Майк с берегов Камбоджи, азиатские заметки

Бар, где я коротаю вечера с двумя англичанами, одним американцем, связкой переспелых бананов и пакетом марихуаны, принадлежит Майку. Харизматичный Майк, как мы его прозвали, кроме бара держит недорогой гестхаус. Говорят, Майку уже под пятьдесят, но по количеству энергии можно быть уверенным, что он с легкостью английского нокаутёра надерет задницу любому дегенерату, вздумавшему пренебречь его гостеприимством. Разноцветная рубашка с короткими рукавами и проницательный взгляд дополняют образ американского захватчика, хотя и пришедшего с миром.
Бар представляет собой патио под деревянным навесом, устланным пальмовыми листьями. До берега шагов сорок, но он скрыт вереницей деревьев и отдельно стоящих бунгало, и в темное время суток о близости моря можно судить только по соленому ветру и угрюмому плеску, с каким волны бросаются на берег.

- Семьи у меня не было, - делится Майк историей своей жизни, развалившись в плетеном бамбуковом кресле, - да и какая семья, меня только подтаскивало к “29”. Но я сопротивлялся всеми силами, кидался во все авантюры, какие только мог. Понимаешь, 29 лет - такой возраст, после которого идет жирный тридцатник. А тридцать - это полная жопа. Ну знаешь, если к этому моменту на твоей кухне нет тупорылой жены в красно-белом клетчатом фартуке, если у тебя нет сопляков, которых по утрам на тачке, взятой в кредит, нужно возить в сад, то ты долбаный неудачник. Или ниггер. Сечешь?

Я киваю головой.
Ветер усиливается, где-то вдалеке проскакивает молния. Майк берет бутылку воды, делает глоток и ставит её обратно.
- Люблю дождь. Жара здесь иногда... - Его речь тонет в долетевшем до нас оглушительном раскате грома. Ветер жалобно стонет в пальмовых ветвях и сбрасывает с них кокосы один за другим. Орех гремит по деревянной крыше и падает на землю у крыльца.
Майк облизывает кончик бумаги и неторопливо скручивает косяк. Со стороны кухни пространство пересекает атлетически сложенная девушка с ровным золотистым загаром. Она на цыпочках, как балерина, огибает Майка за спиной и внезапно, будто одуревшая от валерьянки кошка, прыгает к нему на колени.
Выдержав паузу, он откладывает почти скрученный косяк и как бойцовская собака впивается в неё натренированным оскалом.
- Сколько раз я тебе говорил, детка?! - раздраженно, но тихо проговаривает он, - не прыгай на меня, когда я скручиваю чертов косяк!
- Извини, - она хмурит брови и встает.
- Крошка, не дуйся на меня, - мягко добавляет он и шлепает её по заднице, - и принеси нам чай.
Она разворачивается на пятках и легко упархивает, как по воздуху.
- Так вот, мужик, я отвлекся, - Майк поворачивается ко мне и подается вперед, - если в то время ты неудавшийся американец и при этом белый, то общество начинает сердобольно наставлять тебя на истинный путь успешного представителя великой нации капиталистов. И в какой-то степени им это удалось. У меня были неплохая тачка, тёлка, выходные в Майами - в общем, всё как у этого самого успешного американца. И как - то черт дернул меня полететь в Азию. Я еще тогда подумал - какая, на хрен, Азия? И знаешь что? Я оказался на этом пляже, на этом самом пляже с белым, как пиджак Элвиса, песком и прозрачной водой. Я просидел на этом берегу несколько часов кряду. Но когда я узнал, что за один доллар могу получить пакет травы, до меня дошло, что это место, где стоить жить. Это тебе не засранные туристами Гавайи.
Он закуривает и еле заметно качает головой:
- Не-е-т, это не чёртовы Гавайи.
Гигантская грозовая туча доползла и нависла над нами. Хлынувший дождь барабанит по крыше и стекает ручьями на землю, превращая её в слякоть кофейного цвета. Молнии сверкают теперь повсюду, раскаты грома, как артиллерийские снаряды разрываются над нашими головами.
Майк выпускает струйку дыма и вдогонку отправляет ровное полупрозрачное кольцо.
- А когда я вернулся в штаты, у меня поехала крыша. Ну знаешь, я места себе не находил. Какая-то мисс, я даже имя её не вспомню, ездила по ушам, что нам нужен дом побольше и машина побыстрее. И было бы неплохо заиметь лодку, чтобы можно было говорить, что у тебя есть лодка. Да Гудзон уже тогда был такой грязный, что я бы на пушечный выстрел к нему не подошел. Какая на хрен лодка?
Майк смеётся и меняет позицию в кресле, подобрав ноги.
- Нью-Йорк всегда играет по-крупному, безумный город. Друзья убеждали, что мне нужен костюм подороже, а лучше несколько. И побольше разных галстуков и лакированных туфлей. А скажи, за каким чертом мне всё это нужно? Чтобы больше потеть в душном Нью-Йорке? Да город поджаривает твои мозги и подает их с соусом “песто” тебе же к обеду. И куда бы я ни приходил, везде было одно и то же. Всё восточное побережье свихнулось. Тогда еще началась жара с криминалом. Обнаркоманенные гангстеры гасили друг друга прямо на улицах, в закусочных и поездах. Ниггеры совсем оборзели. Они все носили стволы. Ниггер без ствола - это, мать его, долбаный ребенок черного цвета. Понимаешь о чем я?
- Ага, ниггер без ствола - долбаный ребенок черного цвета. Яснее ясного!
- Хотя я и пёрся тогда от Бигги. Тот черномазый толстяк раскачивал клубы не хуже Синатры. В него как-то всадили шесть пуль, или типа того. Теперь этот ниггер мертвее мертвого. Я был уверен, что если и захочу вернуться в Нью-Йорк, то лет через пятнадцать, не меньше. У меня было тысяч двадцать долларов в банке или около того. И я решил переехать в эти края. Не знаю, как мне это удалось, я никогда не отличался смелостью в решении подобных вопросов. Но тогда я был уверен на все 100 гребаных процентов, что поступаю правильно. И не ошибся!
Майк замолкает и с упоением наблюдает за тем, как на журнальный столик, который стоит между нами, та самая загорелая девица опускает две чашки с горячим чаем.
- Ах, да, - опомнился Майк, указывая на девушку, - это Шери - моя невеста, если вы ещё не знакомы.
Мы обмениваемся приветствиями, и она кончиками пальцев подталкивает мне напиток, двигая его по стеклянной поверхности. Из чашки призрачной спиралью вверх поднимается пар, как дым из ствола только что выстрелившего ружья. Шери устраивается у Майка на коленях и прижимается к его груди.
Я делаю глоток и, прочистив горло, обращаюсь к Майку:
- И не появлялось что-то вроде зова патриотизма или ностальгии? Не хотелось вернуться в котёл капитализма?
- В котёл капитализма? Я тебя умоляю! - смеётся Майк. - Я всё продал и перевёл деньги в местный банк. Здесь ничего не было кроме пляжа, пальм и нескольких шатких хибар. Я нанял рабочих, благо их сила оплачивалась весьма дешево, и построил этот бар, гестхаус, и с тех пор тут живу. Я не продавал страну, просто каждый должен думать о себе в том числе и о месте, где ему хорошо, несмотря на все спесивые выкрики праведных господ и других лицемеров о том, что нужно жить только ради других людей. Да они первыми полетят в ад за грехи, в которых они неумолимо исповедуются каждое воскресенье. Поверь мне, один из самых страшных грехов - это попытки навязать другому человеку свои мысли, свои правила и образ жизни!
Майк с ухмылкой на лице откидывается назад. Он устало подмигивает мне и складывает руки в замок, обняв свою невесту, которая уже спит, уткнувшись в его шею.
Через несколько минут дождь прекращается. Последние капли безжизненно врезаются в землю и вязнут. В той части неба, что видна из патио уже проступают звезды и складываются в созвездия.
Закончив с чаем и поблагодарив Майка за прекрасный рассказ, я выбираюсь на берег и по колено захожу в воду, над которой тонкими обрывками стелется туман из-за прошедшего дождя. Луна, вспыхивая между остатками облаков, у горизонта выводит неровные фигуры. В бунгало на берегу гаснут окна и сливаются с синевой ночи. И только слышно, как под водой шелестят плавниками косяки рыб, а ветер по-прежнему вихрем носится от ветвей к ветвям и не успокоится всю ночь.

Кросспост:
http://breadishead.livejournal.com/1362.html


Рецензии