К дню Победы. Кузьминки. ч. 1

К 69-й годовщине Великой Победы

 Приключения бравого сержанта Юрьевой
 в Великую отечественную войну

Часть II. Кузьминки

Местом дислокации 3-й истребительной противотанковой бригады служила старая усадьба князя Голицына в подмосковном поселке Кузьминки. Военно-учебные части обосновались там давно, еще с двадцатых годов, ввиду удобства для маневров огромного, размером 3 на 3 километра, пустыря, начинавшегося сразу за оградой княжеского парка. Близость к столице, к ее заводам, наркоматам и научно-исследовательским институтам превратила Кузьминки в испытательный полигон для отработки передовых военных технологий. С началом войны бывшая усадьба стала огромной мастерской по выпуску новых соединений Красной Армии. Остатки разбитых дивизий, толпы окруженцев из фильтрационных лагерей, колонны призывников, эшелоны новой техники — все свозилось сюда, чтобы собрать, сколотить новые части и соединения. Восстанавливать старые, даже сохранившие свои знамена, было бессмысленно — война предъявила иную реальность, в которой прежняя организация вооруженных сил потеряла всякий смысл. В Кузьминках обобщался накопленный страшной ценой опыт боев 1941 года, военные структуры постепенно обретали оптимальные формы, — так выковывалась будущая победоносная Красная Армия. Помимо истребительных противотанковых частей нового облика, весной 1942 в Кузьминках формировались артиллерийские полки, отдельные танковые, инженерные и огнеметно-танковые батальоны. Близость столицы благотворно сказывалась на обеспечении формируемых частей. Кормили, на зависть другим учебным центрам, неплохо, боеприпасов и горючего на обучение не жалели — на то имелось особое распоряжение товарища Сталина.

В деревне Выхино, с противоположной стороны полигона — так гордо, по-военному, назывался теперь безымянный прежде пустырь, располагались огневые позиции гаубичных полков. С них денно и нощно гвоздили по условным позициям противника учебными трехдюймовыми снарядами, а иногда и солидными 122-мм «чемоданами», отрабатывая вместе с танками и пехотой «огневые валы», «мешки», «коридоры» и прочие артиллерийские фокусы. Разрывы, постоянно гремевшие в паре километров от палаточного городка, начальство признало неопасными и даже полезными — пускай новобранцы привыкают маршировать, обедать и спать под зловещее бормотание артиллерии, прямо как на фронте. Конечно, элемент риска присутствовал, никто ведь не мог поручиться, что какой-нибудь неловкий комбат не запутается в своих панорамах и буссолях и не положит залп прямо на палатки и землянки военного городка. Однако «бог войны» миловал, и мимо полигона никто ни разу не промахнулся.

Под воинственное громыхание выхинских батарей полуторка с санитарно-медицинским пополнением сползла с шоссейной дороге и, попрыгав по кочкам, остановилась посреди старинного парка, изрытого землянками и густо заставленного палатками. Снова построились, стали смирно, подравнялись, рассчитались на первый-второй, разобрались по двум шеренгам, повернулись направо и направились куда-то, чинно ведомые Ермаковым. Как потом оказалось, — к складу вещего довольствия. По пути начали привыкать к одобрительным солдатским взглядам. На складе всем выдали обмундирование — мужское и сильно не по росту. Людочке, на ее крошечную ножку 35 номера нашлись, после долгих поисков, сапоги сорокового размера; а полы зеленой английской шинели — такие считались необыкновенным шиком и достались противотанкистам в знак особого расположения командования к этому роду войск, — доставали до земли. «То, что шинель до пяток, так это хорошо, теплее будет. Считай, как будто кавалерийская. А что рукава до колен, так это у них, в Англии, все такие, рукастые до коленок — шутил старшина, но, заметив неподдельное людочкино огорчение, прибавил уже серьезным тоном, почти извиняясь, — все равно, дочка, короче нет, и не проси». Делать было нечего; Людочка критическим взглядом осмотрела заморскую шинель, стараясь сосредоточиться на положительных моментах: ткань отличная, сгодилась бы и на хорошее пальто; в плечах почти впору, видать, англичане не только рукастые, но и худые. Если подрезать полы и рукава, обузить талию, переставить пуговицы, да поднять хлястик — отличная выйдет шинелька. И она от души поблагодарила старшину; тертый хохол, привыкший к недовольству и подозрениям, не всегда необоснованным, расцвел улыбкой: «носи на здоровье, дочка».

В тот же день прояснился и вопрос с прической: наголо стричься, слава богу, не заставили, но дамский фасон допускался один-единственный, утвержденный приказом по дивизии — «спереди до пол-уха». Неловко обкорнанная парикмахером Людочка посмотрела на себя в зеркало, повернулась так и эдак, засмеялась: подлецу все к лицу, а с пилоткой, если набок надеть, да с внушительными сержантскими треугольниками в петлицах — просто загляденье, хоть в кино снимай! Остаток дня ушел на расселение по землянкам и ужин — перловая каша с салом, успевшая остыть и очень невкусная. Но, делать нечего, съели — голод не тетка. Ночью не спали, занимались рукоделием при свете керосинок, распарывая и перешивая гимнастерки, обужая брюки и набивая мятые газеты в сапоги. На утреннем построении все отчаянно зевали, в глаза — хоть спички вставляй, но форма, что называется, «села».

Подтянутый, бодрый Ермаков обозвал их «зеваками» и заставил раз пять становиться «смирно» и равняться. Неизвестно, сколько раз пришлось бы повторить это жестокое упражнение, но тут подошел второй командир, военврач третьего ранга Бубенцов, и задуманную строевую экзекуцию пришлось прервать. Пожилой, рассеянного вида, добродушный Бубенцов по-домашнему представился, попросил Ермакова распустить строй и, отведя в сторонку, разложил на пеньке какие-то списки, вокруг которых тут же разразился яростный, хотя и приглушенный спор. А девушки, неожиданно отпущенные на свободу, разбрелись по залитой весенней солнцем полянке, охотясь за первыми одуванчиками и сплетая из них венки.

Между тем, два командира азартно занимались дележом добытых в военкомате кадров. На тот момент должность начсанбрига, то есть главного врача бригады, оставалась вакантной и получилось так, что командир медсанвзвода Бубенцов и начальник санчасти артполка Ермаков по своей медицинской линии никому не подчинялись, тут же образовав два конкурирующих центра силы. Превосходство в звании Бубенцова, призванного из запаса с должности главврача поселковой больницы, уравновешивалось кадровыми карьерными амбициями ретивого военфельдшера, только что выпущенного из училища. Каждый гнул в свою сторону: Бубенцов старался укрепить свой взвод лучшими кадрами, чтобы успешно долечивать легкораненых, не отправляя их в госпиталь, а Ермаков настаивал на скорейшем укомплектовании всех рот и батарей санинструкторами. При этом, он, конечно, особенно выделял свой артполк, основу боевой мощи бригады. В полку было восемь вакансий: по одной на каждую из семи батарей и еще одна — в медпункте. Но на Ермакове, до появления начсанбрига, также висела забота об укомплектовании и обучении медперсонала всех прочих подразделений: минометного дивизиона, двух батальонов противотанковых ружей, инженерно-минного батальона и роты автоматчиков. Они давали еще добрую дюжину сержантских должностей. В итоге получалось двадцать, то есть ровно столько, сколько прибыло девушек.

— Вы поймите, товарищ военврач 3-го ранга, если мы закроем этим пополнением все вакансии санинструкторов, я могу уже на следующий день начать занятия, — горячился Ермаков, — а если поделим поровну, когда потом ждать следующую группу? Через месяц? А вдруг нас через месяц уже на фронт пошлют? И что получится — у меня через батарею будет инструктор? А кто санитаров на батареях будет готовить?

— Давайте одного на две батареи — буркнул Бубенцов — это ж тоже не дело, когда у меня во всем взводе только две медсестры. А положено 18 человек по штату!

Ермаков даже подскочил от такого предложения и несколько раз нервно обошел пенек. Необходимость проявлять должное уважение к высшему по званию штатскому врачу его удручала.

— Вот сразу видно, что Вы, Иван Максимович, не военный! Нет у Вас понимания боевой обстановки. Ну что толку, что у вас будет укомплектованный взвод, кого Вы лечить будете? Кто Вам раненых на ПМП доставит? В каком виде их доставят?

Бубенцов сокрушенно вздохнул — он вообще-то был человеком мягким и склонным к уступкам.

— Ну, хоть двух девчонок дайте. Вот, смотрите — Сидельникова, с пятого курса медицинского института, почти готовый ортопед. Умница, отличница. Далась она Вам, по окопам лазить! И Чиркова, зубной врач — это уж точно не по вашей части, а нам так нужен стоматолог… Очень нужен! Замполит бригады вчера приходил, зубами маялся, а я-то что? Последний раз в рот к больному зауряд-врачом лазил, еще в германскую, да и то, стыдно вспомнить — тогда два зуба вырвал вместо одного. Вчера вот пришлось замполиту спирта налить в лечебных целях и отправить дальше болеть! А он ведь завтра снова придет, там киста, похоже! Нет, Чиркову ко мне во взвод, это без вопросов. Здесь я насмерть стоять буду. И Сидельникову не отдам. Вот. Что хотите делайте, хоть режьте.

Упоминание замполита произвело на Ермакова должное впечатление. Он в достаточной мере ознакомился со службой, чтобы понимать, сколько неприятностей ему может принести роль косвенного виновника начальственной зубной боли, которую ему недвусмысленно навязывал Бубенцов. Прикинув, что саперам и минометчикам и впрямь можно выделить по одному санинструктору вместо положенных двух, он принял тяжелое решение поделиться Сидельниковой и Чирковой с медсанвзводом. Бубенцов облегченно вздохнул — ему хоть что-то перепало. Остальных девушек Ермаков поделил следующим образом: самых симпатичных взял к себе в артполк, а прочих — по остаточному принципу. На медпункт взял Доронину: ту самую, с наступательным бюстом. Людочка пошла в первую батарею 76-мм противотанковых пушек, что в глазах военфельдшера Ермакова также являлось высокой честью. «Сорокопяточникам» достался товар чуть похуже. А бронебойщикам, с их жалким калибром 14,5 мм, что досталось, то и досталось; хотя, правду сказать, девчонки все были хороши и выбирать пришлось худших из лучших, а не наоборот. К вечеру, когда в батареях и ротах прошло представление новых санинструкторов, моральный дух бригады заметно окреп. Личный состав внезапно начал улыбаться, что тут же не замедлил отметить, несмотря на зубную боль, замполит бригады, старший батальонный комиссар Горовенко. А на следующий день сержант Чиркова мастерски запломбировала ему второй верхний моляр.

В тот же день, как и обещал военфельдшер Ермаков, начались занятия. Утром Людочка училась и тренировалась вместе со всеми, а после обеда шла на батарею и сама учила выделенных ей, без отрыва от основной службы, санитаров — крепких ребят, назначенных в людочкины помощники из личного состава 1-й батареи. Комбата еще не назначили, и его должность исправлял командир первого огневого взвода — кадровый лейтенант, томный красавец в лермонтовском стиле. И фамилия у него была красиво-литературная, — Облонский. Он уже успел повоевать, ходил гоголем, и на груди у него красовался орден Красной звезды — за геройскую стрельбу прямой наводкой по немецким танкам в июле 41-го. Правда, дивизию Облонского потом все-таки разбили, гаубичный полк, в котором он служил, расформировали, а личный состав направили в другие части. По этой причине Облонскому очень нравилось изображать из себя этакого ссыльного артиллериста-аристократа, волею судеб заброшенного в недостойную его талантов плебейскую среду.

— Разве это орудие — говорил он, картинно опершись на накатник 76-мм пушки, — это большое ружье. Настоящий артиллерист работает по закрытым целям. А это какая-то утиная охота!

И действительно, когда в полку проводили ознакомительные стрельбы с закрытых позиций, орудие под управлением Облонского продемонстрировало  виртуозную точность, накрыв цель с первого залпа. Он умел учесть все: ветер, температуру, даже снаряды приказал вынуть из нижних ящиков штабеля: верхние-де накалились на солнце. Но полк в основном стрелял прямой наводкой; Облонский и тут умудрился всех превзойти, смастерив хитроумное устройство для тренировки наводчиков в стрельбе по движущимся мишеням с упреждением. Однажды комполка, желая уесть заносчивого лейтенанта, приказал отработать упражнение с вводной задачей, предусматривавшей поломку прицела. Батарея Облонского и тут поразила все цели без единого промаха, приведя командование бригады в полное восхищение.

А вечером довольный лейтенант хвастал в командирской компании:

— Да все очень просто. Я наводчикам показал, как перекрестье из ниток сделать прямо на срезе ствола. Лепится хлебным мякишем, потом прицеливаешься через ствол, вот и все дела. Дистанция-то плевая, наводка прямая, цель неподвижная. На один снаряд ниток хватает, а больше и не надо.

Людочка, по правде сказать, остерегалась Облонского — очень уж он был роковой красавец. Верным девичьим инстинктом ощущала опасность сближения, боялась влюбиться. В батарее она старалась вести себя мило, но скромно: «коли красная девица, будь нам верная сестрица». Уж очень серьезным делом представлялась ей Война, своего рода священнодействием; любовь на фронте казалась ей такой же неуместной, как нагота в храме. Представления о любви, в ее физиологическом воплощении, у Людочки были почти детские, на уровне инстинкта, но этот инстинкт был верным и здоровым. Изящно очерченные губы Облонского, его красивые руки с длинными пальцами и розовыми ногтями, снисходительные, чуть насмешливые взгляды — все это казалось Людочке интересным, таинственным, привлекательным и одновременно весьма опасным. Она старалась избегать встреч с лейтенантом наедине и вела себя в его присутствии подчеркнуто официально. Но Облонский все равно как будто чуял что-то хищным, мужским чутьем, и чем дальше, тем взгляд его становился все более внимательным. Так, наверное, отдыхающие львы смотрят на изящных винторогих антилоп, пасущихся поблизости, вроде бы небрежно, а на самом деле — оценивают дистанцию: верный ли будет бросок? Или не стоит и подниматься?