Солнечный остров, глава двадцать первая

Г л а в а   д в а д ц а т ь   п е р в а я

ХОРОВАЯ МАТЕМАТИКА



Все повторенное трижды становится истиной.
Вот говорит вам человек, что встретил медведя на окраине Аршана, и ведь  знаете, что врет, что он смотрел телевизор в этот вечер, а только если трижды рассказал – не сомневайтесь, это истина. Потому что она не имеет начала во времени, а следует, не имеет и конца, и уж будьте уверены, что медведя он встретит, и даже ближе, чем окраина Аршана. Все повторенное трижды, запомните.
Как только все в третий раз крикнули «Спасите», Юрку спасли. Директриса прижала его к могутной  груди, расцеловала в щеки, трижды – по русскому обычаю, и передала пожарному двоечнику Грише Иванову и участковому двоечнику Юрию Игнатову. Затем с пиратской проворностью она перелезла через поручни и взяла четвертый «Е» на абордаж – спрыгнула с подоконника с указкой как со шпагой и хищнически огляделась.
- Софья Гавриловна! – крикнула директриса. – К нам едет ревизор!
Класс изобразил немую сцену каждый в своем положении, а затем единодушно разразился овациями – Софья Гавриловна этим летом трижды водила четвертый «Е» в театр. На балет «Лебединое озеро», оперу «Евгений Онегин» и спектакль «Ревизор» по пьесе товарища Гоголя.
Софья Гавриловна представила  Гоголя («Ревизор») товарищем Пушкина («Евгений Онегин»), а Чайковского («Евгений Онегин» и «Лебединое озеро»), назвала самым звучным трубадуром пушкинского слова. Все эти трое приятелей мгновенно слились в сознании четвертого «Е» в некое подобие Змея-Горыныча о трех головах – одной курчавой, другой с длинным носом, третьей с бородой и в пенсне.  И долго еще обзывали девчонок трубадурами, а мальчишек турбо-дурашками.
- Что день грядущий нам готовит! – пропел безголосый Петька Головастик.
Это была ария Ленского из «Евгения Онегина».
- Софья Гавриловна! – взмолилась директриса. – Спасайте! Я вас прикрывала от комиссии, теперь прикрывайте вы!
- Вот еще! – расстроилась Софья Гавриловна. – Это когда  же вы прикрывали?
- А восьмое марта? – ехидно напомнила директриса. - Восьмое марта вы отмечали в канализации, а не с учительским коллективом!
- Я кошку вытаскивала! – извинилась  Софья Гавриловна.
- А в День Советской армии вы прыгнули с парашютом прямо в юбке! – напомнила директриса. – Как вы могли, заслуженный учитель!
- А что я могла? - воскликнула Софья Гавриловна. – Мой ученик боялся прыгать. А без этого его не взяли бы в летное училище!
- А я сказала, что над городом парили не вы! – развела руками директриса. – А человек, похожий на Софью Гавриловну! Так что теперь спасайте, как хотите, а ниже мне некуда! Меня и так до вашей школы понизили.
- Софья Гавриловна! – подал голос пожарный двоечник Гриша Иванов. – Скажите, что делать. Мы, двоечники, всегда для Родины готовы на все – не то что отличники. А Родина в данном случае, сами понимаете – родная школа.
- Да! – подтвердил участковый двоечник Юрий Игнатов и пока еще просто двоечник Гришка Иванов решительно кивнул.
Софья Гавриловна вздохнула. Комиссия твердо поднималась по лестнице, и с каждой ступенькой бедной учительнице оставалось все меньше времени на новые идеи.
- Софья Гавриловна! – подал голос Петька Головастик. – А какой у нас сейчас урок?
- Уже и не знаю! – бледно улыбнулась Софья Гавриловна. – Так все перепуталось с этими звонками и карнизами. Кажется, еще математики?
Она посмотрела на директрису.
- Ведь перемены не было?
Все послушали школьный звонок, который от продолжительности и перегрева походил теперь на далекое теньканье ложечки в стакане.
- Это боевая тревога! – опознала директриса. – Перемену мы, похоже, проплясали на подоконнике. Какой у вас был следующий урок?
- Пение! – воскликнул Петька Головастик, который страдал абсолютным отсутствием голоса и слуха. – Мой любимый урок. «Что день грядущий нам готовит!»
- Только не пой! – взмолилась директриса. – А то я потеряю слух.
- Идея! – воскликнул Петька Головастик. – А давайте, математику и пение просто объединим, как это уже случилось!
Все оглянулись на Петьку – его идеи всегда приводили четвертый «Е» в замешательство.
- Ты осторожней! – на всякий случай напомнил Гришка Иванов. – В прошлый раз ты объединил селитру и соль.
Пожарный двоечник Гриша Иванов отодвинулся от сына и принялся внимательно его разглядывать.
- Улица Инициативная, дом двадцать пять? – с затаенным дыханием спросил он, а участковый раскрыл свой планшет со списком трудных подростков. – Дом восстановлению не подлежит?
Гришка испуганно замолчал, а Петька показал ему костлявый кулак.
- Или дом двенадцать с оконными рамами через дорогу? – прищурился пожарный двоечник.
Шаги комиссии неумолимо приближались. Это шли двенадцать командоров, двенадцать гранитных памятников, двенадцать стражей судьбы, неумолимых божества.
В дверь громогласно постучали.
Директриса Калерия Федоровна плюхнулась за ближайшую парту (а она оказалась Юркиной), схватила его учебник математики и принялась торопливо изучать, будто ей предстояло решить все задачки одновременно.
- Придумал! – завопил в последний миг безголосый тенор Петька Головастик. – Давайте петь математику! Слушайте все – я дирижирую, вы поете! Кто помнит оперу «Евгений Онегин»?
- Кто ее не помнит, – поддержал  виноватый Гришка Иванов. – Память снесу!
Четвертый «Е» понимающе закивал, причем здесь кулаки завзятого драчуна, спасать ведь надо!
- Софья Гавриловна, задачка про поезда! – Петька указал на классную доску с Сережкиными каракулями. – Шалый, к доске!
- Разрешите? – приоткрылась дверь.
Директриса потеряла связь с реальностью и принялась сверять учебник математики с учебником русского языка. Отдельные слова совпадали.
- Да! – откликнулась Софья Гавриловна. – А у нас здесь урок, понимаете.
Комиссия вежливо вошла, но так как задние напирали на передних, она постепенно заполонила собой все пространство перед доской. Четвертый «Е» принялся внимательно изучать членов комиссии с ног до головы. Некоторым понравились ботинки, некоторым очки, а некоторые девчонки решили, что у женщин старомодные пиджаки.
- А где Калерия Федоровна? – справился председатель комиссии, несомненно, самый главный, потому что никто в ней и пикнуть не мог, не поглядев на него. – Мы, кажется, ее видели именно в вашем окне.
- В окне? – задумалась Софья Гавриловна и  посмотрела на Юркину парту. Юрка сидел совершенно один, глядя в потолок, в красной каске.
- Ой! – удивилась комиссия. – А что это у вас мальчик здесь в каске сидит? Мы его тоже видели на окне. Значит, это было именно ваше окно, а ничье другое!
- Безобразие! – кивнула Софья Гавриловна. – Юра, ты что здесь в каске делаешь?
- Вы сами сказали! – ответил Юрка, невинно разглядывая потолок. – Техника безопасности. Когда я залез на окно.
- Я сама сказала! – перевела комиссии Софья Гавриловна. – Понимаете – техника безопасности. Нельзя без касок на окна!
- А что ты там делал? – удивилась комиссия, а именно председатель ее. – Что ты там делал на окне, на уроке, в красной каске?
- Задачку решал! – ответил Юрка.
- Про поезда! – подскочил для объяснений Петька Головастик. – Он был семафором.
Семафором, переглянулись члены комиссии.
- Семафором? – спросил председатель комиссии. – Что за ерунда! Разве школьники бывают семафорами? Софья Гавриловна, так ведь, кажется, вас зовут? Софья Гавриловна, может быть, вы объяснитесь?
Софья Гавриловна задумчиво посмотрела перед собой.
- Я объясню! – снова поднялся Петька Головастик. – Понимаете, это нововведение. Урок математики, объединенный с пением. Опера про поезда.
Он поправил школьную гимнастерку под ремнем, расстегнул воротничок и заголосил благим матом:
- Веселится и ликует весь народ!
По Петькиному жесту четвертый «Е» принялся веселиться и ликовать, соседи по партам обнимались и подбрасывали в воздух форменные фуражки.
- Веселится и ликует весь народ!
- пропел рефреном Петька, и четвертый «Е» принялся рефреном веселиться.
- Поезд мчится, мчится поезд
Четвертый «Е» задвигал локтями, будто вращал локомотивные колеса, а некоторые принялись фырчать и попыхивать как паровозная труба.
- Поезд мчится в чистом поле…
Петька Головастик неожиданно прервал сам себя и пояснил:
- Глинка. «Попутная песня». Прелюдия к задаче про поезда из Москвы и Ленинграда.
Комиссия заворожено смотрела на класс, а четвертый «Е» сидел прилежно, сложа на парте руки перед собой, и изображая абсолютное внимание.
- Какой такой задаче? – не понял председатель комиссии. – Софья, кажется, так вас, Гавриловна! Может быть, все-таки объяснитесь.
- Прошу вас! – провозгласил Юрка голосом медиума. – Вас приглашают садиться на задние парты. Вам передают, что Кавалерия Петровна скоро будет.
- Кстати! – удивился председатель комиссии. – А куда же она, все-таки, делась?
- Я здесь! – неохотно отозвалась Юркина парта. – Учебник упал. Затем другой. Пока я все подняла, а тут книжка!
- Какая еще книжка? – нахмурился председатель комиссии. – Калерия Федоровна, явитесь нам! Мы вызываем вас, Калерия Федоровна!
- Книжка! – упрямо вторила Юркина парта. – Про Солнечный остров. Атлантиду. Я зачиталась!
- Где она? – испуганно переглянулись члены комиссии. – Как она из воздуха разговаривает?
                - Не прячься, если виноват –
                И горький плод украсит сад!
– прочитала Юркина парта.
- Что это? – начал сердиться председатель комиссии. – Кто это с нами все время разговаривает голосом Калерии Федоровны?
Юркина парта начала шевелиться и двигаться из стороны в сторону, словно исторгала из себя довольно внушительное тело. Сначала над крышкой появилась голова Калерии Федоровны, затем по парте хлопнула ее ладонь, а далее обе руки помогли освободиться всей директрисе, живой и здоровой.
Четвертый «Е» шумно зааплодировал, будто это был выход знаменитой контральто и теперь она должна была петь своим волнующе-низким голосом. Калерия Федоровна поклонилась на все стороны, потому что ей ничего не оставалось, как это сделать, иначе представление, задуманное четвертым «Е» и не до конца ей понятное, могло по ее причине сорваться.
- Калерия Федоровна! – только и вымолвил председатель комиссии.
- Да! – невозмутимо ответила директриса. – Я вас узнала. Прошу размещаться. Софья Гавриловна проводит экспериментальный урок с целью наилучшего усвоения математики в четвертом классе.
- Эксперименты это хорошо! – несмело подал голос некто из комиссии. – Но что здесь делают пожарные и милиция?
- Техника безопасности! – вспомнила директриса. – Жизненно важна при проведении экспериментальных уроков. А, кроме того – они образцовые отличники. Своим примером, так сказать. Если вы понимаете, о чем я.
- С трудом! – признался председатель комиссии, тыкая пальцем в сторону пожарного двоечника Гриши Иванова. – Это вы, товарищ, отличник?
- Круглый! – решительно кивнул пожарный двоечник. – Своим примером. И сыну, сами понимаете, тоже отличнику.
- В первый раз! – потрясенно признался председатель комиссии. – В первый раз вижу, чтобы круглые отличники сидели на задней парте! А вы?
- И мы в первый раз! – закивали члены комиссии. – Даже как-то не верится, знаете?
- А вы проверьте! – храбро предложил пожарный двоечник. – Можете наши дневники посмотреть!
Члены комиссии переглянулись.
- Да как-то неудобно…
- Отчего же, неудобно! Вы члены комиссии! – напомнил пожарный двоечник. – Это ваш долг! Доставай дневник!
Двоечник Гришка Иванов пожал плечами, и смело достал дневник.
Впервые в жизни он распахнул его с полным удовлетворением и понес по классу, раскрыв на всю ширину. Что же, он имел полное право этим гордиться – дневник его был пуст! Абсолютно чист, как девственный снег, по которому еще не ступала нога человека, а грубая лыжница не прочертила две похожие на единицы лыжни.
- Вот! – горделиво показал на все стороны свою незапятнанность двоечник Гришка Иванов. – Кто сомневался – разум снесу!
- Так он же чист! – возмутился председатель комиссии.
- А сколько уроков прошло! – потряс головой круглый двоечник.
- Хорошо! – скомандовал председатель комиссии. – Рассаживаемся!
Комиссия по его знаку принялась тесниться на задних партах, используя каждый миллиметр сидений по максимуму. У некоторых был огромный максимум, и они сваливались.
- А этот? – кивнул председатель комиссии на участкового двоечника. – Тоже круглый отличник? Или просто техника безопасности?
- Круглый! – поставила точку в сомнениях директриса Калерия Федоровна. – Даже не думайте. Круглый, как фуражка!
Участковый двоечник Юрий Игнатов смущенно поднялся, заправляя гимнастерку с пятнами от побелки под ремень, и слегка поклонился в разные стороны, как это делали все до него, и, очевидно, полагалось на уроках хоровой математики.
- Спасибо! – кивнул председатель комиссии. – А что это за мальчик у доски? Он не от комиссии остался? Мы его случайно не подцепили где-то в коридоре?
- Это Шалышкин! – не оглядываясь, пояснила Софья Гавриловна. – Отвечает у доски!
- Тоже круглый отличник? – догадался кто-то из комиссии.
Шалышкин скромно потупился  и принялся водить носком ботинка.
- Разрешите продолжать? – поднялся Петька Головастик. – Если позволите, я к Юрке пересяду. Я буду дирижировать, а он будет хлопать учебниками, как в тарелки и топать ногой, а то я с такта сбиваюсь.
- А для решения этой задачки точно нужно хлопать учебниками и топать ногой? – усомнился председатель комиссии.
Петька даже не ответил на глупый вопрос. Говорят же, взрослые – это тупиковая ветвь.
Сережка глубоко вздохнул. Во-первых, он еще не отошел от высоты. Как он оказался снова у доски, он не знает – это проскочило мимо его сознания, как если бы в вагоне он только на миг отвлекся от окна, а там было что-то. Во-вторых, он абсолютно не понимал эти глупые ряды меловых цифр, которые переписал из Юркиной тетрадки.
Сережка требовательно посмотрел на Юрку. Чем хлопать учебниками, лучше бы шпору прислал, шпорой называлась шпаргалка.
- Шпора! – шепнул Сережка и Петька пришпорил.
- Из Москвы и Ленинграда! – протяжно запел Головастик, и Сережка на всякий случай показал на колонку цифр. – Вышли навстречу два поезда!
- Чуф-чуф, чуф-чуф, чуф-чуф! – запыхтел четвертый «Е», усиленно работая локтями по Петькиному знаку, а Юрка принялся притопывать ногой, чтобы поезда не сбивались с такта. Корреспондент Эдгар Штурм, прикусив язык, торопливо фотографировал экспериментальный урок. Новая тема рождалась прямо у него на глазах. Надо было срочно звонить в «Пионерскую правду».
- Пассажирский! – высоко затянул Головастик, если высоким голосом считать отвратительный скрежет, что вырвался из его непослушных связок, а четвертый «Е» принялся глядеть во все стороны, словно в окошки, щелкать невидимые семечки и отбрасывать шелуху в сторону городской комиссии.
- И товарный! – понизил голос до баса Петька Головастик, но мы-то знаем, что не всякое горловое рычание именуется басом. Четвертый «Е» вповалку изобразил бревна и мешки кто как мог.
- Через три часа! – показал на окошко Петька Головастик, и члены комиссии дружно посмотрели за окно, где вместо часов постреливали  солнечные лучики. – Через три часа…
- Тик-так, тик-так! – закачали головами в разные стороны трубодурочки и турбо-дурашки.
- Расстояние между ними уменьшилось до двухсот тридцати километров! – Петька показал руками аршин. Слышался стрекот заводной кинокамеры Эдгара Штурма.
- Все! – взмолился председатель комиссии. – Я понял! Садись! Пятерка!
Петька непонимающе оглянулся на него, а четвертый «Е», изображая зрителей, зашикал. Есть ведь такие невежды, что даже на опере все понимают с первых тактов музыки, а затем принимаются громко разговаривать с соседями, спрашивать, где здесь буфет и просить разбудить.
- Какова же скорость товарного поезда? – зачастил Головастик, опасаясь, что его представление сорвут. – Если  пассажирский поезд ехал со скоростью восемьдесят километров в час, а расстояние от Москвы до Ленинграда шестьсот пятьдесят километров?
Сережка как заведенный, указывал на разные цифры на классной доске, в произвольном порядке стуча указкой. Он боялся только одного – если Петька закончит петь, его самого попытаются заставить заговорить. Он даже решил про себя, что просто назовет написанные цифры, скобки и знаки, низко поклонится с рукой до пола, и с видом исполненного долга отмарширует к парте.
Председатель городской комиссии что-то стремительно писал в блокноте.
Наступила мертвая тишина. Пролетела осенняя муха, стукнулась о стекло и отправилась обратно. Это была та самая муха из коридора, Юрка ее узнал. Она могла прилететь из любопытства, когда все падали из окна и веселились. Он подумал, что муха, наверное, удивилась, глядя на пожарного, влетевшего в окно. Юрка вспомнил о своей мотоциклетной красной каске и принялся тихонечко ее снимать.
Председатель посмотрел на классную доску, и Сережка принялся беспорядочно тыкать в цифры, преданно глядя ему в глаза, чтобы не сомневался.
- Софья Гавриловна! – негромко произнес председатель комиссии. – Скажите, а это не вас доставали из канализации в день Восьмого марта? Это не вы летали по городу в юбке?
Пожарный двоечник Гриша Иванов заскрипел кулаками по парте, как будто совсем немного – и он наденет эту парту на голову председателю комиссии. Участковый двоечник Юрий Игнатов пощупал кобуру с пистолетом, как делал это в минуты редкого возмущения. Генерал Василий решил, что вырастет и направит пехотные войска потоптать председателя комиссии – пускай немного, но парадным шагом.
- Я! – призналась Софья Гавриловна, и Юрка решил ее взять на Солнечный остров.
- Котенка достали? – спросил председатель.
- Достала.
- Летчика воспитали?
- Поступил.
Председатель комиссии глубоко задумался, все взвесил и заключил:
- Что-то не дает мне на вас сердиться, Софья Гавриловна. Что-то не позволяет критиковать. И почему-то  я бы хотел быть двоечником в вашем классе, чем отличником в чьем-то другом.