащит. Хотя тот не бум-бум. Правда, с женой ему не повезло. Детей нет, а это, на мой взгляд, главное, – он завернул в какой-то проулок и через некоторое время припарковался. - А сейчас, вот, дом свой ей предоставил для пати. Вот он, приехали. - Мансур с восторгом смотрел на забор дома, у которого припарковался. – Я поехал, Лелю поцелуй за меня, я ее пьяной не люблю, ты же знаешь. И так из-за тебя всюду опоздал. - Он в шутку погрозил кулаком, уже садясь в машину.
Я толкнула калитку, она была открыта. Первое, что бросилось в глаза, это большой дом, как бы состоящий из двух симметричных друг другу замков, соединенных просторным холлом. Все, несомненно, напоминало рублевский стиль конца девяностых. Были башни, красный кирпич и граненые стеклянные арки. «Еще и винтовые лестницы с большими свисающими хрустальными люстрами в виде сосулек есть», - подумалось мне. Во дворе плитка, ухоженные газоны, дизайнерские цветники и даже одна альпийская горка в дань моде.
Я поднялась по парадной лестнице и зашла в дом. Холл представлял собой большое помещение в виде коридора, соединяющего два крыла. На противоположной от входа стороне была стеклянная дверь, через которую я сразу увидела громадный бассейн, Лелю топлес с бокалом и всех ее разношерстных подруг вокруг. Светило мягкое подмосковное солнце, девчонкам уже было сильно весело. Около бассейна стояли шезлонги, зонты, столы с выпивкой и закусками. Не надо было сильно присматриваться – это был девичник, и недалека была стадия, когда вдруг очень, очень становятся нужны мужики.
Под ногами у меня был плиточный пол, светлый и очень чистый. Я разулась и, взяв босоножки в свободную от сумки руку, пошла искать ванную. Чуть дальше я увидела и лестницу винтом, и люстру. Поднялась наверх и, открыв дверь, оказалась в просторной спальне с видом на бассейн. Девчонки, уже взявшись за руки, прыгали в воду на брудершафт. Бросая вещи на ходу и на ходу же раздеваясь, я открыла дверь в душ. Под сильной струей воды, отирая лицо и подмышки, полубоком ко мне стоял мужчина. Потом он повернулся лицом, попытался открыть глаза и тут же увидел меня. Это был Аверин. Маленький, с короткими, волосатыми и немного кривыми ногами, с большими залысинами плавно переходящими в хорошо наметившуюся лысину, мужчина лет пятидесяти, но все еще хорошо сохранившийся, с крепким мускулистым телом человека регулярно занимающегося спортом. Меня тогда еще поразил красивый легкий загар, ровно покрывающий его тело и лицо, очень свежее и розовое. Он все еще стоял под струей, неловко хлопая глазами, которые заливала вода, фыркал, стараясь от нее избавится, вытирал лицо рукой, пытаясь меня рассмотреть. Я же не могла оторвать взгляд от большого родимого пятна, которое располагалось прямо над волосистой частью лобка, почти под пупком, но чуть правее. Оно было в форме фасоли, только раза в два больше.
- Вам душ, наверное, нужен, я сейчас освобожу, - его голос звучал будто из телевизора, только там он в основном был в костюме и галстуке, а тут струи воды стекали с его волосатых ног, лобка и висячего члена с яйцами. – Я вот раньше вернулся, не могу московскую жару пере…
- Извините, - очнувшись, я почти летела из комнаты, собирая на ходу свои вещи.
Я вышла к празднующим. Нервный смех душил меня, когда Леля представляла меня своим новым друзьям и я иногда прыскала со смеху, и боялась, что меня неправильно поймут. Потом, уже немного подпив и расслабившись, я увидела, как Аверин в плавках спускается к бассейну. Шел он, надо сказать, так же уверенно как и в костюме. В руках у него были мои босоножки.
Что тут началось… Лелька, во-первых, натянула лифчик с купальника, а сильно разогретые девушки с криками восхищения стали окружать олигарха плотным кольцом.
- Ой, какой вы загорелый!
- А какой накачанный!
- Загар! Где загорали? В Италии наверно?
- Вот повезло Леле, такой дядя!
- А можно с вами сфотографироваться?
- А автограф на чем-нибудь…
Именинница стала по очереди всех знакомить с новым гостем, дошли до меня.
- А это моя самая любимая, самая лучшая, самая верная и самая еще школьная подруга Ниночка!
Аверин деловито протянул руку: «Очень рад».
- Так мы уже знакомы, - нагло улыбнулась я в ответ.
- ???
- На приеме у Маргарет Тэтчер!
- А я подумал вы про душ!- засмеялся он и протянул мне мои сандалеты.
Леля как-то странно на него посмотрела. Вот такое у нас с ее дядей знакомство получилось.
Некоторое время спустя у меня дома она вдруг спросила:
- А дядька запал на тебя что ли?
- С чего бы?
- Ну, вот ты это мне и объясни, с чего. Я то его знаю, как-то все не спроста, – она поводила указательным пальцем у меня перед носом.
- Он таких любит, высоконьких брюнеток и что б с характером обязательно.
- Я шатенка.
- Какая на фиг разница! Ты поосторожнее с ним. Он человек несомненно хороший, но что-то с ними власть делает. Он уже и не человек в нашем с тобой понимании. Люди для него это средство, он вообще людей то любит но… Как бы это тебе донести, не ценна для него жизнь вот какого-то одного из электората. Ну и напилась я опять у тебя. В общем, ты поняла, не дура ведь. Когда дело будешь с ним иметь, помни об этом.
- Не буду я с ним ничего иметь.
- Ой ёй ёй! Ну и зря, можно много пользы выручить. А вообще-то он не спросит, - она совсем расплылась в кресле и я позвонила Мансуру, чтобы забирал.
Потом я его видела несколько раз: на свадьбе с Мансуром и еще на Лелькином дне рождения. Он всегда заезжал на несколько минут с огромным букетом роз и еще с чем-то прикольным. На свадьбу с цыганами приехал вот. И все время не уходил пока не поймает мой взгляд. Будто хотел проверить, тот ли эффект произвел. Или мне так казалось.
А дальше вот какой случай произошел. Звонит мне как-то Леля и говорит: «Пойдем туснем в клуб, костями погремим». Была пятница, и я не очень хотела куда-то идти, сил не было и настроения. Но Леля очень настаивала и я поддалась. Подъехала к клубу, зашла и только ее нашла, как она мне вместо здрасьте сунула в руку какой-то маленький сверток. Я разжала руку, чтобы рассмотреть, это было что-то белое. Лелька закричала: «Ты что! ты что! спрячь немедленно. Засунь в джинсы!»
- Лель, ты же знаешь… Спрячь у себя!
- Куда у меня? Меня сейчас Мансур найдет и врежет!
- В лифчик!
- Так нет его у меня! – она радостно затрясла свободными грудями. – Ой! А вот и Мансурок мой прется. Видишь, уже подозревает что-то. – она радостно побежала ему на встречу.
Посмотрев немного им вслед, я попыталась пройти к бару, но какие-то парни в странных майках преградили мне дорогу. «Вот быдло… - подумала я. - Куда только фейсконтроль смотрит». Решила уж было их обойти, но тут один крайний сильно заломил мне руку, а другой подоспевший достал наручники. Все происходило мучительно долго, как в замедленном кино. Окружив меня со всех сторон, они стали протискиваться к выходу. Зеваки недоуменно оглядывались на меня. И Леля истошно закричала, чтобы я ничего не подписывала, а дядя за мной приедет. Мне подумалось, что люди, наверное, офигели от такой напутственной речи. Одни лишь мои парни в странных футболках были серьезны как ангелы смерти. Меня погрузили в машину и там уж мужики расслабились и стали нести какую-то редкую чушь. Порой мне казалось, что говорят они на другом языке, хотя слова использовали, несомненно, русские. Потом я поняла, они рады, что все случилось так удачно и видно за это их ждет грамота, а может и денежное вознаграждение в целую тысячу рублей. Пока меня везли, я пыталась рассмотреть город и понимала, что я как программа-паразит уже изъята из компьютера города, не совсем еще изъята, но уже блокирована этими милыми парнями за тысячу рублей и все, что мимо меня сейчас проносится в окне, уже в принципе меня не касается. И, возможно, не будет касаться еще три или четыре года. А потом уже все будет другое. Компьютер апгрейдят, меня подправят, и не узнает никто, встретив на улице.
В отделении, куда меня привезли, все было не лучшем образом. Помогало то, что в реальность происходящего нормальному человеку поверить с непривычки трудно. Следак был ужасно худ, много курил и пил чай с сахаром. Улыбался так дико, видно сначала хотел понравиться. Обнажал большие желтые зубы на изможденном лице и все повторял: «Ты все мне расскажешь, ты все мне расскажешь». Потом вдруг начинал бешено орать, плевался и бил по лицу затрещинами, хлестко и звонко. Я окончательно впала в ступор, под конец даже смысл его слов перестал до меня доходить.
Как только меня закрыли в обезьяннике, в отделение кто-то приехал. Все сразу засуетились, забегали. Меня ввели обратно к следователю, он сидел, как-то неловко поджав ноги под стул, и выглядел задумчивее, чем обычно. На столе перед ним лежал хлам, который у меня отобрали.
- Ну, Нина Георгиевна, забирайте свои вещи, подписывайте лист и на свободу с чистой совестью! - говорил мужчина, который стоял сзади меня. Он был опрятен, в штатском, и выглядел бодро и свежо для столь раннего времени суток.
Я посмотрела на стол и опять повернулась к говорившему.
- Что-то не так? Может чего-то не хватает? Вы говорите, мы сейчас быстренько выясним, - в его голосе зазвучали веселые нотки.
Я пыталась вспомнить, где я видела его лицо, потом посмотрела снова на стол и произнесла:
- Кокаина нету.
- Чего? – мужчина не сдерживал радости, а у следователя еще больше вытянулось серое лицо и голова скосилась набок как у попугая.
- Белый, колумбийский, высший сорт. Чё дурака валяете.
- Вот видите, Сережа Андреевич, какая наша девушка шутница. Забрали у нее сахарную пудру со вкусом ванили. Нина Георгиевна, расскажи, ты же у нас заядлый кулинар. Так вот, а требует она взамен настоящий колумбийский продукт! Вот что значит, Сережа Андреевич, так не осторожно работать.
- А то! – неожиданно для себя вставила я.
На улицу меня вывел все тот же мужик. Показал машину, сказал, что мне туда. Я удивилась, так как ждала Мансура с Лелей, а это была не их машина. Открыв заднюю дверь, я увидела дядю. Он был заспан, чисто выбрит, одет просто, но дорого.
- Привет! – сказал он как-то натянуто бодро. Я поняла, что он без Лели.
- Садись, подвезу, – сказав это, он цепко ухватил меня за запястье. Голова моя была на воле, я повела взглядом, как будто выбирала, пройтись пешком или поехать с ним, но выбора уже не было.
Ехали мы не спеша, по не проснувшемуся еще городу. Все это время он продолжал держать меня за руку своей горячей рукой и, как бы в знак своей поддержки, периодически пожимал мою кисть.
- Ты же замерзла совсем, дрожишь вся, – с этими словами он приобнял меня за плечи и как-то прижался своим телом ко мне. Я продолжала молча пялиться в окно.
- Он к тебе не приставал? – очень глухо продолжил Аверин.
- Что?
- Следователь к тебе не приставал? – повторил он вопрос уже более уверенным тоном.
- Нет, не приставал! – раздраженно ответила я и силой освободилась от его объятий.
Дальше мы ехали молча. Только он опять сжал мою руку, я несколько раз пыталась освободиться, но он мне не позволил.
Когда подъехали к моему дому, Аверин вышел со мной. Мы вошли в квартиру, он, стараясь не шуметь, прикрыл дверь. Мы какое-то время стояли напротив друг друга в полутемном коридоре. Потом он стал расстегивать пуговицы на моей блузке.
- Это не мой кокаин, – сказала я, как-то вяло пытаясь отстранить его руки.
Он не унимался, пуговицы поддавались туго, руки дрожали. Он прижался к моей груди, и это не было поцелуем. Он вдыхал мой запах, а я думала, как же от меня воняет. Дальше он прошелся по шее и пытался поцеловать губы. Силой схватил меня за лицо, но у него ничего не вышло. Тогда, положив руки мне на плечи, он стал давить, я опустилась на колени. Аверин быстро расстегнул брюки, и я вновь увидела его родимое пятно. Он тыкал меня как слепого котенка в пах, и я сдалась. Темное пятнышко то удалялось то приближалось, раз два, три , четыре… Сам рукой задавал темп. Я вспомнила секрет итальянских балерин. Надо смотреть в одну точку, когда крутишь фуэте. И тогда можно и тридцать три и сорок четыре и не стошнит. Главное держать точку, держать взгляд…Тридцать пять, тридцать шесть… сорок восемь…
- Я знаю, - тихо прошептал он и кончил.
Все еще находясь на полу, неловко отталкиваясь каблуками, я пятилась назад, пока не нащупала вход в ванную. Так же, не вставая, я заползла туда и закрылась, не включая свет. Сначала я услышала, как он оделся. Потом слабо постучал в дверь.
- Ты как?
- Уходите, пожалуйста.
- Может тебе чем помочь?
- Ага, оставьте деньги на полке. Но знай, я дорого стою, – я включила свет, открыла воду, стала раздеваться. Умывшись над раковиной, глядя себе в глаза, тихо сказала: «Ну, что ты, что ты, ничего не произошло». И вспомнила, как в ранней юности, тогда, после отчима точно так же себя уговаривала, а потом ударила по щекам и поклялась, что никогда больше, никогда.
В понедельник меня на работе ждал огромный букет белых роз. Такие букеты обычно Аверин присылал Леле на торжества, видно его секретарь заказывал все в одном месте. В букете был маленький конверт, в котором от руки был написан номер мобильного телефона и одно слово - ВСЕГДА.
Машина со счастливой семьей уже уехала. На смену им во двор вышла пожилая няня с годовалым малышом. Я оторвалась от решетки забора и пошла дальше по переулку. За поворотом, как привет из прошлого, аляповато красовался магазин с надписью продукты. Несмотря на давно выцветшую надпись, внутри было как в музее, всего очень много. Скорее всего, там можно было купить даже недвижимость на Майами или дрель, но я купила сигареты, бутылку водки и четвертушку черного хлеба. Продвигаясь дальше по малознакомой улице, тщательно избегая многолюдных мест, я брела в поисках подходящей лавки. Найдя то, что искала, я села, закурила. Знакомая дрожь первой затяжки пробежала по телу, и стало все равно почти многое, даже то, что когда-то меня на курении отчим и поймал. Сейчас это было особенно смешно. Сделав еще несколько затяжек, со вкусом выдыхая, я отхлебнула из горла водки и раскрыла газету.
На весь первый лист была помещена фотография лежащей на земле молодой женщины. Лица не было видно, все тело находилось в какой-то неестественной позе, на одной ноге был ботинок красного цвета, другая нога была босой, обувь лежала ближе к фотографу и получилась особенно отчетливо и крупно. Колени жертвы содраны, одежда перепачкана. Над фото черными, большими буквами было написано: «СЛУЧАЙНАЯ СМЕРТЬ». Ниже, слева, был текст статьи, из которого следовало, что в подмосковном поселке Красково, сегодня рано утром пассажиром, шедшим на первую электричку, был обнаружен труп женщины лет двадцати пяти со следами насильственной смерти. По предварительной версии девушка возвращалась домой последним поездом, ее яркий вид привлек к ней преступника, который ее задушил с целью ограбления. При трупе не было обнаружено никаких ценных вещей. Личность потерпевшей устанавливается.
Вот, собственно, и все, что было написано про Юлю. Я докурила и еще отхлебнула водки. На душе стало теплее.
Мы сидели в баре - я и еще люди с работы. Сидели уже очень долго, до того момента, когда все изрядно набрались, а неугомонные разъехались, и между столиками пошли знакомства и братания. И вокруг, куда ни посмотри, только неприкаянные и остались. И вот, как-то и прибилась к нашему поредевшему столику маленькая хрупкая девушка. Даже не помню, кто ее привел. Как-то сразу она стала не то, чтобы своя, но не раздражала, хотя и вела себя дерзко. Но это было потом, а начиналось все как всегда прилично и почти прилично продолжалось. Мы закончили проект и, поскольку была пятница и всем так хотелось чего-нибудь выпить, все, кто мог, собрались и пошли сначала в бар, а потом все продолжилось в небольшом подвальном клубе с периодически сменяющими друг друга этническими вечеринками. В тот вечер или точнее ночь было что-то африканское, или это мне спьяну так показалось, а может просто из-за Этьена, который был, по-моему, из Анголы.
Как он появился не помню, но когда я, уже изрядно напившись, пробиралась к барной стойке, он очень тактично меня подхватил и мы стали танцевать эти простые сдержанные африканские танцы полные скрытого природного эротизма. Он мягко вел, и все, что от меня требовалось, это расслабиться и полностью ему подчиниться. Очень быстро я поняла принцип танца, мы премило оттанцевали одну композицию. Поблагодарив его, я пошла к своим за столик. Этьен же сел у бара как преданная собака и с готовностью стал ждать. Ждать, надо сказать, пришлось недолго. Через несколько песен я пригласила его сама. Был он немного ниже меня, гибок, пластичен, немного худощав, но с развитой, рельефной, очень черной мускулатурой. Двигался великолепно и, без вранья, мы были самой сексапильной парой на танцполе. Его руки держали меня за талию, наши бедра с каждым танцем были все ближе и ближе, чтобы лучше чувствовать и больше понимать друг друга. Когда я ощущала его дыхание на своей шее, какая разница, какого он цвета, какого пола, думалось мне. Причем здесь эта дребедень, когда он так танцует, когда он так близко и все равно, что он воняет как сандаловое дерево или мускусное, если последнее все-таки есть. И я уже подумывала о сексе таком горячем, грязном, наверное, даже в прямом смысле этого слова, то о чем будет так приятно и стыдно вспоминать потом. А будет или это потом? Зачем нам это потом, когда он так держит меня за талию, и я чувствую его тело, а он молод и горяч, и я еще о-го-го.
Но кто-то привел Юлю. Она повела глазом по присутствующим и как-то сразу будто споткнулась на мне. Посмотрела свысока, хотя она была маленького роста, и с усмешкой отвернулась. Короткая стрижка под мальчика, темно-рыжие волосы, зеленые глаза, стройная, даже хрупкая, фигурка, одета не дорого, но со вкусом. Выглядела она гораздо моложе своих лет. И болезненно белая кожа. Вот, собственно, что она собой представляла, и так я ее запомнила тогда. И вот на мое разгоряченное африканскими танцами тело такой смелый взгляд.
- Чё улыбаешься, милая девочка? - почувствовав вызов, спросила я.
- Да, ты убьешь меня, поди? – у нее был приятный грудной голос, немного не подходящий для ее телосложения.
- Солдат ребенка не обидит.
- Правда даже солдатам не нравится.
- И что же ты такого обо мне знаешь смертельного?
Она прищурила один глаз, потерла нос и голосом медиума на спиритическом сеансе произнесла: «Зовут тебя Нина, тебе двадцать семь лет, ты приезжая, закончила факультет журналистики, мечтаешь написать книгу, в юности удачно бросила курить, росла без отца, не очень любишь свою мать, в детстве мечтала завести большую собаку, жутко комплексовала по поводу своего роста, не любишь зиму, хотела стать врачом и актрисой, занималась танцами, сделала один аборт, предпочитаешь женщин». Она закончила и с напускным равнодушием стала ждать моей реакции.
- Тоже мне сеанс черной магии с последующим ее разоблачением. Тебе в цирке надо выступать, – я допила остатки противного выдохшегося пива. – По каждому пункту могу рассказать, как ты это делаешь.
- Валяй!- она поставила локти на стол, максимально подавшись вперед ко мне.
- Начнем, - я села точно также. – Имя, самое легкое, ты слышала, когда меня кто-то звал за столом. Возраст, не сложно, видно я моложе не выгляжу, но и старше тоже, что уже само по себе хорошо. Дальше логично, когда здесь все из одного журнала, – я обвела присутствующих рукой. За столом немногие оставшиеся сидели со скучающим видом. – Что дальше? Книга? Ну, это, как сказал Довлатов, каждый журналист тайно мечтает написать книгу. Только вот откуда ты это знаешь, ведь художественную литературу ты в последний раз читала в восьмом классе, так как в девятый тебя не взяли. Ты наверное два месяца спала с журналистом одной очень желтой газеты, пока он тебя не послал. Потом кто же в детстве не мечтал о собаке, враче и актрисе, не пробовал курить и не комплексовал по разной фигне? Вот аборт я не делала, это был выкидыш, если уж все по чесноку. И за такое не убивают, по крайней мере, я.
- Вот и правильно. Я знаешь, если убьешь, буду к тебе по ночам приходить и целовать в засос. Вот так, - она перегнулась через стол и действительно стала делать, что обещала, как-то сильно для девушки, особенно такой хрупкой как она. – Пойдем, выпьем пива.
Поднялись мы уже вместе и сели у барной стойки невдалеке от растерянного Этьена. А когда выходили из клуба, он с тоской смотрел нам вслед и думал примерно так: «Сегодня сорвалось, но завтра будет новый день и те же старые вечные танцы».
На улице было уже светло, мы чувствовали себя людьми, побывавшими во временном провале или вышедшими из опасного забоя. Щурясь от света, я остановила машину, мы поехали ко мне. Старались вести себя прилично и не целоваться, но это не помогло, и таксист с удивлением не отрывал глаз от зеркала заднего вида.
Потом, купив шампанское и еще что-то в круглосуточном, мы радостно ввалились в мою квартиру. Кинув пакеты у порога, мы прошли в комнату и я развалилась на своей кровати, занимавшей большую часть моей холостяцкой квартиры. Юля тем временем разглядывала мое жилье, а я - ее. При дневном свете она выглядела старше и я уже не давала ей восемнадцать. Бедра подростка и полное отсутствие груди еще никого не делали старше. И видно Юля этим хорошо пользовалась, подыгрывала окружающим, изображая дерзкую нимфетку. Она тем временем поставила «Шаде», ее старые вещи, задернула шторы. Некоторое время стояла спиной и якобы рассматривала книги в шкафу. Во всем происходящем с нами было уже что-то предопределенное. Как будто я купила проститутку. И Юля и я знали, что сейчас произойдет. Минутой раньше, минутой позже не имело значения и от этого оттягивания мне становилось только приятней. Она повернулась и пошла ко мне. Как-то немного робко коснулась моей груди и я даже подумала может это у нее в первый раз с женщиной, но я знала, что это игра. Помогла снять мне брюки, поцеловала грудь, потом живот и опустилась ниже. Сначала небольшими дразнящими движениями она только слегка касалась клитора, потом все сильнее и сильнее пока, полностью обхватив губами, не стала засасывать его в себя, как бы массируя еще при этом. Дальше я ощутила, как ее палец ласкает мой анус. Сначала рядом, только чуть-чуть касаясь, но потом все сильнее и когда она полностью его ввела, я застонала от захлестнувшей меня дрожи.
Однажды, когда мы с ней чуть рассорились, Юля как-то сказала в сердцах, что тогда в баре ей просто некуда было податься, а у меня на лбу было написано бесплатное пиво, деньги на такси и квартира в хорошем районе. И еще как же она тогда сказала… А, желание трахнуть хоть кого-нибудь.
На скамейке, на той газете, где была Юлька, лежал обгрызенный ломоть хлеба, водку я держала в руках, полбутылки уже не было. Пространство вокруг меня серьезно поменялось. К ногам ползли мерзкие тени, деревья над головой враждебно шевелили голыми ветвями, как бы перешептываясь обо мне, сговариваясь о чем-то. Я огляделась, вокруг было еще сыро, грязно. То там, то здесь валялись пустые бутылки и не так далеко от места моего прибежища размещались мусорные баки, из-за которых выглядывала странная пара бомжей неизвестной половой принадлежности. Чтобы не усугублять ситуацию, я поставила бутылку рядом с хлебом и, поднявшись и обращаясь к газете, сказала: «Спи спокойно, дорогой наш друг». Пошла по направлению к мусорке. Проходя мимо засобиравшихся людей, бросила им вдогонку: «Помяните рабу Божью Юлию!». Один из пары повернулся ко мне синим распухшим как у утопленника лицом и радостно закивал, улыбаясь во весь свой беззубый рот. Юля часто повторяла, что в жизни нет ничего случайного, но это в жизни, а в смерти?
Следующий поворот открыл совсем уж необычный вид. Уходящее солнце заливало своим предвечерним теплым светом небольшой проулок, образованный двухэтажными старинными зданиями. Наверное, это была та самая едва сохранившаяся купеческая Москва, о которой я так много слышала, но так и не успела застать. И, глядя на все это, мне вдруг отчетливо вспомнился Питер.
Мы ехали в Питер на три дня, культурный уикенд, так скажем. Была середина лета, конец белых ночей и самый пик нашего с Юлей романа. Ехали мы, как вся столичная молодежь, ночью поездом с соответствующим названием. Как же я в детстве любила поезда, куда же все делось, не понятно.
- Первым делом, слышишь, надо посетить Голландию, - шептала она мне на ухо.
- Конечно, через выходные. Давно мечтаю об Амстердаме. Это, я бы сказала, долг каждого представителя секс-меньшинств и просто наркомана.
- А ты к кому себя причисляешь?
- Дай подумать.
- Какая же ты у меня еще дурында стоеросовая, - сказала Юлька и заснула.
Номер был так себе с видом на какое-то малообжитое поле, заставленное рядами непонятных сооружений. Как оказалось, это был рынок. Хорош он был тем, что там всегда можно было купить местное пиво и никогда не было людей, что для москвичей несомненный плюс.
Мы пошли в Новую Голландию. Поясню для тех, кто не курсе, если конечно такие остались, Новая Голландия - это небольшой участок старого города, необычайно красивый и самобытный, прозванный так в народе за обилие каналов и мостов. Сердцем же этого чудесного места был крохотный остров, окруженный со всех сторон водой. Раньше там располагалось какое-то хранилище с корабельными лесами. С тех далеких времен там оставались здоровущие ворота и небольшой канал, уходящий глубоко в центр. Вот, прямиком в это сердце и направились мы бодрым солнечным утром.
С той самой поездки у меня до сих пор сидит в голове мой Питер, город вечного тепла и света, где ходят полупустые вагоны метро, разливают вкусное пиво, в барах чистые туалеты и можно в свое удовольствие ходить пешком, есть мороженное, вдыхая влажный воздух исполосованного каналами, как бритвой, пространства. Когда меня уверяют что этот город сер, печален и, несомненно, депрессивен я думаю, что мы говорим о разных вещах.
Места там и вправду были обворожительны, или мы просто были влюблены, как знать. Помню, меня поразил громадный собор с небесно синими куполами, усыпанными золотыми звездами. Своими белыми стенами он будто нависал над бренным миром. Масса переплетающихся каналов, как сеть рыбака, пропахла тиной. Эти мосты с премилыми названиями, на которых надо было то целоваться, то обниматься. А потом мы вышли к острову и перед нами выросли из воды ворота. Они были потрясающими, внизу их уже не первое столетие подмывала холодная балтийская вода, с боков их зажимал дикий кустарник, а с верху то там, то сям большими зелеными ломтями свисал пушистый мох. И вся запущенность места только прибавляла этому памятнику старины в моих глазах еще больше ценности и красоты. Немного за воротами, в глубине, виднелся небольшой пешеходный мостик.
– Я хочу туда! – закричала Юлька, показывая на мост рукой.
- Хочешь? Пойдем, – мы стали искать, как перебраться и, немного пройдя, увидели мост, ведущий на землю. Металлические ворота были закрыты, рядом красовались две таблички. Первая говорила о том, что это какое-то училище, а вторая - что территория охраняется и посторонним вход строго воспрещен. Я толкнула калитку, она со скрипом поддалась.
- Так, заходим, по сторонам не озираться, идем в среднем темпе в заданном направлении. Изображаем бывалых здесь людей, - сказала я прежде, чем мы переступили порог.
На территории особо никого не было, только сторож грузил какой-то хлам на старую телегу. Идти было не так уж и близко. Деловито продефилировав мимо учебных корпусов, мы вышли к заветному мосту. Надо бы отметить, что внутри это место напоминало цеха заброшенного завода со следами былого производства и элементарной жизнедеятельности. Куда ни глянь, везде валялся ржавеющий металлический мусор. Все поросло бурьяном с человеческий рост, а сами ворота изнутри были попроще, без следов былой лепнины и тому подобных изысков, все еще отличавших их лицевую сторону. Все равно они производили, несомненно, приятное впечатление. Как ни банально, но, зайдя на мост, первым делом мы стали целоваться. Прервало нас улюлюканье и редкие аплодисменты, доносившиеся из-за арки. Маленький экскурсионный катерок подобрался к нашему мосту по проложенному каналу. На борту судна было человек десять, многие фотографировали, остальные махали нам рукой. Мы стали махать им в ответ. Лодка, покачавшись немного в воде, увезла зевак дальше, но через небольшой промежуток времени точно на то же место приплыл другой катер. Мы тоже им помахали. Катерки шли один за другим, сменяя друг друга. Все это вдруг напомнило первомайскую демонстрацию и мавзолей в виде мостика. Видно, это был очень популярный маршрут. На следующий день, когда мы уже подплывали к арке на такой же туристической лодке, мне вдруг подумалось, что может пространство и время сделают петлю и мы увидим себя целующимися на мостике, заулюлюкаем сами себе и сами же себе помашем рукой. На мосту никого не было. Где-то в груди немного защемило от того, что в мире все-таки нет чудес.
Дальше нас ждал у Мариинки Сеня. Про себя я назвала его Сеня Питерский. Это был парень под тридцать лет, серый и невзрачный во всех отношениях. Мы поздоровались и познакомились. Потом из разговора мне стало понятно, что планировалась прогулка по крышам. Отличная, шикарная вещь с самопальной экскурсией и, так сказать, нестандартным видом на город. Но, что-то не сложилось, большая часть крыш на маршруте оказалась закрыта, что и послужило непреодолимым препятствием на нашем пути. Потом он попросил закурить и уже панибратским тоном заметил:
- Знаете, это экскурсия вообще-то только для влюбленных. По крайней мере, я только влюбленных туда вожу, – он поднял голову вверх, как бы показывая, куда именно он всех водит. Грубое лицо его при этом осветила беззаботная детская улыбка. – Ну, чего бы вы туда поперлись? – добавил он под конец.
А когда мы проходили мимо кунсткамеры, Юля сказала, что в порт причалил гигантский суперлайнер «Миллениум», что таких в мире всего один или два и мы поперлись пешком его смотреть. Шли долго, под горячим солнцем, мимо пивных веранд и сфинксов. В пивных пили, у сфинксов фотографировались. Еле-еле дошли к вечеру, усталые, пьяные, с гудящими и растертыми ногами. Зато увидели много красивых, громадных, снежно-белых кораблей. А «миллениум»? Его не было, он вчера уплыл. Но был же ведь, был! Хотя я уже думала, что она все сочинила.
На следующий день мы с самого утра болтались по центру. Что делали? Помню, у собора «На крови» были, потом смотрели на яйца лошадям на Аничковом мосту. В парке у Екатерины сидели, затем на Дворцовой площади, на набережной зашли на стрелку. Сфотографировались по очереди на фоне какого-то сидячего крупного дядьки, долго искали Аврору, нашли Аврору и пошли обратно. Зашли в Петропавловскую крепость, купили там мороженное. Посмотрели на очередь из людей, желающих попасть на вертолетную экскурсию. Увидели сам вертолет. Посидели на коленях у дегенеративного Петра, сходили там в туалет, поставили по свечке в церкви, посмотрели на пушки, которые стреляют в полдень. Затем пытались рассмотреть конную статую Первого императора и Адмиралтейство поближе. И, наконец таки, рухнули на поляне перед Исакием.
- Зачем ты дала ей уйти? – особенно гнусавым, капризным голосом произнесла Юлька. – Ты же могла ее закадрить. Я же видела, она плыла под твоими глазами, – она лежала у меня на коленях, я пыталась убрать с ее лба все непослушные волосы. Они все время проскальзывали и то там, то сям, просыпались на бледную кожу. – И нам бы было весело, и ей приятно. Сейчас не ломали бы голову, чем заняться, – мне наконец-таки удалось удержать ее лоб совершенно оголенным на некоторое время. Юлино лицо было продолговато, с крупными глазами, небольшим ртом и теряющимся под тяжестью лба подбородком.
- Страшная, - сказала я, выпуская ее челку на волю.
- Ниче вроде. Зажралась ты, мать, – промолвила она и повернулась на бок со скучающим видом.
Вспоминаю пронзительно голубые глаза юной девушки, которая стояла тогда у Казанского собора.
- Ну, иди же, – Юлька толкала меня острым локтем в бок. хотела, чтобы я подошла к ней, скучавшей у колонн. На вид она больше напоминала сказочного эльфа в легком развивающемся платье до колен и в летних балетках без каблуков. За ее спиной, я в этом не сомневалась, находились аккуратно сложенные перламутровые крылья.
- А что я ей скажу?
- Придумаешь на ходу.
- Здрасьте. Вы не могли бы нам с подругой помочь? - я начала разговор.
- А что собственно случилось? – с неожиданной готовностью отреагировала незнакомка.
- Дело в том…дело в том…- развернув карту, я искоса посмотрела на Юлю. Она показала мне жест рукой, как будто пыталась завести старый автомобиль.
- Дело в том…что мы с подругой…
- Как проехать, да? – не вытерпела девушка.
- Хотели бы …проехать в… Петергоф, – выдавила я.
- А, так это вам надо…- девчонка начала подробно рассказывать на какой поезд и где надо сесть, а потом выйти и еще куда-то там свернуть. – Но еще можно от …..там по четным дням идет автобус как раз в …. От куда в Питергофф просто рукой подать. – она углублялась во все большие подробности, а я смотрела, как тонкая золотая цепь переливается под солнцем на ее совсем еще детской шее.
- Нам это не подходит, – сказала я с нескрываемой грустью.
- Почему? – удивленно спросила она.
- У нас проездные на метро… Может самолетом? Хотя моей подруге сильно закладывает уши на высоте.
- Нин! Я что-то не пойму! Помочь надо! – Юля стояла в окружении небольшой группы интуристов.
- Спасибо вам большое, милая девушка! Главное жениха хорошего вам! – напоследок я все-таки отважилась пожать своей Белоснежке руку и побежала к подруге.
- Им что-то надо! – испуганным голосом прошептала Юлька. У жутко перепуганных заморских гостей через двадцать минут от Русского музея отходил автобус, который их вез к пароходу, а пароход за пределы Российской Федерации. А они заблудились и никто не может объяснить им на английском где же этот музей! Они были в панике. Я кое-как их успокоила и задала нужное направлении. Пока я безмятежно созерцала удаляющиеся спины развитых капиталистов в поле моего зрения появилась странная особа, мужиковатого вида, которая подошла к моей Дюймовочке и наглым образом поцеловала ее в засос.
Опешив от увиденного, я повернулась к Юльке со словами:
- Ты это видела?
- Что?
- Ну, этих!- я, не оборачиваясь, указала большим пальцем за спину.
- Ну и че? Уходит, блин, прохлопали.
Оглянувшись, я то же ничего не обычного уже не заметила, просто две девушки одна чуть постарше, другая совсем еще молодая спокойно покидали площадь перед собором.
- Глюк словила, наверное…
- Совсем стыд потеряли!
- Ты тоже тогда заметила!- я снова была у Исакия.
- Почему же именно тогда? Я и сейчас это прекрасно замечаю! – Юля кивнула головой. Я посмотрела, куда она указывала. На краю газона стояли два пьянючих мужика и весело ссали под крупное дерево прямо у дороги. – Финны небось отрываются, - она лениво повернулась ко мне. - А вообще я жрать хочу.
Мы поднялись и пошли в поисках места, где можно поесть. Поплутав по малознакомым улицам, вышли к заведению с подобающим названием - «Фабрика- кухня».
- Вот то что мы искали, – сказала я, проходя в помещение, и сразу поняла, что ошиблась. Внутри было пусто, затхло, но особо отталкивали стены. На темно-красном фоне были нарисованы различные яства, художник видно хотел изобразить все в плакатном стиле 20-ых годов, но получилось как в бредовом сне голодного наркомана - гротескно и несъедобно. В углу этой фабрики тихо бились в настольный хоккей два обдолбанных парня. Пройдя вглубь, мы заняли ближний к барной стойке стол. Подошедший за заказом официант ничем не отличался от «хоккеистов» в углу. Очень удивился, когда мы заказали еду, и ушел, не проронив ни слова.
- Хорошо тебе, наверное, - сказала Юля, когда парень собирал грязную посуду с остатками ужасной еды. – Может, допингом поделишься?
- Легко, – заговорил официант. – Хорошие шишки, рекомендую. Хочешь, забью?
- Спрашиваешь! – вызывающе ответила моя спутница.
- Мы сейчас встанем и уйдем, - настойчиво произнесла я, когда парень отошел.
- Не вижу причин для отказа.
- Трава это же не секс, нельзя курить с кем попало, - сказала я, уже поднимаясь из-за стола. – Ты все-таки остаешься? – Юля молчала, видно было, что настроена она решительно. – Это твой выбор.
На улице было свежо. Серело низкое питерское небо, демонстрируя мне остатки не совсем ушедших белых ночей. Я подошла к каналу и облокотилась на парапет. Грязная вода внизу почти стояла. Из русла кое-где торчали сломанные ветки, местами виднелся мусор и запах был не очень. Мимо меня не спеша шли редкие прохожие, машины совсем перестали появляться. Сегодня мы планировали посмотреть развод мостов, вспомнила я. В груди неприятно засаднило. Я перешла дорогу и второй раз за сегодняшний день толкнула дверь «Фабрики-кухни». Внутри зала не было даже «хоккеистов». Зайдя в дверь, откуда выходил официант, я сразу поняла, что курили они в подсобке.
- Сама приперлась! – заржал официант, увидев меня и преграждая мне путь к отходу. Комнатка была малюсенькая, заставлена разными ящиками и коробками, на некоторых из них сидели. Юлька находилась между «хоккеистами», они держали ее за руки.
- Я вижу ты совсем обкурилась, - сказала я, не обращая внимание на брошенную мне фразу. – У девушки по плану развод мостов, - в помещении находился еще один человек, он был чуть постарше всех пацанов. Сидел он в грязно белом халате мясника с высоко закатанными рукавами, оголяющими волосатые руки. – И вот этим она сейчас и займется, – сказала я, обращаясь к «мяснику». Один из «хоккеистов» передал ему горящую беломорину. Прищурив один глаз он бывало затянулся и, добирая еще воздух в легкие, произнес, протягивая мне бычок:
- На, бери.
- Я вижу вы хорошие, добрые парни и анаша у вас качественная и только поэтому я сообщу вам, что сюда уже едут люди, тоже хорошие и добрые, которые за тысячу рублей на нос повезут всех рассказывать, откуда у вас такой чудный урожай, - рука с папиросой повисла в воздухе. – И только из-за этих парней я не буду с вами кумарить, и мне совсем не в западло, как многие тут могли подумать, - закончив, я села на близлежащий ко входу ящик и посмотрела на руку, будто у меня были часы. «Мясник» еще раз глубоко затянулся и опять же на вдохе сказал официанту, чтобы тот сбросил траву и отпустил Юльку.
Когда за нами закрылась дверь в подсобке, кто-то сказал: - Паша, бля буду, они же на понт берут! Суки московские!
После «фабричного» смрада на улице было особо хорошо. Мы часа два молча бродили по ночному городу, пока не вышли на Дворцовую набережную. Там было полно людей. Толпа оживленно гудела. Все ждали, когда же остановят движение и прервут связь между городом и стрелкой Васильевского острова. Немного потеснив людей, мы пробились к парапету. Юля стояла впереди вплотную, я сзади нее. Тем временем небо уже перестало сереть, и почти полностью потемнело, как будто в театре перед началом погасили свет. Движение на мосту стало редеть, пока последняя маленькая машинка не проскочила на нашу сторону. Потом все остановилось в ожидании и образовавшаяся тишина все сильнее стала давить на окружающее пространство. И как бы не выдержав этого, маленькие створки в середине моста чуть дрогнули и потянулись вверх. Все сильнее и сильнее пока окончательно не раскрылись. С разных сторон послышались редкие хлопки. Под мостом с ветерком проскочила резвая моторка. Минут через десять выше по руслу появились огни плывущих кораблей. Неспешной темной цепью они приближались к нам. В этот момент я почувствовала, как вздрагивают Юлины плечи. Она тихо плакала.
- Как крысы. Смотри, это же крысы! И глаза красные, - она уже не сдерживалась, - Как они меня напугали сегодня. Ты даже не представляешь. Крысы…
- Не надо…будет…
- Я и не думала, что ты вернешься. Знаешь, я думала что все. – Юлька ревела в голос и окружающие уже стали недоуменно на нас коситься.
- Я так тебя люблю! Ты не представляешь, как я тебя люблю! – повернувшись, она бросилась мне на шею. – Не оставляй меня больше никогда. Ведь никто не будет любить тебя так как я! Я вот никогда тебя не брошу, я всегда буду только с тобой! - ее лицо уже все было залито слезами. Она громко рыдала, всхлипывала и продолжала причитать. - Я так тебя люблю Нинка! Я так тебя люблю… я больше всего на свете…люблю.
Прямо за Петропавловской крепостью вновь стало сереть. Это солнце, будто попив чайку, снова поднимало занавес. Зеваки начали расходиться.
- Я тебе не верю!… Я тебе не верю! - хриплый мужской голос повторял под музыку, что он мне не верит. Немного подумав, я пошла на его зов и совсем скоро оказалась у палатки с шаурмой под динамиком, из которого все продолжали сыпаться упреки. – Смотришь мне в глаза, сколько можно лгать? Лучше самому сказать об этом, что любовь была перестрелкой душ… Мне стало скучно, я тебе не верю! - люди покупали еду и уходили, а мужик все продолжал страдать. Неожиданно для себя я уже была на одной из самых оживленных улиц Москвы. – Ты сон вчерашний, который мне пророчил слезы, я тебе не верю! Ты снег зимы прошедшей, что давно растаял, я тебе не верю! Ты солнце, утонувшее в воде холодной…
- Женщина, вам плохо? – возле меня стоял человек кавказского вида. В руках его была тряпка, он видно вышел протереть столы. - Вам совсем плохо, что ли? – тряс он меня за плечо.
- Мне? Это вы мне? – я все никак не могла сфокусировать взгляд и продолжала смотреть сквозь него. – Плохо? – попыталась разглядеть его лицо, но у меня ничего не вышло. – Плохо? Да мне просто пи…дец!
- Ты пьян! - взвизгнул кавказец и оттолкнул меня с отвращением. Потом добавил уже не так категорично: - Ты бы шел домой. Тут тебя милиция заберет.
- А у меня дядя, – махнула я ему, уходя, рукой.
- Ты все, что было у меня! Но я тебе не верю! – с особым надрывом успел крикнуть мне вслед певец.
Не совсем твердой походкой я вырулила на Новый Арбат. Шла я все так же не спеша. Теплый ветерок слегка обвевал мне лицо. Был тот момент, когда солнце уже зашло, но все еще никак не темнело. Мой самый любимый момент. Люди, машины, магазины, свет неона. Я как из другой материи, менее плотной, как призрак, проходила через все преграды, не задевая ничего. Грохочущий город выбил из моей головы все остатки воспоминаний. Так, с пустой головой я и прошествовала до казино «Арбат». За ним я свернула налево и пошла вниз. Когда я спустилась в подземный переход, чтобы попасть в метро, дорогу мне преградила молодая девушка со шляпой в руке. С боку от нее стояли два парня-гитариста. Они завывали что-то своего сочинения.
- Помогите бедным музыкантам, - девчонка не давала мне пройти.
- А вы можете это…Ммм…Спрятались в лесах наши птицы. Время разорвать, сжечь страницы, где про нас с тобой, где сумела стать моей тоской без предела… - я даже отбивала такт ногой, но получилось все равно плохо и не похоже на мужика из динамика.
- Конечно. Деньги только вперед и наслаждайтесь искусством, - студенты прыскали от смеха. Я сделала вид, что ищу по карманам деньги.
- Нет, странно… - расстроилась я. – А вы вещами возьмете? – и потянулась к своим золотым сережкам. Наступила тишина. Девушка передо мной громко сглотнула слюну. Ее глаза увеличились. Я продолжала возиться с серьгами, а молодежь не верила своей удаче.
- А, фиг вам!- скрутив крупный кукиш, я повернулась к ним спиной и пошла своей дорогой и пока не вышла из перехода с надеждой прислушиваясь, не бегут ли они за мной. Хороший же был финал, если бы мне проломили голову.
- Конечно, бедные они! Куды там! Шнур вон перед концертом всегда кого-то пялит в мужском туалете.
- Тебя?
- Тебя! - Юлька, шутя, толкнула меня в плечо.
- Ревнуешь или завидуешь? Не пойму…- я с усмешкой посмотрела на нее.
- На, хлебни лучше, - она протянула мне мою же пластиковую бутыль с домашним вином, которое мне привезла гостившая не так давно мать.
Мы ехали на фестиваль «Нашествие» в Раменское. Стояли в тамбуре и допивали родительский подарок. Полбутыли уже не было. Объявили нашу остановку. Мы вышли и побрели туда, куда и все с нашего поезда. Было начало августа, хороший солнечный денек. Радостно продвигаясь вместе со всеми, мы допили бутыль у входа и прошли на ипподром. На сцене уже кто-то пел.
- Будем искать в палаточном городке, – осмотрев все, как капитан скомандовала Юля.
- Логично, - подхватила я. Мы должны были найти ее друзей, в отличие от нас у них были палатки и все, что нужно для ночлега. Это было жизненно необходимо, так как мы собирались здесь ночевать, чтобы остаться на следующий день фестиваля.
Палаточный городок оказался очень большим и мы, быстро утомившись, расстелили свои половики на поляне на среднем расстоянии от сцены. Не далеко, но и не так близко.
- По ходу, мы их не найдем, - озадаченно заключил мой капитан.
- А телефона их у тебя нет? – еще раз уточнила я. Юля отрицательно покачала головой. - Пойду за пивом, - с неохотой посмотрела на громадные очереди у палаток.
С большим трудом я донесла пластиковые стаканы, на сцене тем временем уже допела «Ария» и их сменили какие-то ребята. Юля, не замечая меня, танцевала босиком на разостланном ковричке. Поставив все в сторонке, я тоже стала танцевать. Солнце уже клонилось к закату, все были веселы, молоды. Кто пил, кто танцевал. Многие, расположившись на земле, наблюдали за происходящим. Одних музыкантов сменяли другие и следующая группа начала с пронзительно печальной медленной композиции. Мы обнялись и стали вращаться в такт музыке.
- «…Никому не доверяй наших самых страшных тайн.
Никому не говори, как мы умрем.
В этой книге между строк,
Спрятан настоящий Бог.
Он смеется, он любуется тобой…» - запел грустный голос.
Сама не знаю почему, у меня медленно из глаз потекли слезы. Я прижала Юлю к себе поближе, чтобы она не заметила, что я плачу. А она все повторяла за певцом «Нам вернули наши пули все сполна», касаясь своими губами моей шеи. Потом грянули веселые аккорды и с криком « Ленинград» Юлька бросилась к сцене. Я кинулась за ней, но она уже скрылась в толпе ринувшихся к сцене людей. Незаметно наступил глубокий вечер и становилось все темнее и темнее с каждой минутой. Я металась вдоль сцены и поняла, что совсем ее потеряла. Наступила темная ночь. Разглядывать лица в толпе стало тяжело. Я одна, к тому же сильно пьяна, и Юлька еще более пьяная потерялась, и все мы неизвестно где.
- « Растворился я в тебе как в океане море.
Ты прощаешься со мной, чао, бамбино, сори.
Сбила ты меня с дороги, не найду фарватер.
Буду жить теперь один, я как терминатор» - меня неожиданно схватил за плечи странного вида чувак, на вид менеджер высшего звена и стал орать мне текст песни прямо в лицо. «Ну и фанаты у этой группы», - подумала я, освобождаясь от навязчивого певца. Со сцены продолжал нестись разухабистый мат, а я стояла, безнадежно всматриваясь в толпу. Потом неожиданно наступила тишина и сменившая «Ленинград» группа стала устанавливать свои инструменты. Люди немного рассосались и я, о чудо, увидела ее силуэт. Словно не веря в свою удачу, я подбежала к ней, расталкивая всех на пути, и схватила за руку.
- Где ты была? – Юля смотрела на меня совершенно пьянючими глазами.
- Ты больше не убегай, хорошо? Мы тогда не найдемся, – я поцеловала ее растерянное лицо.
- Хорошо, ты тоже тогда, ладно?- произнесла она растерянно.
- Ладно…
- А он в платье женском. Видела?
- Кто он? – не поняла я ее вопроса.
- Шнуров, - промямлила Юлька.
- Так он в туалете перепутал что одеть!
- Твое? - она снова толкнула меня в плече.
- Твое! – подмигнула я ей.
Заиграла группа «Иван Купала» и все вдруг стали водить хороводы взявшись за руки. Нас подхватили какие-то милые парни, выглядели они немного странно как геологи. Хотя, скорее всего, это были толкиенисты, милые хоббиты, которые по выходным собираются в парках и устраивают там костюмированные бои на деревянных мечах. Весело протанцевав с ними до самого конца, мы пошли в палаточный городок, где у них был костер, Кольцо Всевластья, одеяла и коврики туристов. Юля прилегла с краю с хоббитами, а я села у костра, закутавшись в свой плед. Начал накрапывать мелкий дождь, спать совсем не хотелось. На большом экране возле сцены стали показывать фильм. Там главный герой все время отвечал по мобильному, что кого-то там нет, он умер. Я смотрела на спящую подругу и не верила, что все так хорошо закончилось. А еще я вдруг поняла, что так же смогу завтра сказать, что меня нет, я умерла, и это будет реальностью. Потому что завтра я буду совсем другой и эта песня с такими простыми словами «..вечно молодой, вечно пьяный..» будет всего лишь воспоминанием об этой волшебной толкиеновской ночи. Ведь уже здесь есть люди, которые вместе со мной повторяют эти слова и завтра тоже повторят в отличии от меня и будут правы. А я нет, и тоже буду права…
Следующий день был ознаменован тем, что мне позвонил некто Смирнов и пригласил дать показания. Мы договорились с ним на пятницу. Время тянулось медленно. В основном я валялась дома, взяла отгулы на работе и на улицу выбиралась только в случае крайней нужды.
- Нина Георгиевна Ковалева? – уточнил у меня видимо господин Смирнов, следователь по особо важным, убойным делам, что следовало из таблички на двери.
- Угу, - ответила я, садясь перед ним, куда собственно он и показал жестом.
- 19…ого года рождения?- продолжил он, не отрывая головы от бумаг.
- Угу, - какой важный следователь, а с виду неказист. Маленький, с наметившимся пивным животиком и лысиной, здоровущей не по годам. - Видно серьезное дело?
- Что? А ... так. Все у нас серьезно, - он чуть оторвал голову и показал мне свои маленькие бегающие глазки чиновника низшего звена.
- Другими себе особо важных следователей представляла, - пользуясь заминкой и рассматривая кабинет, сказала я. Комната средняя, пустовато немного, обои в мелкий голубой цветочек. Романтично. И в углу тумбочка с чайными принадлежностями.
- По особо важным…
- Ну да. Кино, знаете ли, оставляет свой след.
- Больше читайте, - он все еще подставлял свою хорошо сформировавшуюся лысину мне на обозрение. – Чем занимаетесь?
- Я журналист. Печатаюсь в некоторых журналах.
- Когда и при каких обстоятельствах познакомились с Казухиной Юлией Анатольевной?
- Даже не знала, что у нее такое смешное отчество, – мне вспомнились большие бархатные глаза Этьена. Был бы он немного порасторопнее, не сидела бы я здесь.
- Было, - он выпрямился, разогнул спину и чуть потянулся. – Было отчество. Так все-таки? – повторил он вопрос.
- В клубе, чуть больше года назад.
- Для лесбиянок? - лысый продолжил что-то писать.
- Нет, клуб был для всех, – как-то стало тяжко на душе, не все так просто будет, подумалось мне.
- Вы ее содержали?
О, куда вы копнули! - я смотрела, как за его спиной начала парковаться какая-то машина. Водитель был неопытен и долго пытался въехать в узкий промежуток, оставленный между авто.
- Никуда я не копаю, – он опять разогнулся. – Просто если ваша жизнь такая, то что я могу поделать? - смотрел совершенно бесстрастно и можно было подумать, что ему действительно наплевать кто с кем спит и за что. – Отвечайте, пожалуйста, прямо на вопросы, так будет проще и для меня и для вас.
- У меня не очень большой заработок, чтобы кого-то содержать. Хотя жили мы на мои деньги.
- Как скоро после знакомства вы стали любовниками?
- В тот же день.
- Как давно вы расстались?
- Около четырех месяцев назад.
- Что послужило причиной разрыва?
- Она ушла от меня, - машина наконец-таки припарковалась. Из нее вышла средних лет женщина.
- Она ушла от вас к Аверину?
- Не знаю...
- Да знаешь ты! Все ты знаешь!
- В этот раз вроде нет. Если Лелька не врет. Хотя обычно он заезжает ненадолго.
- Он бы подошел, я бы улыбнулась. Он бы приставал ко мне, я б ушла…- затянула Юлька.
- Только принца нет, где ж он подевался? Я не поняла? – продолжила я.
- Будет, будет!
- «Мой совет, до обручения не целуй его в уста»! Знаешь, он как царь Мидас превращает все, к чему ни притронется, в золото.
- Так это то что нужно! Руки Мидаса, но не пидораса! - заржала она как сумасшедшая.
- Но золото, по сути, мертвый металл, и если ты хоть капельку жива… А если честно, не трогала бы его, это другой совет на будущее. Мидас- пидорас, он во Франции сегодня.
-Медас! Ты что как сочинишь! - мы уже проходили по двору загородного ресторана, арендованного Лелькой для празднования очередного дня рождения. На нас были коктельные платья, чулки и туфли на шпильках, что уже само по себе смешно, но это было обязательное условие, выдвинутое Лелькой.
Внутри все поражало своей роскошью. Ресторан был громадный. Там было все: и отдельные кабинеты, и разные холлы с видом на дорогу и на террасу с садом. Несколько фонтанов, мраморные лестницы различных форм и величин. Все противоположное крыло занимало казино с баром, игровыми аппаратами и отдельными залами для вип-гостей. В отделке преобладал бархат и золото, слепили глаза громадные хрустальные люстры. Собравшаяся публика не отставала от интерьера. Дорогущие наряды из последних коллекций на женщинах оттеняли блеск неподдельных драгоценностей. Мужчины же демонстрировали костюмы тонкой шерсти в основном сшитые на заказ, брильянтовые часы и запонки с крупными камнями. В толпе мелькали известные лица. Вел вечеринку популярный телеведущий. Мы сразу затерялись в толпе. Это был блеск, шайн в чистом виде. Юлька моя сразу поплыла от увиденного. Шампанское опьянило и меня. Я почувствовала себя реальной частью этого гламура, будто я тоже знаменитость или просто богата.
Лелька появлялась то тут то там, периодически подбегала к нам, выпивала, знакомила с тем, кто подвернется под руку, и убегала вновь. Ведущий извивался, как мог, так и брызгал комплиментами в адрес именинницы, шутил, плясал, даже попытался спеть, чем всех очень рассмешил. Играла живая музыка, известные певцы сменяли друг друга. Когда объявили, что будет петь Цой, я была уже сильно навеселе и, помню только, подумала, что же деньги делают, даже Витя вернулся. Но на сцену вышла Анита, маленькая, темненькая и очень заводная. Помню, мы пошли танцевать и у Юльки так горели глаза, куда там Лелькиным изумрудам.
- Вот это жизнь! – орала мне на ухо Юля.
- Дольче вита!
- Что?
- Сладкая жизнь, значит!
- А понятно! – Юлька озиралась по сторонам, стараясь рассмотреть побольше. - Точно, сладкая! Ой! Смотри! А ты говорила! - она показала на вход рукой и запрыгала от радости.
В зале ресторана уже расположилась группа молодых высоких парней в строгих костюмах, за ними, отмахивая рукой, прошел Аверин. Как всегда с букетом белых роз. Лелька с визгом бросилась к нему на шею.
- А я думала, ты не придешь! - весело орала именинница. - Мой дядя приехал! - сказала она, уже обращаясь ко всем. Гости, стоявшие вокруг них, зааплодировали.
- Ну, как я мог не поздравить мою единственную племянницу, – сказал Аверин. – Дорогая моя Лелечка, тебя, как и всех твоих гостей, ждет сюрприз. Попрошу всех пройти на веранду, - он выпрямил руку, жестом Ильича указывая направление.
Гости неторопливо стали выходить в раскрывшиеся двери. На улице уже было темно и по-вечернему прохладно. Когда все расположились, Аверин скомандовал «раз, два, три» и темное небо взорвалось разноцветными огнями. Минут пятнадцать все сотрясало от взрывов, яркие вспышки сменяли друг друга, пока огненными буквами не высветилась надпись «с днем рождения», после чего все затихло. Когда все вернулись, в центре просторного зала именинницу уже ждал громадный многоярусный торт, весь в горящих свечах. Леля задула свечи и стала угощать собравшихся. Аверин стоял рядом с племянницей и помогал ей резать торт, а возле него я заметила Юлю, которая подавала тарелки.
- Смотри что делает! - ко мне подошел Мансур.
- Это ты о чем?- спросила я с напускным равнодушием.
- Да, дядя! Сколько деньжищ вывалил! Жуть! – он обвел бокалом вокруг себя. – Любит ее! Ни в чем нет отказа! Своих нет, вот племянницу и балует! – тем временем Юля во весь рот улыбалась Аверину, а тот ей в ответ.
- Пойду шампанского налью!- крикнула я на ухо и пошла вглубь ресторана, к началу большого стола, где виднелась полная бутылка. Шла я медленно, отодвигая по пути стулья, которые мне мешали, и думала, что праздник прошел и пора уходить, возможно, даже одной, без Юли. И пошла я за вином только чтобы не видеть, как она гримасничает. Вспомнилось, как Юля раз сказала, что улыбаться нужно так, будто хочешь укусить. Подойдя, я взяла бутылку.
- Зачем же самой! - за моей спиной стоял Аверин. В зале опять кто-то пел, было шумно. Он приблизился ко мне вплотную и почти кричал, чтобы я могла его расслышать. Взял вино и стал наливать в мой бокал. Запах его терпкого парфюма окутал меня мягким облаком.
- Перельется! - я приподняла горлышко бутыли и машинально опустила палец в бокал, чтобы пена осела. Вокруг меня тем временем стали происходить странные вещи. Я как будто оказалась в магнитной воронке, в эпицентре чего-то, что вдруг заставило время течь медленнее. Люди в противоположном конце зала как мухи в меду плавно повернулись в нашу сторону. Леля медленно резала торт и клала куски на тарелки, не отрывая глаз от нас. Юля, которая ей эти тарелки подавала, делала это также глядя во все свои глаза. Даже музыка затормозилась и танцующие с поющим вместе с ней. И те, кто не пялился на нас в открытую, просто делали это более незаметно. Я вытащила палец из бокала и стала искать салфетку. Он взял мою руку и вытер своей рукой.
- Прости меня за прошлый раз! - начал он, все еще не выпуская мою руку. - Ты как-то завела меня тогда! - поднял на меня глаза блекло стального цвета и мне показалось, что он смеется. - У тебя, знаешь, один поворот головы чего стоит! Крышу сносит! Я не хотел, чтобы у нас все так начиналось! - продолжал он кричать.
- У «нас»?! Да ладно. Не берите в голову, одним словом, – попыталась пошутить я и, немного подумав, добавила:
– Только интересно у «нас» выходит, вроде сама и виновата, - я отпила шампанского.
- Знаешь, основная трагедия не в том, что кто-то виноват, а в том, что оба правы! – его лицо совсем близко, тонкие губы, морщины, круги под глазами, видно было, что он сильно устал.
- Не цитируйте мне Чехова, я из Таганрога!- вспомнила я любимую мамину фразу.
- Поехали со мной?! Сейчас уже все равно все будут расходиться!
- Не могу! – отодвинула его руку. – Не одна я!
- С той пучеглазой, что ли?! – он кивнул в сторону пялящейся на нас Юли. – Так она же тебя с потрохами продаст при первой же возможности!
- Она продаст, а ты купишь! В чем разница?!
- В чем разница…? Одна дает, другая дразнится! – он налил себе в фужер водки и залпом выпил. - Поехали?!
Я оглядела зал. Как в замедленном кино люди пили, ели, говорили, перемещались с места на место, при этом смотрели только на нас и, казалось, что все с нетерпением ждут, что же я отвечу на вопрос. На сцену выскочил ведущий и, глядя прямо мне в глаза, заорал:
- Наступает самый волнительный момент нашего вечера! И так, дорогая наша именинница, уважаемые гости! Дамы и господа! Ледис энд джентлменс! Сейчас! В этот самый момент! Только для нашей любимой именинницы! - ведущий поправил очки. – Споет! Споет! - я отрицательно покачала головой. Телеведущий как отличник при неправильном ответе разочарованно поморщился. – Рикки Мартин!!!! – раздались вялые аплодисменты.
- А хочешь, она за мной побежит, я только пальцем поманю?!
- Мне все равно.
- Вот там и посмотрим, как тебе все равно!- он снова налил водки, чокнулся со мной и выпил. Когда ставил бокал, наклонился очень близко и сказал напоследок:
- Значит Чехов! - он обнажил ровные белые зубы в подобии улыбки. – Надо запомнить! А то как-то не удобно, когда не знаешь, кто сказал!
- Повторяю вопрос, она ушла к Аверину?
- Не знаю, - я все еще смотрела на стоянку, как машины приезжают, уезжают, паркуются. - Часто ли вам говорят женщины, к кому они уходят? – не дождавшись ответа, я закрыла лицо руками. - Мне вот еще ни одна не сказала. «Нужно пожить немного врозь» – вот собственно и все.
- Какие у вас были отношения с Авериным?
- Никаких, – мне вспомнилось родимое пятно и я еле скрыла дрожь, пробежавшую по телу.
- Вы были знакомы?
- Да. Он - дядя моей школьной подруги. Она нас представила друг другу на одном из своих дней рождений.
- Аверина с Юлей познакомили вы?
- Нет.
- А кто их познакомил?
- Тоже на дне рождения возможно.
- Когда вы видели Казухину в последний раз?
- Не помню.
- После того как вы расстались, вы с ней виделись?
- Да.
- Когда именно?
- Во сне. День точно не помню.
- Все шутите. Желательно вспомнить. Это в ваших интересах. Что делали в ночь с субботы на воскресенье?
- Наш журнал проводил корпоративную вечеринку в клубе «Оранж». Я была там.
- К скольким вы туда пришли и во сколько покинули вечеринку?
- Начало было в десять, я пришла чуть раньше. Ушла после трех или около того, - мне уже порядком стал надоедать этот допрос.
- Кто может по времени подтвердить ваше присутствие в клубе с двадцати четырех до двух часов ночи?
- Да все!
- Все это никто. Прочтите внимательно, пожалуйста. Подпишите, что с моих слов записано верно, - он опять распрямился и протянул мне исписанные аккуратным детским почерком листы. Я подписала. – Отлично. Иногда человек думает, что совершил идеальное убийство. Уверен даже, что его никогда не поймают. А потом вдруг на месте преступления находят какие-то вещи. Его вещи, я имею в виду, - следователь обернулся, чтобы посмотреть, куда же я так смотрю. - А теперь вот это.
- Подписка о невыезде?
- Да. А что вы хотели?
- Вы меня подозреваете?
- А почему бы нет? Ревность еще никто не отменял, - при этих словах его глаза еще быстрее забегали, - До свидания – он протянул мне бумажку, разрешающую выход. Я поднялась и побрела к двери. – Пожалуйста, ищите свидетелей. Вы у нас основной подозреваемый. Вы ничего не теряли?
Я с удивлением повернулась на его слова, но он уже нырнул под стол и рылся там в бумагах.
В Красково я была всего несколько раз и почти никого там не знала. Мельком видела только Юлину мать и еще знала ее подругу - Ладу. Когда я подошла к дому, Лада меня и встретила. Мы вместе прошли в квартиру на первом этаже. Незнакомые женщины в черном суетились на кухне. Мы поздоровались с Юлиной мамой. Я хотела принести ей свои соболезнования, но не смогла, так как к горлу подкатил ком. Прошли дальше и возле окна увидели закрытый гроб, вдоль него стояло несколько стульев. На одном, у изголовья, сидела девочка лет шести. Она испуганно посмотрела на меня большущими зелеными глазами.
- Это ее дочь, Маша, - сказала Лада, когда мы вышли на улицу. В основном, пришедшие на похороны ожидали у подъезда, поскольку в квартире было душно. Людей было немного. Потом все засуетились. Вынесли на улицу гроб. Ждали автобус, который чуть опаздывал. Мать Юли уже была порядком пьяна. Это была маленькая худенькая женщина со жгуче черными крашеными волосами и сильно пропитым лицом. За ней неотрывно следила глазами ее мать, бабушка Юли. Та, в свою очередь, была большого роста, очень крупного телосложения и голос имела соответствующий, как труба. Она стояла соляным столбом и отдавала распоряжения, прижимая к себе маленькую Машу. Ребенок напоминал двухмесячного котенка, которого только что отняли у кошки, чтобы отдать в хорошие руки. Она с любопытством и немного растерянно следила за происходящим.
- Юля никогда не говорила мне про ребенка, - близился полдень, становилось душно. Стоять в черном на солнце было тяжело.
- Она стеснялась ее немного. Но очень обожала, несмотря ни на что, баловала, если получалось. У нее же родовая травма, чуть не в себе ребенок. Роды у Юльки сложные, обе на гране были. Что-то там не так пошло, не понятно, кто виноват. Судьба.
Сквозь первую еще блестящую листву пробивался теплый свет. Галдели воробьи, во дворе оживленно играли дети. На лавках сидели тепло одетые старухи и особенно грустно смотрели в нашу сторону. Весна совсем безоговорочно вступила в свои права. Одновременно зацвело все, что только может цвести. Я смотрела на темно-красный гроб и думала о том, что там не может лежать Юлька. Не может просто по определению. Как можно положить ее в коробку? Как вообще можно человека положить в коробку и вернуть, словно в магазин с чеком в обмен на деньги? Тут весна, жара, любовь, ее дочь в конце концов. Старухи вон сидят, а она в коробке. Ну, воспарить, улететь, вознестись даже, но лечь в гроб, это невозможно было представить. Пожилые женщины заерзали под моим взглядом, будто испугались, что я их похороню вместо Юли. Подъехал автобус. Все стали грузиться. Ехали мы недолго. Очень скоро были уже на территории кладбища. В конце ряда из свежих могил автобус затормозил. Вынесли гроб, поставили для прощания. Бабушка стала толкать ребенка, чтобы та подошла поближе. Маша упиралась.
- Там мать твоя! Иди же! – громогласно произнесла она. Девочка мотала головой, казалось, она не как не могла понять, что от нее хотят. Бабка все сильнее подпихивала ее к гробу. – С матерью попрощайся! – ребенок отчаянно сопротивлялся. – Иди же!
- Мама? Где моя мама? – ее все-таки выпихнули к могиле. Она оказалась в центре круга. Озираясь по сторонам, она продолжала звать маму. Тщетно пытаясь найти ее среди живых, когда та была за ее спиной. Одинокий ребенок стоял возле закрытого гроба и не знал что делать. Как будто на ее зов к ней в круг вышла Юлина мать и рухнула перед ней на колени.
- Доченька моя! На кого же ты нас оставляешь? Что же мы будем делать без тебя? – она протягивала свои тонкие руки к небу. Черные волосы паклей развивались на ветру. Своим криком она напугала Машу, та зарыдала. - Как мы будем без тебя! На кого же ты нас оставила! Доченька! Юлечка! Кровинка! Сиротами нас оставила! Не для того я тебя рожала, чтобы в землю закапывать! Что же ты наделала! - напуганный происходящим ребенок истошно орал. Я попятилась назад и скрылась за автобусом. Там, прислонив горячую голову к отрезвляющему железу, вдруг отчетливо услышала знакомую мелодию и слова «I will always love you, I will always love you…» Это у водителя играло радио и группа The Cure клялась любить кого-то вечно. Мне вспомнилось, как Юля ставила их диск и слушала впитывая каждое слово.
- Ты же все равно не знаешь английский, хочешь переведу? - спрашивала я. Она в ответ всегда трясла рукой и говорила, что и так знает, о чем они поют. Они поют о невозможности счастья.
В Красково меня ждала Лелина машина. Я села в нее и мы поехали обратно в Москву.
- К чему этот цирк? – Леля не очень любила водить, тем более выезжать за пределы города. – Она тебя бросила? Бросила! И все, забудь об этом! Нет, ты поперлась! – дорога была не слишком забита, утренние пробки уже рассосались. – Она, знаешь, какую свинью всем подложила? А чего ты отвернулась? – Леля бросила на меня взгляд. – Не нравится? Эта сука дядю шантажировать вздумала! Я, мол, от тебя беременна, разводись с женой и женись на мне! Она что у тебя совсем без башни! Где ты эту соску отрыла только! Подруга! – мы молча проехали Люберцы.
– Скажи честно, ты знала, что она собирается делать? – завела Леля опять. – Молчишь. Нет, она совсем не понимала с кем она ****ся, ****ь? Сука подзаборная! Дешевка красковская! Самоубийца! Таких надо за оградой кладбища хоронить! Как собак! – тем временем мы въехали в город. – У него же выборы! А тут в убийстве какой-то оторвы обвиняют! Куда прешь скотина! – она повернулась ко мне и подмигнув спросила: -Может это я ее того? – я смотрела на Лелю и передо мной вдруг возник наш девятый «А»…
Начинался учебный год, мы с ней были новенькие в школе №… Девятый класс «А» специализированной английской школы. Леля тогда только переехала с родителями и дядей из Питера в Москву. Я тоже только переехала, только не из Питера, а из Таганрога. Мы были новенькие приезжие и с нами никто не общался. И эти все обстоятельства нас сильно сдружили.
История моего переезда была похожа на сказку. Впрочем, как и само появление на свет. Когда мама была молодой и очень романтичной девушкой, ей как трем сестрам очень хотелось в Москву. Но выбраться не представлялось никакой возможности, пока не забрезжила небольшая надежда в виде моего будущего отца, уроженца города Москва, приехавшего в командировку. Он был старше матери на десять лет, опытен, высок и неплох собой. Видя себя уже постоянным посетителем московского метрополитена, мама потеряла бдительность и невинность вместе с ней. Отец уехал, обещал писать, но не писал. Потом родилась я. После него мать как-то сильно возненавидела Чехова. При случае всегда говорила: «Не цитируйте мне Чехова, я из Таганрога», но надежду о Москве все же хранила, где-то в глубине души ожидая, что вот-вот придет письмо из Москвы с предложением руки и сердца, и еще прописки. Письмо пришло, и действительно там было приглашение переехать, но не ей, а мне. Конечно, она была рада и этому, но обиду на меня все-таки затаила. Приглашал меня не отец. Отец тем временем умер, что-то с сердцем. Просто бабушка, его мать, поняла, что из отпрысков после сына осталась только я, так как в браке он воспитывал двоих сыновей своей жены. И, несмотря на то, что бабушка всегда неодобрительно отзывалась о моей матери, ей пришлось признать меня своей внучкой за неимением других вариантов. По сути, она спасала себя от одиночества, а меня от провинциальной судьбы и от отчима. Ее предложение было моим шансом, выигрышным лотерейным билетом. И я им воспользовалась.
Жили мы с бабушкой на Автозаводской, в просторной комнате в коммуналке. Она была маленькой сухенькой старушкой, курила беломор, по праздникам пила водку. Когда-то очень давно она была врачом. Сидела и жила на поселении вплоть до смерти Сталина. Вернулась она беременной или забеременела сразу же, мне осталось непонятно. Знаю, что родила она поздно и неизвестно от кого. Отца называла стоеросовой дубиной, меня, впрочем, тоже. Говорила: «Ты такая же, как твоя мать - сельпо неотесанное». Я скрипела зубами и молчала. Потом она немного успокоилась и даже как-то процитировала слова Елизаветы Петровны, обращенные к молодой Екатерине: «Ты будь умной, но не слишком, а то круглой дурой выйдешь». В общем, признала своей. Помогла с университетом, делала все, что могла и даже чуть больше. И умерла когда я уже нормально стояла на ногах.
Дружить мы стали не сразу. Сидели за одной партой и первое время косились друг на друга с недоверием. Леля была уже к тому времени округлившаяся девушка с белыми локонами и вовсю растущей грудью, у меня же кроме ног не росло ничего. Была я худым, длинноногим нескладным подростком, еще и выше всех своих новоиспеченных одноклассников. Тогда я не знала, что в скором времени все мои недостатки превратятся в достоинства. У Лели была новомодная форма в виде костюма, серые глаза, отличные оценки и словечки типа «булошная» и «парадный». У меня же южный говор, школьное платье на вырост и штопаные колготки. В общем, у нас было много общего, но дружбы пока не было. Как-то раз шли мы вместе после школы, просто нам было в одну сторону, и прямо за школьным двором к нам подходят девки из десятого «Г», четыре «какашки», так мы гэшников называли. Подходят к нам и к Леле с вопросом, мол, тебя предупреждали, чтобы ты, сопля, Сергея не трогала? Ты почему ослушалась? В репу хочешь получить? А Леля им: «Нужен мне ваш сраный пацан, сам ко мне лезет. Какашник!» А они ей: «Ты, сявка, как с взрослыми тетями разговариваешь?». И самая главная такая меня в плечо толкает: «Иди, - говорит, - девочка, пока цела, не о тебе речь пока!» А я ей: «Ты, гниль, руки мыла, что меня тут за плечо мацаешь?» А Леля как заржет: «Зачем им мыться, они же какашки!» Что тут началось! Не могу сказать, что мы их побили, но отбивались мы круто! Пока какая-то тетка не заорала: «Да, что ж вы делаете! Вы же девочки! Милиция!». И мы кинулись врассыпную. Забежав в ближайший подъезд, мы уселись на подоконник, чтобы отдышаться. У меня текло из носу, у Лели была разбита губа. Посмотрев друг на друга, мы рассмеялись.
- А ты молодец! - Леля протянула мне грязную в крови руку.
- Ты то, ты то! «Парадный»! - я пожала ее своей.
- Знаешь, что мы теперь кровные сестры? – спросила меня она, не отпуская руку. – Видишь, наша кровь смешалась и теперь все, ты моя, а я твоя сестра.
- Выходит, да.
- Ура!- она кинулась меня обнимать и целовать. – Я так хотела всегда сестру? А у тебя есть кто-нибудь?
- Нет.
- А вот и не правда! Теперь у тебя есть я!
-Выходи, - сказала Леля.
- Ты не поднимешься ко мне?
- Некогда сегодня. Да и настроение пропало, - она обиженно гладила руль машины.
- А что там у него, совсем плохо, да? - спросила я, глядя в сторону.
- Ой! Жалко стало? Не пойму я, что у вас за игры! Садо-мазо попахивает, - она открыла окно со своей стороны. В салон влетел радостный весенний ветерок. – Может, съездишь утешить? Подкинуть? – подмигнув, сказала она.
- Когда ты успела скурвиться, сестра?
- Так мы же по-семейному. А если серьезно, – Леля сменила тон. - Там, говорят, есть видео- или фотоматериалы. А, может, и нет. А, может, есть, но скоро не будет. Или нет, но появятся. Кто-то на этом хочет сыграть перед выборами и вообще, - она закрыла окно. – Ладно, пора мне. А за него не беспокойся, не такой он человек, чтобы просто так сгинуть. Он из любого дерьма выкрутиться и еще все в свою пользу обернет. Вспомнишь мои слова!
- А ты часто берешь в клубах ваниль?
- Это что, молочный коктейль что ли? Ты же знаешь, я что покрепче! - крикнула она мне, уже отъезжая.
Я зашла в подъезд, лифт не работал. Совсем не расстроившись, я стала подниматься наверх. Лестница была не грязной, на стенах периодически появлялись надписи. Содержание было постоянным. Писали о любви, ненависти, сексе. Все те же Маши, Миши, Антоны - гондоны, Светики и Ленчики. Все как всегда. Все как у всех. Только «Нина – гадина» это уже не про меня. Я конечно гадина, еще какая, но я вылетела с верхушки хит-парада и все подъезды мира больше никогда не напишут обо мне. Никогда. По сути, страшное слово, я бы наложила на него запрет, как на мат в общественных местах. В наше веселое время людям необязательно знать, что с каждым может случиться «Никогда» или «Никогда не случится» - что еще страшнее. Мимо меня проплыла неброская, выцарапанная надпись «Юля, приходи ко мне сегодня». Я остановилась возле нее, порывшись в карманах, достала ключ и старательно вывела «…и не уходи никогда». Открылась чья-то дверь и проходящий мимо меня старый мужик возмущенно посмотрел, как я доцарапываю надпись.
- Здрасьте. – промямлила я. Он чуть не лопнул он негодования, но промолчал.
Когда я открыла дверь, первое, что увидела, это как Юля сидит на краешке кровати. В квартире орали The Cure. Она была вся собрана как перед прыжком. Прямо у моих ног в коридоре стояла небольшая сумка. Пройдя в квартиру, я сделала музыку потише и рухнула на кровать.
- Ты все поняла, да? Тем лучше. Тем лучше, - звук ее низкого голоса разлился по квартире. - Не люблю объяснять. И незачем это.
- Не думала я, что ты вообще будешь хоть что-то объяснять, - я перевернулась на спину.
- Неужели ты меня за последнюю скотину все время держала?
- Не ужели, в самом деле….- произнесла я как считалочку.
- Я ведь любила тебя…И сейчас тоже … еще…
- А я тебя как! Даже не представляешь!
- Ну, зачем ты? Я правду говорю.
- Ой! А что там за сумочка у порога стоит? Ты свои труселя в химчистку решила сдать? Ну вот, тратиться еще! Давай, я постираю! - я дернулась в кровати, будто встаю. – Хотя, чего это я. Ты, я смотрю, при деньгах, – я потянула за ее новую блузку. – Может, подкинешь до зарплаты? Я отдам…потом, если захочешь.
- Перестань.
- Прости, я перебила. Ты же мне в любви признавалась. Жуть как люблю когда про любовь. И так, я люблю тебя Нина! Но… мы должны расстаться, весь мир против нас!
- Какой мир! – она обвела рукой, указывая на квартиру. – Нет никакого мира! Нет и не могло быть! Ты все придумала сама. Все, от начала до конца! И меня тоже. Ты хоть когда-нибудь задумывалась, как мы будем жить через десять лет? А через двадцать? Тридцать, если повезет? У нас нет будущего! Наша любовь это только вспышка. Всем спасибо, все свободны. А я хочу будущее. Хочу семью и детей, дом за городом и мужа.
- Ты нашла не того принца! Бедная моя Юлька, семью она захотела! Просто сруби с него побольше бабла. Хоть поживешь красиво, - не сдержала я смех.
- Да, я устала без денег! Ты не знаешь, когда мать пьет и тащит все из дому без разбору, а бабка орет так, что мозг сворачивается. И до Москвы добираться на электричке с потными уродами в обнимку! Из работы только продавщица колбасы или официантка. А совсем рядом дорогие машины, брильянты, шубы из шиншиллы. И все это на таких же простых девчонках как я. Чем я хуже них! Мне скоро двадцать пять стукнет и все! Даже молодость прошла! А с тобой меня что ждет? Жить в однокомнатной квартире с вечно неработающим лифтом? И ждать, когда ты напишешь свою гребаную книгу и разбогатеешь? А потом тебе улыбнется молоденькая девчушка и ты побежишь к ней, показывая мне свою старческую спину?
- Напиши свою! Просто сделай хоть что-нибудь! В конце концов! Нельзя войти в эту жизнь с черного хода! Это вход для обслуги! Так и останешься официанткой, только в брильянтах и шиншиллах. И с постоянным страхом, что вот-вот уволят и на выходе, опять же черном, отберут и то и другое, чтобы передать униформу вновь прибывшей!
- Со мной так не выйдет.
Она сидела на краю, вся такая маленькая, комочек, сжатый детский кулачок. Я потрепала ее стриженые волосы, она чуть отстранилась, повела рукой по шее, дальше плечи, ложбинка на спине. Она поднялась и пошла к двери.
- Все хотела спросить. Ты зачем лифчик носишь? Смешно, честное слово… - в ответ она хлопнула дверью.
- Парни не плачут! – расслышала я слова песни.
- Заткнись, урод! – запустила в магнитофон подушкой. – Я не хочу знать, что в жизни нет счастья!
Все лето прошло в какой-то странной меланхолии. Я писала разнообразные статьи. Встречалась с друзьями. Гуляла по паркам. Ездила загорать к знакомым на дачу. Побывала даже в Праге во время отпуска, где неспешно бродила по корявым мостовым маленьких улиц. И по приезде нашла повестку в суд. Меня приглашали дать свидетельские показания по делу об убийстве Юлии Анатольевны Казухиной.
Как всегда в Москве август выдался жаркий. Придя по указанному адресу, я уже была вымотана духотой. Долго пришлось ждать вызова в коридоре. Потом ко мне подошел мужчина в форме охранника и пригласил войти. Первое, что мне захотелось, когда я открыла дверь, это тут же ее закрыть. В лицо ударил спертый воздух небольшого зала до верху забитого людьми. Меня подтолкнули в спину. Пройдя к трибуне через забитые людьми ряды, я осмотрелась. Прямо передо мной за высоким массивным столом сидел мужчина лет за пятьдесят с круглым и очень красным лицом, он был в каком-то черном потертом балахоне и явно страдал от жары и приступа гипертонии. По разные стороны от него я увидела столы, за одним из которых сидела Юлина мать. Мокрым платком она вытирала остатки косметики со своего лица. Со скучающим видом смотрела в окно непривычно трезвыми глазами. Напротив нее, с другой стороны, сидела дама сорока-сорока пяти лет. Она была хороша собой и одета со вкусом. Время от времени она как будто обмеряла зал, смотря на всех немного свысока. Рядом с ней сидел Горшевский, хорошо всем известный адвокат.
- Сейчас мы установим вашу личность, - заявил мне судья и стал спрашивать имя, прописку, работу. Потом торжественно заявил о том, что я не могу отказаться от дачи показаний и пригрозил наказанием за дачу ложных. Я со всем согласилась и прокурор с адвокатом приступили к допросу. Вопросы были уж очень тактичными. Уточнили, когда мы познакомились. И в основном спрашивали, знала ли я что-либо об отношениях Юли с Авериным. Не говорила ли мне покойная, что она беременна? Считала ли я, что она беременная? Видела ли я их когда-либо вместе? В общем, все крутилось опять вокруг Аверина. Закончив допрос, меня усадили в первый ряд и вызвали Аверина. Я не поверила своим ушам. Но, двери распахнулись и как глоток свежего воздуха, уверенной походкой, отмахивая одной рукой, вошел он и встал вместо меня за трибуну.
- Сейчас суд установит вашу личность, - снова начал судья. Все повторилось, только Аверину предложили отказаться от дачи показаний, так как муж может не свидетельствовать против своей жены. «Жены?» - чуть не в голос спросила я и вытаращилась на женщину возле Горшевского. Дама все так же скучающе смотрела в зал, только при взгляде на Аверина ее лицо менялось, она как будто вглядывалась в этого человека за трибуной и пыталась вспомнить, кого же он ей напоминает.
- Я буду давать показания, - строго и немного грустно заявил Аверин. Судья приступил к допросу.
- Когда и где вы познакомились с Казухиной.
- На дне рождении моей племянницы Елены, она была ее подругой.
- Виделись ли вы с ней еще?
- Не припомню, возможно, когда виделся с Еленой. Точно сказать не могу.
- Была ли у вас с ней интимная близость?
- Нет, - на нем был безупречный костюм, белого цвета накрахмаленная рубашка и неяркий галстук. От него так и веяло свежестью и прохладой. Казалось, что в чудо-костюм был вмонтирован кондиционер, чтобы ему было свежо.
- Была ли она от вас беременна?
- Логично, что нет, - Аверин усмехнулся.
- Угрожала ли она вам? Шантажировала ли вас?
- Нет, такого не было.
- А поступали ли какие-либо угрозы от других людей?
- Личного характера? Нет.
- Как вы думаете, ваша супруга психически здоровый человек?
- Конечно, да!- он поднял полные горя глаза на свою жену.
- Она принимала сильно действующие препараты?
- Возможно. Она на протяжении нескольких лет лечилась от депрессии.
- Как вы думаете, какова причина ее болезни?
- Мы не можем иметь детей, она очень тяжело переживала по этому поводу, - он снова с нескрываемой грустью посмотрел на супругу.
- Возможно, она узнала о вашей измене?
- О какой измене вы говорите? Я Любови Александровне не изменял, - у него получилось особенно торжественно.
- Вы знали, что подсудимая получила несколько писем с фотографиями вас в интимной обстановке с Казухиной?
- Ни о каких письмах я не знал. И фотографии эти считаю сфальсифицированными!
- Но экспертиза установила, что они не подвергались монтажу.
- А я категорически заявляю, что на этих снимках не я!
- И связь с Казухиной вы по-прежнему отрицаете?
- Конечно! Где обещанная беременность? Может у вас есть генетический материал, подтверждающий мою с ней связь? Я готов сдать кровь и все что угодно на анализ! - в его глазах появился лукавый блеск.
- Считаете ли вы, что ваша супруга могла пойти на заказное убийство?
- Нет, нет и еще раз нет! Это гнусная провокация! Кто-то, чтобы помешать мне, разыграл этот жуткий спектакль! Сначала в ее почтовый ящик были вброшены ложные свидетельства моей якобы измены и сообщения о том, что Кизухина беременна от меня…
- Вы хотели сказать Казухина?
- Да, конечно же! Прошу прощения. Затем кем-то, возможно из подкупленного персонала, были сделаны звонки на несуществующий номер мифического киллера с ее телефона. И потом злоумышленники сами убрали наживку, выдав все это за заказное убийство! Это же очевидно!
- То есть вы хотите сказать, что все это произошло, только чтобы облить вас грязью перед выборами?
- Да. Хорошо проверенный способ устранить конкурента! Но я не такой человек, чтобы идти на поводу у этих, так скажем, благодетелей народа, которые все открывают и открывают ему глаза! Я не могу оставить тех, кто доверил мне свои надежды на безбедное будущее. Я не могу не оправдать чаянья моего народа! Я до сих пор в неоплаченном долгу перед ним и не могу проявлять слабость в такие трудные для страны моменты!
- А кто конкретно хочет вам помешать?
- Ищите, кому выгодно, - он неопределенно провел рукой по воздуху.
- Слушание дела переносится на завтрашний день, – ударом молотка подытожил его рассказ судья.
Все повскакивали с мест и двинулись к выходу. Я осталась сидеть, чтобы не толкаться вместе со всеми. Тем временем ушел судья, собрав бумаги со своего огромного стола, и мимо меня повели жену Аверина. Выглядела она абсолютно безучастной, но когда наши глаза встретились, вдруг мне подмигнула ни с того ни с сего. Расталкивая всех на ходу, я кинулась прочь.
Выбравшись из зала, пошла вдоль коридора к двери с табличкой «туалет». Под табличкой большими буквами было написано «ремонт». Я с надеждой толкнула дверь, она поддалась. Оглядевшись, я нырнула за дверь. Ремонта, конечно же, никакого там не было, а был полуразбитый унитаз в не закрывающейся кабинке и совсем раздолбанный бачок рядом.
Натягивая штаны, я подошла к закрашенному окну. Я уже собиралась выходить, когда услышала отрывки еле долетающего до меня разговора.
- Давай сюда в тень! - услышала голос. Ему ответили что-то. И голос добавил: - У тебя зажигалка есть?
Я приблизилась к окну. Говорили двое мужчин. Голоса мне были знакомы, но я не могла угадать, кто же говорил.
- Как тебе предвыборная речь? - продолжил первый.
- Я плакал! - отчаянно заржал второй.
- Я тоже! – первый подхватил ржач. – Мне особенно понравилось «я никогда не изменял Любови Александровне»! Вот человек заливает и не краснеет! Одно слово «броневичок». Самоходка железная, ни чем не прошибешь.
Я пыталась рассмотреть говоривших через маленький просвет из-за отколовшейся от стекла краски.
- Вот напоследок он зря сказал «кому это выгодно».
- Ты о чем?
- Я про суд все. Весь этот процесс очень уж ему на руку. Может, это он убил? Ведь эта дура его и впрямь шантажировала!
- Я в такие игры не играю!
- Знаешь, что послужило ему стартовым капиталом? С чего он начал? Любовь Александровна! Точнее ее папа и то, что он за нее получил. Потом, конечно, он все это сильно прокрутил и приумножил, но до сих пор основные предприятия были записаны на нее. И вот тут то и главный момент что были, так как у них составлен антирейдерский договор, ну, понимаешь о чем я. Это когда один из супругов под следствием, чтобы рейдеры не разграбили, все переходит в законное владение второго, свободного супруга. И вот уже все полностью его! – наступила пауза. – Но и это еще не все! – продолжил второй. – Если бы он разводиться собрался, она бы такую долю себе тяпнула, а тут нет тебе, дорогая, ничего!
- Ты хочешь сказать, что он ее даст засадить? Видел, как заступается! Бьется аки лев!
- ****ся! Он ее сам засадит и еще плакать будет прилюдно! Она ему на воле не нужна. Грех такую возможность упускать. Может, сам все и подстроил. У него какая-то журналистка появилась…
- Да откуда тебе знать?
- У меня человечек один есть, так он мне недавно такую историю слил, обхохочешься!
- Ну, не тяни, зараза!
- Охота знать, да?
- Ну?- наседал от нетерпения первый.
- Так вот, ему какая-то баба не дала! Прикинь! Я тоже сначала не поверил. Слушай дальше. Так он же «броневичок», он завелся! По газам вдарил! Взревел аж! Реально, пустил ее в разработку! Я не могу, девка живет себе ни сном, ни духом, а над ней целый отдел работает. Наружка, прослушка, все дела по полной! И, знаешь, как он сказал? «Просто хочу знать о ней все. Каждый ее день, поминутно». Нормальный человек, да? «Просто хочу знать…»
- А кто она? Из наших, может, кто?
- Не знаю! Имя никто не знает!
- Может это Жанна?- он опять бешено заржал.
- Нет, Сашка! У нее жопа с подъемчиком… Мимо не пройдешь…
- Анька из спортивной редакции! Он спорт любит!
- Точно! У нее такие буфера! Весь отдел мял….
Их голоса стали замолкать, они уходили.
На следующий день в суд я не пошла. Позже из газет узнала, что Любовь Александровна Аверина была признана виновной в совершении заказного убийства Юлии Анатольевны Казухиной и понесет наказание в виде лишения свободы на восемь лет с отбыванием в колонии строгого режима. Потом было назначено медицинское переосвидетельствование, после которого она была признана невменяемой и наказание заменили принудительным лечением в психиатрической лечебнице. Сам Аверин заявил, что кто-то воспользовался ее тяжелым состоянием и спровоцировал пойти на преступление. Так же он добавил, что считает наказание незаслуженно суровым и надеется на скорейшее ее выздоровление.
После работы, сама того не замечая, я вдруг повторила тот вечерний маршрут и оказалась в том баре, где мы познакомились с Юлей. Я сидела в дальнем углу и смотрела, как народ потихоньку расходится. И еще я тайком представляла, как откроется дверь и войдет Юлька. Но время шло, выпитого становилось все больше и больше, а ее так и не было. Или я уже совсем перебрала, или мой мозг начал галлюцинировать, но дверь открылась и пьяная и чем-то раздраженная Юля действительно ворвалась в зал и завалилась на барную стойку. Бармен уже успел ей налить, а она выпить, когда за ней влетел мужчина в костюме и стал оттаскивать к выходу. Отмахиваясь от него руками, Юля продолжала сидеть. О чем-то оживленно поговорив сначала с ней, а потом с барменом, мужчина вышел, раздраженно показав на свои часы. Юля махнула ему вслед. Она продолжала сидеть ко мне спиной и задумчиво крутила перед собой стакан с соком. Она была шикарно одета и напоминала содержанку или молодую жену состоятельного бизнесмена. Только вот стрижка рыжих волос осталась как прежде. Я мысленно протянула руку и коснулась ее головы. Она резко обернулась и посмотрела на меня.
- Добрый вечер. Сильный ветер? - тихо прошептала я.
- Мы разве знакомы? – ответила она мне одними губами.
- Как знать. Вы в Сочи не отдыхали?
- В пионерском лагере только, - она опустила голову.
- Возможно, вы актриса, поэтому мне знакомо ваше лицо?
- Я певица… Хотя нет, я танцор по найму…Дэнсер фо мани.
- Увлекательно очень и романтично, - я сделала глоток своего виски.
- Не говори… - она обиженно посмотрела на свой сок.
- Зато всегда есть кусок хлеба с маслом.
- Слитки золота…
- Сливки из золота? - как бы переспросила я.
- И сливки тоже…
- Ты довольна?
- Не знаю…- тут в зал вернулся ее провожатый и она покорно пошла за ним. На выходе обернулась и добавила. - Ты оказалась права, золото мертвый металл…
- Я врала.
- Нет, - она отрицательно замотала головой.
- Деньги - это энергия, энергия - это жизнь…
- Не в моем случае.
- Позвони мне! – закричала я, вскакивая с места, так как ее закрыл проходящий парень. – Позвони мне, слышишь! – заорала я на весь зал. Увидела только, как она махнула мне рукой на прощание. Несмотря на грохочущую музыку, весь бар обернулся на мой крик. Я поняла что заснула прям за столом.
Из машины, стоявшей у моего подъезда, вышел человек.
- Это вам, - он протянул мне белый конверт и ушел.
Там находилась записка. «В пятницу верну тебе то, что ты потеряла». «То есть завтра» – подумала я.
На следующий день, после полудня, за мной заехали. Я молча села на заднее кресло. Был еще жаркий, солнечный день. На улицах гуляло много людей. В скверах и парках играла веселая музыка. Взрослые бродили с празднично одетыми детьми. Веселые отпрыски в основном ели, кто мороженое, кто сладкую вату. В толпе мелькали яркие воздушные шары. Мне очень захотелось в парк на карусель и купить большой шматок ярко розовой сладости. Вспомнилась Юлина дочь и на душе стало еще омерзительней.
Тем временем машина уже выехала за город и оказалась в знакомом туннеле из темных, густых деревьев. Я опять попробовала разглядеть сквозь густо растущие ветки, нет ли облаков. Но голубое небо разлетелось на слишком мелкие кусочки.
- Не склеишь, - прошептала я и шофер бросил на меня вопросительный взгляд.
Мы подъехали к знакомому дому. Во дворе росли осенние цветы, большие и грубые, будто уже подготовленные к первым осенним заморозкам. Альпийская горка стала чуть выше. Листья деревьев зеленели, но где-то подспудно я ощущала осень. Она была между хрупких, высушенных солнцем веток, среди блеклой травы и ветер уже разносил по округе ее терпкий запах.
Зайдя в дом, я прошла в холл. Там в середине комнаты, на не небольшом столе, прямо в его центре, лежал мобильный телефон. Я подошла поближе. Он находился в прозрачном, целлофановом пакете, в какие обычно кладут улики лысые следователи по особо важным убойным делам. Через пленку отчетливо просматривались прилипшие к аппарату небольшие кусочки грязи, присохшие как запекшаяся кровь.
- Господин Аверин просил вам передать, что будет поздно и вы можете его не ждать.
- Что? - вскрикнула я от испуга, так как не слышала, когда в комнату вошли.
- Вот на столе. Это для вас. А он будет позже, – все это говорила женщина преклонных лет, похожая на миссис Марпл Агаты Кристи. – Чай, кофе? Александр Александрович распорядился подать вам ужин, если вы останетесь его дожидаться. Так подавать? - она немного замялась, ожидая ответ. – Подавать, да? - я тем временем смотрела на свой старый телефон, так давно утерянный в ту злосчастную ночь. И мой, и чужой одновременно.
- Да… И водки грамм триста. Для начала.
- Спиртное в баре, вон там, – она обиженно махнула на небольшой шкаф перед тем, как уйти.
Когда она скрылась, я наполнила рюмку. Первые пятьдесят прошли не особо замеченными, чтобы долго не тянуть, я сразу же повторила. Стало легче. Комната была очень просторной и светлой, так как здоровущее ее окно располагалось на закат, а солнце уже начинало садиться, освещая пространство. Осмелев, я стала осматриваться вокруг. Под высоким потолком располагалась люстра. Она была из белого хрусталя, витая и будто вся в льдинках. Небольшой стол с кожаными диваном и креслами стояли в середине на ковре персикового цвета. Ближе к окну бар с алкоголем и льдом. В центре камин. Над ним картина непонятного автора и содержания. Потом еще одно полотно поменьше. В углу чернел большой плазменный экран. Под ним тумбочка с дисками. Я налила себе еще и пошла к телеку выбрать что-нибудь послушать. Просматривая разных исполнителей, я отметила для себя, что у Аверина много классики, оперы и бардов. Меня привлек диск с неброской обложкой, на которой красовался пожилой мужчина с грустными глазами и глубокими ямами вместо щек. На нем было написано Галич «Когда я вернусь…». Я включила диск.
В комнату вернулась «Марпл» с подносом в руках. Она подошла к столу и всем видом показала мне, чтобы я взяла телефон. Я не шелохнулась. Она ждала. Мне казалось, что если я возьму пакет, то на нем останутся мои отпечатки и я поэтому не должна его брать ни при каких обстоятельствах. Это было глупо, так как мои «пальцы» на аппарате были и я это знала, но все равно продолжала стоять. Раздался гитарный проигрыш и Галич запел:
- « Как мне странно, что ты жена.
Как мне странно, что ты жива.
А я то думал, что просто
Ты мною воображена…»
Женщина как-то особо встрепенулась, поставила поднос на край и сдвинула мобильный в сторону. – Приятного аппетита! – произнесла напоследок почти дружественно.
Прихватив початую бутылку водки, я села есть. Галич тем временем рассказывал мне странные истории про стукачей, вертухаев, прихлебателей, зека и других малознакомых мне персонажей. Я же целенаправленно напивалась и представляла, что все вышеперечисленные - это какие-то редкие птицы, которые словно дронт уже исчезли с лица земли. Вот стукачи - это небольшие такие вроде дятлов, тарахтят по крепким стволам, выковыривая оттуда жуков. Вертухаи – большие, немного нелепые, гнездятся в северных районах. Прихлебатели - это водные, как утки, только меньше. Странное место под названием Абакан, куда все «текли и текли облака» - это где-то под сегодняшним Алма-Аты или чуть дальше. На вид как сказочная Агра. Зека… Зека… Зека… Вспомнилась бабушка. Как же она там, такая маленькая моя бабушка. Среди этих стукачей и вертухаев, моя маленькая серая птичка зека. Маленькая, но ужасно сильная. Представилось, как она в лагерной больничке навернув разбавленного спирту шла в палату к какому-нибудь здоровущему майору и, не спеша, снимала там свой белый халат а потом его сапоги… Я тоже накатила. Потом еще, еще и еще… Поднялась наверх в ту комнату, где тогда застала его. Раздевшись на пороге, ввалилась в душ. Теплая вода потекла по моему голому телу, еще больше опьяняя. Я вспомнила, как тут стоял Аверин и подумала, что если он сейчас войдет, то это будет самый лучший вариант, но никто не вошел и я мокрая рухнула в постель и отрубилась со словами «Вы хотите бляманже? Я уже!». В Голове все бренчал Галич, только слова были немного другие:
« А мне сказали, что ты жива.
А мне сказали, что ты зека.
А я то думал, а я то думал
Ты мною воображена….»
Среди ночи меня разбудил плеск воды. Во дворе в бассейне кто-то плавал. Я осторожно подошла к окну. Там, в темной воде, туда-сюда, туда-сюда наяривал Аверин. Плавание прожалось достаточно долго. Потом он вылез, надел халат и вошел в дом. Я залезла под одеяло и затаилась. Через короткое время дверь аккуратно открыли. Попытавшись сделать вид, что сплю, я стала больше походить на мертвую, так как совсем престала дышать. Он лег на кровать и моментально заснул. Я все так же, не шелохнувшись, без сна пролежала, пока не забрезжил рассвет и только потом провалилась в какое-то подобие забытья.
Проснулась где-то к обеду, одна. Спальню заливал теплый августовский свет. Половина, на которой спал Аверин, была заправлена. Разбросанная мной одежда лежала стопкой на стуле возле кровати. Ее одевать совершенно не хотелось. Я раздвинула створки шкафа. Там были только мужские вещи. Натянула рубашку, поло и хлопковые штаны от спортивного кимоно. Спустилась вниз. Аверин был в столовой.
Я молча села за стол и налила себе горячего супа. Потом с аппетитом съела кусок мяса с овощами и налила чай.
- Ешь как мужик. Не боишься поправиться? - удивился Аверин.
- Собаки бывают дуры. И кошки бывают дуры. Но это не отражается На стройности их фигуры…»
- Я смотрю, ты активно провела день.
- Угу, - я потерла тяжелый после вчерашнего лоб. - Объясни, зачем тебе песни про зека?
- Он не только про зека поет. Еще про верность, честность перед собой, дружбу и любовь…
- Мне кажется, что вам просто всегда хотелось знать, что же чувствует человек, которого полностью раздавили, - я поднялась. – Что будем делать?
- Я знаю, что чувствует раздавленный человек, - он аккуратно вытер губы салфеткой, положил ее на стол.
- « …Быть бы мне спокойней
Не казаться, а быть.
...Здесь мосты словно кони
По ночам на дыбы…», - неожиданно просто прочел он. -Поехали на рыбалку?
Я нехотя оделась. Аверин побросал в багажник видавшего виды джипа спиннинги и сам сел за руль. Впереди и позади нас ехали машины сопровождения. А так, мы ничем не отличались от обычных пар. Молодая девушка и богатый мужчина за сорок. Он уверенно вел автомобиль, совсем не отвлекаясь от дороги. Типичный «папик» подумалось мне, глядя на то, как он по пижонски свесил руку с открытого окна. Я тем временем тоже стала рассматривать дорогу. Ехали мы куда-то вглубь, подальше от сумасшедшей Москвы и еще более сумасшедшей Барвихи. Где-то через час мы выбрались на грунтовую дорогу и там я заметила, что с нами нет машин с охраной. Стараясь, чтобы это не бросилось в глаза, я попыталась рассмотреть, может они где-то сзади. Никого не обнаружив, посмотрела на Аверина, он все так же спокойно смотрел вперед. Минут через пятнадцать он остановился у небольшого деревянного домика, похожего на сторожку лесника. Я вышла из машины. На улице было уже свежо, небо затянула плотная, молочного цвета пелена.
Дом располагался на берегу небольшого озера. Прямо от крыльца, уходя к центру водоема, располагались совсем ветхие деревянные мостки. Аверин, тем временем, вынес из дому ведро и два складных стульчика. Он был уже в здоровых резиновых сапогах и затертой телогрейке. Прихватив еще и удочки, он пошел рыбачить. Оставшись на берегу, я смотрела, как он деловито устроился на маленьком стульчике и, немного повозившись с крючком, закинул его в воду. Берег озера, серый день, холодный осенний воздух и сутулый рыбак с удочкой - все это напоминало картину. Не хватало только рамы. Я огляделась. Интересно, где же охрана? Представила, как симпатичные парни в строгих костюмах, надев высокие сапоги, давят комаров у себя на шее где-то в соседних камышах, наблюдая за нами как за парой заграничных шпионов. Окончательно продрогнув, я прошла в дом. Комната была одна, с маленьким окном, белой мазаной печкой, железной кроватью и небольшим круглым столом посередине. Завалившись на скрипучую кровать, я укрылась тяжелым пахнущим сыростью одеялом и стала смотреть, как Аверин ловит рыбу. Периодически он вытаскивал небольших рыбок, бросал их в стоящее рядом ведро и опять замирал в ожидании клева.
«Броневичок» - вспомнила, как его называли те двое под окном. Я поднялась и, надев пропахший рыбой ватник, пошла к Аверину. Взяла валявшийся на прогнивших досках спиннинг и, нанизав на крючок какую-то гадость, устроилась с другой стороны. Аверин продолжал вытаскивать удивленно раскрывающих свои рты небольших рыбешек. У меня же никто не клевал.
- Ой! – заорала я, когда что-то с силой потянуло за мою удочку. - Ой! - я посмотрела с надеждой на Аверина. Он нехотя повернул голову и равнодушно протянул:
- Подсекай.
Я резко дернула удочкой и увидела блестящий извивающийся улов. Это была совсем еще маленькая рыбка, она сильно изогнулась и плюхнулась в воду. Я расстроено посмотрела на более удачливого, чем я рыбака.
- Ну, кто так делает. Вот как надо, - он нехотя стал показывать, что именно я должна была сделать. В принципе я поняла, но все равно как-то не совсем. «Броневичок» тем временем таскал улов за уловом. «Машина железная» - думала я с завистью.
- Ааа…- затянула я беспомощно. У меня опять клюнуло. Аверин подошел. Когда он наклонился, чтобы показать, как надо дергать удило, раздался треск ломающихся под нами досок и мы рухнули в озеро. Я вынырнула из обжигающей воды.
- Здесь мелко, - сказал он и засмеялся, когда увидел меня беспомощно барахтающейся в воде.
Мы стали выбираться на сушу. Идти было трудно, намокшая одежда сильно мешала. Холодная вода пробирала до костей. Скинув ватники на берегу, в доме, спиной друг к другу, мы сняли с себя все остальное. Он протянул мне белую простыню, сам обмотал бедра точно такой же. Стал разжигать печь. Она поддавалась с трудом. Потом развесил вокруг нее мокрые вещи.
- Позвони, пусть нам сухую одежду привезут, - сказала я, стуча зубами и забираясь под одеяло.
- Кому? - спросил он.
- Охране.
- У меня телефона нет. А ребята нас только завтра заберут, - сказал он, протягивая мне рюмку водки. – Пей, а то простынешь, – и сел на улице чистить рыбу.
Немного согревшись, я вышла посмотреть. Он сидел полуголый на маленьком стульчике и яростно скреб свою добычу. Рыбья чешуя разлеталась от него во все стороны мелкими снежинками.
- Замерзнешь. Вернись в дом.
- А ты?
- Что со мной станется, - поднял он глаза и с прищуром, как-то лукаво улыбнулся.
Я залезла опять на кровать. Совсем скоро вернулся и Аверин. Он стал варить уху.
Когда все было уже готово, поставил закопченную кастрюлю на стол.
- Присоединяйся, - уверенным жестом показал мне на стул. Я нехотя вылезла из-под одеяла и села за стол. Суп получился очень вкусным, я съела много и с удовольствием. Потом он заварил крепкого чая. В комнате тем временем стало жарко. Я смотрела, как он доедает. На его лбу как звезда сверкала прилипшая чешуйка. Я протянула руку, чтобы ее снять. Но он перехватил ладонь и стал водить ей по своему лицу. Скоро я уже сама гладила его волосы, щеки, глаза. Мы, срывая с друг друга простыни, завалились на пол. Он отодвинул стол в сторону. Сдернул одеяло и расстелил. Я легла. Аверин стал гладить мое тело, руки, плечи, живот. Иногда целовал в шею, а потом отстранялся, будто хотел рассмотреть повнимательнее. Он продолжал ласкать мое тело, гладил грудь, избегая прикасаться к соскам. Целовал мои щеки, глаза, лоб. Я стала стонать и извиваться, как будто подомной все горело. Очень хотелось дотянуться до его рта своими губами, но он старательно уходил от этого. Когда же я начала задыхаться, он нежно коснулся моих сосков и грубо впился в губы. Я затряслась. Дальше он провел рукой по животу, ногам, поднял их перед собой и стал целовать мои ступни. Потом я почувствовала, как он вошел в меня. Медленно, будто пытаясь распробовать на вкус, он начал эти вечные, так знакомые всем, и всегда новые движения. Темп то нарастал, а когда я начинала стонать и крутиться от нетерпения, опять затихал и он целовал мои лодыжки и приговаривал «ну что ты, что ты», успокаивая как ребенка. Так продолжалось несколько раз пока, словно сжалившись надо мной, он позволил мне провалиться в оргазм как в бездну…
На следующий день мы поехали обратно. Все так же впереди и позади нас была охрана. Я поймала себя на том, что неотрывно смотрю на него уже почти целый час, а он делает вид, что этого не замечает. «Надо же, как мало надо для счастья, чтобы накормили и охренительно трахнули» - я усмехнулась про себя.
- А ее ты тоже туда возил?
- Не знаю о чем ты, - он все так же смотрел на дорогу. Я отвернулась к окну.
Когда мы вернулись домой, он сказал, что должен отъехать по делам. Спросил, буду ли я скучать. Я сказала, что конечно. Он, поцеловал меня в губы напоследок и попросил, чтобы я чем-нибудь себя заняла. Оставшись наедине, я порылась в его фильмотеке и поставила старый фильм «Мужчина и женщина». Кино было очень романтичное. Долгие планы французского взморья, зимой в декабре. Старик с собакой. Чайки, лодки. Он такой мужественный, она красива как ангел. Как только они увидели друг друга, казалось, прямо сразу же начнут срывать с себя одежду и любить друг друга в машине, на улице, в ресторане, да где угодно. Но, несмотря на сумасшедшее сексуальное напряжение, возникшее между ними, они обходились лишь только мимолетными прикосновениями, доводя и себя, и меня этим до исступления. Фильм шел к концу, а они все продолжали испытывать друг друга.
-Какие дураки, - сказала я им, когда они обнялись на пустом перроне, заканчивая этим фильм.
Сидела в кресле, разочарованная увиденным, а мой «броневичок» все не возвращался. Быть может, он мне объяснит, в чем смысл такого финала и кто такое кино смотрит? Я стала подниматься в спальню, чтобы там немного отдохнуть. Наверху я увидела, что дверь соседней комнаты приоткрыта. Я подошла посмотреть, что там внутри и увидела «миссис Марпл». Она находилась в похожей на Аверинскую спальне, доставала из открытого шкафа женские вещи и аккуратно складывала их в большую картонную коробку. Особо понравившиеся вещи она прикладывала к себе и поворачивалась к зеркалу. Платья были ей явно малы. Я тихонько пошла вниз. Когда вернулся Аверин, он завалился на диван и стал стягивать с себя галстук.
- Ты чего такая грустная? Что-то случилось? Иди ко мне.
- Что мы будем с этим делать? - я показала на телефон в пакете, который так и остался лежать на столе.
- Давай попробуем все забыть, - спокойно предложил он.
-У меня одно дело осталось, - я продолжала смотреть на стол. - Надо уехать.
- Надолго?
- Не знаю. Как получится…
- Когда ты вернешься?
Я ехала в электричке, в ушах у меня пел Галич, которого я взяла у Аверина. Возле ног стояли пакеты с детскими вещами и фруктами. Певец мне подробно рассказывал, что первым делом он сделает, когда куда-то там вернется. Особенно меня проняли вот эти строки:
« …Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи
Тот странный мотив, тот давнишний забытый мотив.
И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь!» - он все рассказывал, что и как будет делать. Но, будто чуть подумав, спросил сам себя под конец: «А когда я вернусь?» и, не ответив, затих.
В голове моей все отчетливей как на фотопленке стал проявляться тот день…
Как быстро проходит ночь. Я в детстве думала, что ночь это то, что длится и длится, и что она где-то в два, а то и три раза длиннее дня. В воскресенье утром я все еще лежала в постели, заснуть мне не удалось и последние четыре часа я только и делала, что смотрела, как светлеет за окном. Потихоньку, потихоньку, капля за каплей как в кофе молоко пока совсем не наступил полноценный белый день. Я разжала вспотевшую ладонь и посмотрела на телефон, который там держала. Он был заряжен на полную, хорошо ловил сеть и выглядел еще ничего, хотя и был старым. Положила его на стол и пошла в душ. Там, подставляя под струи голову, мне иногда отчетливо казалась, что я слышу знакомую мелодию своего звонка и я выключала воду, и вслушивалась в наступившую тишину. Потом опять включала и подставляла лицо под град крупных капель. Потом опять выключала и, подождав немного, продолжала принимать душ. Выйдя, я опять взяла в руки телефон. Нажала на кнопку набора и тут же сбросила. Покрутя безжизненный аппарат в руках, я кинула его на кровать. Он отскочил и неуклюже свалился на пол. Я пошла сушить волосы феном. Пока я укладывала непослушные пряди под горячим потоком, мне все время казалась, что на заднем плане все-таки звучит эта странная мелодия, которая стоит у меня вместо звонка. Когда я наконец-таки отключила фен, то галопом кинулась к кровати, так как телефон просто разрывался от поставленного на полную громкость звонка. Только бы успеть, думала я, давя на непослушную зеленую кнопку.
- Але! Але! Я слушаю!
- Чего ты так орешь? Звоню, звоню…в туалете, что ли была?
- Угу, - выдохнула я разочарованно. Это был Эдуард Леонидыч. Наш крупный шеф, несмотря на молодой возраст.
- Нин, мне срочно нужен телефон Камалова.
- Очень срочно?
- Сегодня еще нет, но завтра утром кровь из носу!
- До завтра успею тебе скинуть СМСкой.
- Вот и ладненько, на тебя последняя надежда. Ты сегодня будешь?
- Куда же я денусь.
- Давай! Все наши будут!
- Бай, бай, - я опять разочарованно бросила трубку на пол, она завалилась под кровать. Немного походив по комнате, я все-таки ее достала проверить, работает ли телефон или уже нет. Он работал. Зажав его в кулаке, пошла на кухню варить кофе. Там он очень мешал брать турку с огня, но я положила его только после того, как села за стол. Глядя на аппарат, допила кофе и потом маленькой ложкой капнула черной жижи на его маленький дисплейчик. Если его сварить или просто утопить, он точно никогда не зазвонит, подумалось мне, когда я стирала с него кофейные крошки. Одевшись, вышла на улицу. По всем правилам уже давно должны были цвести вишни, но вместо этого дул холодный ветер, большими серыми камнями лежал снег и грязное небо угрожающе наседало на головы спешащих людей. Я шла по улице, держа мобильник как гранату. Многие оборачивались мне в след. Даже один милиционер проверил документы, и отпустил потом с явной неохотой. Я неспешно вышла к Лубянке. Там в середине клумбы стоял пустой постамент. Почему его сняли? Чем он лучше? Чем он хуже? На нем шинель была, ему здесь не холодно было. И место так долго пустует. Такое место. Ведь поставят же кого-нибудь. И не лучше, и не хуже. Но без шинели уж точно ему тут на сквозняке не поздоровится - лезли мне тем временем дурацкие мысли. Я зашла в «Детский мир» располагавшийся неподалеку. Это было параллельное измерение в прямом смысле этого слова. Сразу со входа я почувствовала этот сладкий карамельный вкус детства и вспомнила свое последние лето в Таганроге…
После того, как я пригрозила отчиму, что все расскажу маме, на следующее утро я нашла у себя в столе сто рублей. Они лежали одной желтоватой хрустящей бумажкой в верхнем ящике стола. Деньги по тем временам и при нашем с мамой достатке сумасшедшие. Я с негодованием вылетела из спальни, намереваясь швырнуть ему эти деньги в лицо, но его в квартире не оказалось. На кухне я застала лишь грустно пьющую свой утренний чай мать. От нее я узнала, что он смылся в долгосрочную командировку, и когда вернется непонятно. Я спрятала деньги в надежде все-таки их вернуть, но он все не ехал и не ехал. Время шло, у матери потухли ее когда-то морского цвета глаза, она будто ссохлась вся и стала похожа на совсем уже пожилую женщину, у которой давно все позади. Тогда я достала из своего тайника эту злосчастную купюру и пошла в магазин. Там я купила две пары колготок с лайкрой, очень дорогих. Они хорошо тянулись и ноги в них блестели как вкусные сосиски в целлофане. Упаковала и отправила по нашему домашнему адресу, якобы от отчима. Затем пошла в магазин игрушек. Там я, недолго думая, купила куклу своей мечты. Это была темная глиняная индианка с родинкой между бровей с пластмассовыми браслетами на руках и ногах, одетая в золотое с красным сари. Конец оставшегося дня я проходила с ней в обнимку, а потом, когда стемнело и уже надо было идти домой, я поцеловала ее в лоб и оставила возле подъезда мало знакомого дома. Потом мама так радовалась колготкам. Подстриглась и окрасила волосы. И отчим вернулся, и сразу за ним пришло то письмо от московской бабушки, и я уехала и никогда больше не возвращалась в Таганрог…
Посредине зала располагалась большая карусель, полностью заваленная разными игрушками. Я как загипнотизированная подошла к ним. Там были медведи, куклы, машины. Я замерла от давно забытых ощущений. Ослепленная блеском огней современных игрушек, я ходила среди стеллажей в надежде отыскать оставленную мной индианку, как брошенного ребенка ищет через долгое время нерадивая мать. Было так много кукол и пластмассовых и фарфоровых. В старинных креолинах и новомодных нарядах, но той моей я так и не нашла. На выходе я протянула продавцу шаров деньги и попросила надуть на все. Он дал мне целую охапку, с которой я вывалилась на улицу. Сразу же я отпустила один на свободу и он полетел как маячок, как сигнал моего местонахождения. Перед входом в метро я сделала то же самое. Затем когда вышла на «Выхино». А в электричке я отпускала по каждому шару на остановках. Когда я вышла в Красково, у меня в руках оставался только один. Оглядевшись на уже опустевшем перроне, я начала спускаться за последними уходившими людьми и остановилась у большого дерева, стоявшего чуть в стороне от дороги. Там я достала телефон. Проверила, работает ли. Он, безусловно, работал. Затем в сердцах я зашвырнула его в росшие рядом с деревом кусты и отпустила последний шарик. Тот, чуть не запутавшись в голых ветках, все-таки улетел далеко в небо, подовая последний сигнал, что я здесь, что я еще жива. Подошедший поезд увез меня обратно в Москву. Мне надо было торопиться в клуб «Оранж»…
Мимо проносились малознакомые места, дома, деревья, люди, названия. В голове одно на другое наплывали воспоминания. Но безучастный голос машиниста объявил, что следующая остановка «Красково» и я потихоньку пошла к выходу. Там у того дерева все было как прежде: те же кусты, только листья были все желтые, а рядом со стволом из опавшей листвы был наметен холмик, как на кладбище свежая могила. Стараясь туда не смотреть, нагруженная разными пакетами как вьючная лошадь я потащилась в тот дом на первый этаж. Пройдя короткой дорогой по переулкам, позвонила в дверь.
- Здрасьте, - сказала мне Юлина бабушка, с неохотой пропуская в дом. Молча взяла протянутые пакеты и стала деловито разбирать. Фрукты она забросила в холодильник. Потом стала рыться в вещах.
- Зачем вы это, - она показывала мне бледно-розовое платье, все в кружевах. - Это же на лето, а сейчас не сезон, – она еще раз его внимательно осмотрела и добавила. - На следующий год мало уже будет. Да и куда в нем. А вот пальто хорошее. Большое, она его два года поносит, а может и три, если не порвет. – Маша в соседнем дворе с Леной гуляют. Зайди, поздоровайся, - прогремела она мне напоследок.
В соседнем дворе посередине располагалась большая песочница, там в одиночестве игралась девочка. Неподалеку, у подъезда, я заметила Лену, мать Юли. Узнав меня, она замахала рукой.
- Как хорошо, Ниночка, что вы пришли. А то мы совсем осиротели и некому нам помочь. Юленьки нет, и никто о нас не вспоминает, - Лена была трезва. Черные волосы отросли, показывая сантиметра три совершенно белых, седых корней. Брови ее были подведены черным же карандашом неровно и неаккуратно. – Совсем плохо нам без нее, – она подняла на меня свое оплывшее от частых пьянок лицо. - Надо бы помянуть, - добавила она немного безнадежно. Я порылась в карманах и протянула ей деньги. – А вон Маша! Маша, это тетя Нина приехала нас навестить! – потом совсем радостно: - Я щас! – и убежала по направлению к магазину.
Я пошла к песочнице и села на край. Девочка воздвигала на песке какие-то крепости, дороги, мосты, площади. Затем, хорошенько рассмотрев, разрушала, сравняв все подчистую. Так продолжалось несколько раз. Маша была одета немного легко для совсем уж осенней погоды, в старые, сильно заношенные веши. Увлекшись своей игрой, она жадно облизывала пересохшие губы и руками с прилипшим песком заправляла непослушные волосы в хвост, который все время распадался.
- Привет, Маша, - она совсем не обращала на меня внимание.- Как у тебя дела? Во что ты играешь? - я уже собиралась встать и уйти. - Меня зовут Нина, – напомнила я ей напоследок.
- Я знаю, – ответила она.- Ты Нина, мамина подруга, - она говорила не совсем по-детски, выговаривая все буквы и нараспев произнося слова.
- Ты меня помнишь?- обрадовалась я завязавшемуся разговору.
- Конечно, - добавила она, все так же не отрываясь от башен в песочнице.
- А во что ты все-таки играешь?
- В строителя.
- И что же ты строишь?
- Жизнь,- просто сказала она и растоптала все, что у нее получилось.
- И как ты в нее играешь?
- Сначала я создаю землю, - она стала аккуратно разравнивать песок. –Горы, – стала лепить холмики из песка. – Моря - сделала несколько углублений в песке. - Воды пока нет в колонке, - махнула головой за спину, видно туда, где именно не было воды. – Затем реки - пальцем от «морей» она повела змейки в разные стороны. – Долины – разгладила небольшие участки между «гор». - Затем приходят люди и строят города… А я за ними всеми наблюдаю…
- А что же случается, когда ты все рушишь? - решила уточнить я.
- Как что? Конец.
- Чему конец…
- Всему… А потом я начинаю сначала…
- И как давно ты в это играешь? – мне стало жарко, и я как-то не совсем хорошо стала понимать происходящее.
- Вечность! Сколько себя помню, - ее маленькие грязные ладошки старательно лепили стены городов. - Самое интересное, это, конечно же, когда люди появляются. С ними столько всего разного происходит. Ужас! Толком и не разберешь, кто кого любит, кто кого губит. И главное зачем? Они сами понять не могут, кто они и почему. Так и бродят, пока я все не разрушу.
- Зачем ты в это играешь? – мне стало нехорошо, и я подумала, как же я доберусь теперь домой.
- Скучно, Нина. Одна я, вот и развлекаю себя, как могу. А где твой дом? – я вздрогнула от вопроса и поняла, что уже думаю вслух.
- В Москве, – растерянно ответила я.
- Да, знаю я. Так спросила для поддержания разговора, – она яростно смела, что построила и начала сначала. – Так вот люди. Самое непонятное у них это любовь. Нин, знаешь, что такое любовь?
- Наверное, – она все говорила со мной, так ни разу и не взглянув на меня.
- Это хорошо, что знаешь, не зря хлеб ешь.
- В смысле?
- Бабушка так говорит, если я что-то хорошее делаю, - задумалась. - Объясни мне про любовь, пожалуйста, - неожиданно по-детски попросила она.
- Любовь - это когда люди любят друг друга, - выдавила я из себя какой-то бред и стала расстегивать куртку. Дышать было тяжело. - А когда любят, то можно для другого человека все, что угодно сделать. Жизнь за него отдать, например, - поднялась и почувствовала, как все кружится . Только бы не упасть, пронеслось у меня в голове. Повернулась к девочке спиной и пошла к дороге, намереваясь поймать такси.
- И убить?
- Что? – оглянулась я на Машу. Она смотрела на меня своими зелеными глазами.
- Нет…- я растерянно замотала головой.
- Это ты убила, - очень спокойно добавила она.
- Нет…
- Это ты убила, – она чеканила каждое слово.
- А-а-а… - протянула я и не узнала свой голос. – Нет. Нет. Нет. А-а-а...
- Я знаю, что это была ты.
- Нет! - деревья, люди, небо, ее глаза все закружилось вокруг меня. Воздух стал горячим и вязким. У меня никак не получалось его вдохнуть. - Нет, этого не может быть! - я бросилась к ней на колени в песок. – Нет! Нет! - совершенно безучастно она смотрела куда-то сквозь меня. - Ты не можешь знать! – продолжала я орать в исступлении. А она сняла с моего плеча букашку и запела тоненьким голоском:
- Божья коровка, полети на небко, там твои детки кушают котлетки. Божья коровка полети на небко, там твои детки кушают котлетки… - посадила ее на кончик указательного пальца и подняла руку повыше.
- А-а-а-а-а-а… Нет… А-а-а-а-а! Замолчи! – трясла я ее за плечи, но она продолжала петь, глядя на свой палец с черной полоской под ногтем. – Замолчи! Нет! Только замолчи! Прошу тебя!
- Божья коровка, полети на небко….
- Люди, помогите! У нее же припадок! – услышала я голос возвратившейся Лены.
Я свалилась лицом в песочницу, каталась и выла как собака. Вверху надо мной крутилось небо как в воронке ураганного смерча. А ребенок все пел и пел, про божью коровку, пока два медбрата, взяв меня с обеих сторон, не уложили в свой автомобиль. Там, после укола, я как через ватное одеяло слышала их голоса:
- Сколько лет работаю, все привыкнуть не могу. Брр...
- На этот раз выдающийся случай. Может это она убила и вправду. Так натурально все рассказала. Как пояс взяла от пальто, как душила, как та ногами дергала и затихла потом. А как тебе, что, мол, покойная меня сама об этом попросила?
- Мальчики закурить не найдется? – это их перебил Ленин голос. Раздался звук зажигалки.
- Сумасшедшая. Они все натурально сочиняют.
- Но эта особенно…
- А может все-таки она?
- Мальчики, - продолжил кокетливо женский голос. - У меня внучка немного не в себе, она всем говорит, что знает, что именно ты и убил. Угу, - Лена была уже порядком пьяна. – Она мне сто раз на дню говорит, что это я убийца, – в наступившей тишине послышалось, как она отпивает. – Будете? – глотки повторились еще. – Я их одних на минуту только оставила и видно внучена моя ей и ляпнула! А у той психика слабая, вот вам и итог. Такое поколение болезненное пошло, - она опять отхлебнула. – А подробности, кто же их не знает. Все газеты о нас писали. Она, тем более, в суде была.
- Поедем. Пора.
Когда закрыли дверь, скорая тронулась с места. Один медбрат спросил у другого:
- Чего это она там про лошадей пела?
«А загнанных лошадей пристреливают,
В сторонке, там за деревьями, где кровью земля просолена…» - Так это вон – видно медбрат взял в руки лежащий рядом со мной плеер. - У меня тесть очень Галича любил.
- Та ей самоубийством угрожала, - через долгую паузу продолжил голос. - повешусь, если сама не убьешь…И еще мол, меня все равно убьют, так лучше чтоб ты… А как думаешь, что больший грех убийство или самоубийство?
- Не знаю…Самоубийство, наверное, раз эта той не отказала…
Мы остановились, и я услышала звук проходящего поезда…
….Тадам, тадам…тадам, тадам…тадам, тадам… Меня опять трясло в электричке. Все тот же вид за окном, только в обратном порядке. Я смотрела в мокрое небо, надеясь разглядеть свои отпущенные на волю шары. Когда я вошла в клуб, людей там еще не было. Села за барную стойку и попросила пятьдесят. Белобрысый бармен, парень двадцати лет, бывало окинул меня взглядом и с явной симпатией протянул мне напиток. «Вот улыбается, глазки строит, - думала я. - А что происходит с барменами потом когда вечеринка в самом разгаре или ближе к концу? Почему они с нескрываемой ненавистью смотрят, как ты идешь к ним за очередной порцией топлива? Может маленькие чаевые? Или я как-то не так себя веду, надо стихи читать с выражением, а я просто танцую? Или я должна от водки только трезветь и умнеть прямо на глазах? Или это нескрываемая зависть? Наверное, я не вижу себя со стороны и каждый раз упиваюсь как свинья. Или может они под конец так устают, что ненавидят всех и вся»
- Слышь, парень, ты устал? - он опять заулыбался, когда я обратилась к нему.
- Не расслышал, - он с достоинством чуть наклонился ко мне.
- Устал что ли ты, или… только скажи, а то я даже не знаю, что и думать, – он смотрел, не понимая, о чем я.
- Ну вот! С тяжелой артиллерии начинаешь? Мы тебя быстро потеряем, – за моей спиной стоял Эдуард Леонидыч. – Пока я тебя лицезрю, скажи, ты телефон Камалова почему до сих пор не скинула, а? – он был в шикарном, немного с отливом сером костюме и голубой рубашке, без галстука, с расстегнутыми двумя верхними пуговицами в знак неформальной обстановки. – Ну и где он? – немного приобняв, он приблизился вплотную ко мне.
- Чего, не видишь, я занята! Парень, повтори, будь другом! - бармен налил еще водки.
- Нина! Ты играешь с огнем, – его рука все сильнее прижимала меня к себе. – Я же могу воспользоваться твоим беспомощным состоянием, - он облизнул свои губы прямо у моего рта. Я почувствовала запах алкоголя, он тоже уже начал праздновать. - Лучше не напивайся. Не надо меня провоцировать, – он был коротко стрижен, гладко выбрит и даже симпатичен, но что-то отталкивающее было во всем его облике. «Мажор» - сказала я про себя. Убрала его руку и поднялась, намереваясь для начала зайти в туалет. – Если не вышлешь телефон, то буду вводить телесные наказания! - крикнул он мне напоследок.
Как же я совсем забыла про Камалова, про Эдуарда-младшего и то, что так неосмотрительно выкинула аппарат, в котором нужные цифры и были. Выйдя из туалета, я увидела дверь черного хода, она была открыта. Чтобы не пробиваться через толпу входящих людей, я вышла на улицу через него. Прошла к дороге, это была параллельная входу улица. Хоть движение и не было оживленным, совсем скоро я остановила машину.
- В Красково, - немного поторговавшись, водитель согласился.
Ехали мы быстро, так как дороги давно уже были пусты. Я попросила остановить мне на автобусной остановке, не хотелось, чтобы он вез меня прямо к перрону. Немного прошла по пустому переулку и вышла к тому дереву, где выбросила телефон. Крона была большая и как раз под ним была тень. Я одела перчатки и полезла в кусты. Раздвигала колючие ветки и щупала холодную землю, телефона нигде не было. Вдруг я услышала шум приближающейся электрички. Это шел последний поезд из Москвы. Я зашла за дерево, собираясь пропустить прибывших сельчан и потом продолжить поиск. Людей было немного. Один пожилой мужчина, шедший впереди всех, затем две пары, одни постарше, скорее всего муж и жена, и затем помоложе, тоже видно законные супруги, и потом, сильно отставая от всех, еле передвигая пьяные ноги брела моя Юлька. На ней были ужасные красные башмаки, сверху, на распашку дорогое кашемировое пальто и красная же жуткого вида сумка. Медленно переступая больше в стороны чем в перед, она периодически останавливалась и как бы задумываясь куда я мол попала, озиралась по сторонам. Сзади нее будто поводок от убежавшей собачки тянулся пояс от пальто…
- Москва, Москва, как много в этом слове… - мужчина средних лет с силой протер глаза, видно ему очень хотелось спать. – С Калининграда гоню, – ударил он по рулю, зевнув во весь рот. – Столько проехал уже, а под конец, чувствую, засыпаю. Человек, думаю, нужен, а то кранты. – Я тебя не к клубу отвезу, я рядом кину. Не обижайся. Но совсем рядом.
- Нет, я не обижусь.
- Вот и хорошо. Что же так танцев захотелось, что среди ночи в Москву ехать пришлось?
- Попросили...
- Мы молодые тоже, знаешь, чудили…
Как и обещал, он выкинул меня рядом, прямо около того места, откуда я не так давно отъехала. Недолго думая, я пошла к черному входу. Он был не закрыт и я вошла внутрь.
В клубе было жутко накурено, душно, сразу же оглушала громкая музыка. Большинство людей танцевало, остальные или пили, или зажимались по темным углам. Я без цели бродила по разным залам, натыкаясь на сильно пьяных своих коллег.
- Нина, я за тобой.- передо мной стоял Эдуард. Он был без пиджака, дорогая рубашка расстегнута почти совсем. Он шатался. – Пойдем, сегодня от меня не уйдешь, - добавил он деловито.
- А выпить у тебя есть?
- Есть, – он показал полную бутылку виски, которую держал в руке, и повел меня по каким-то полным людей залам, пока не завел в отдельный кабинет. Закрывшаяся за нами дверь приятно приглушила музыку. Я выхватила у него бутылку и стала разливать по стаканам.
- Давай выпьем за нас, - радостно произнес Эдик. Но увидев, что я опрокинула не чокаясь, расстроился.
- Ну не плачь, – сказала я, наливая себе еще.
- А чего это у тебя так руки трусятся? Нин…
- Разве? – стакан плясал у моих губ. - Так, это ж от бешеной страсти к тебе, - сказала я усмехнувшись.
- А я то как хочу… - промямлил он, обнажая свою впалую грудь.
Наполнив еще стакан, я тоже стала раздеваться. Подойдя ко мне, Эдик неловко повалил меня на пол. Там, на грязном ковролине, стащил с меня джинсы. Склонился к моему лицу совсем близко и, глядя глаза в глаза, вошел в меня как ножом. Я, стиснув зубы, не отворачиваясь, наблюдала за ним. Светлые брови, нос немного картошкой, гладкая кожа следящего за собой молодого человека и небольшие рыжие пятна еле заметных веснушек. Покрывшись испариной, он продолжал полосовать меня. Его лицо при этом было как у человека, долго мечтавшего о мести и наконец-то получившего шанс. Все длилось бесконечно долго, он все никак не мог кончить и уже сам порядком устал от этого.
- Помоги мне, - совсем отчаявшись попросил он. Я опустила руку, снизу погладила его яйца, затем повела пальцем к анусу и ввела его глубоко, как только могла. Он закатил глаза, его затрясло как в припадке. Вздрогнув несколько раз, повалился рядом со мной.
Уже совсем сильно пьяной я добралась к барной стойке. Бармен посмотрел на меня с нескрываемым отвращением.
- Даже не представляешь, как ты сейчас прав , - сказала я ему, уходя.
Я очнулась в залитой светом комнате. Юля стояла у тумбочки в белом халате и наполняла шприц лекарством. Проворно поискав вену, уколола совсем не больно.
- Ты как? – спросила я.
- Нормально. Работаю как видишь, – она тем временем разобрала шприц и положила его в металлическую коробочку.
- А ты?
- Неважно… - я окинула взглядом палату.
- Все хотела тебе сказать… Спасибо…
- За что? – только и успела я спросить, так как горло мне перехватило, будто петлей.
- Так… - она неопределенно пожала плечами. - И за платье розовое… За пальто тоже, раз его три года носить можно… - она повернулась ко мне, совсем крохотная. Мне так хотелось с ней поговорить, но ком слез перекрыл мне дыхание.
- Я часто вспоминаю тебя, когда выпадает свободная минутка… И себя тоже. Думаю, хорошая история приключилась с нами, по сути…. Напиши об этом, хорошо?
По моему лицу текли слезы. Я беспомощно показала на пристегнутые ремнями руки.
- Это ничего…Ты как выберешься, обязательно об этом напиши…
В беззвучных рыданиях я открывала рот, извиваясь своим привязанным к кровати телом. А Юля гладила меня по голове и вытирала бесконечные слезы с моего лица….
Братислава 11 июня 2009 г.
Случайная смерть
© Copyright: Елена Кузнецова 26, 2014
Свидетельство о публикации №214051102256
Свидетельство о публикации №214051102256
Рецензии