Химера Борея. Глава XX

                ПОТЕРЯННЫЙ ДНЕВНИК



   Ему приснился очень странный сон. Мглу дремлющего воображения взорвали пурпур и золото, и мистический мир цирка представился спящему Чезаре. На ярко освещенной арене выступали маски: Арлекин и Коломбина в костюмах шахматной расцветки, и вечно печальный Пьеро в белом балахоне, который вдруг напомнил Чезаре саван. Горели оплывшие свечи, и от них шел светлый, удушливый дым, тонкими струйками змеящийся под расшитый звездами купол гранатового цвета – цвета крови.
   Кроме масок на сцене был и он сам, и пятеро клоунов – один белый и четверо рыжих. Все они, как один, обступили Чезаре, прикованного железными цепями к креслу. Даже сквозь сон Чезаре чувствовал, как металл холодит кожу на его запястьях и лодыжках. Он кричал и пытался доказать, что скован настоящими цепями и что суд - настоящий, но зрители только весело смеялись в ответ. Лиц их не было видно, ибо зрительный зал был погружен в душный полумрак.
   С благородным презрением белый клоун спросил Чезаре:
- Признаешь ли ты, Ричард, свою вину? -  и голос его загремел эхом в гробовой тишине цирка.
- Меня зовут не Ричард! – прорычал Чезаре, - И какую, черт побери, вину я должен признать?!
- Второй раз тебя спрашиваю: Ричард, признаешь ли ты себя виновным?!
- Да не Ричард я! – с отчаянием выкрикнул Чезаре.
   Белый клоун сделал знак, и двое рыжих угодливо принесли Чезаре зеркало. Он взглянул в него – и увидел вместо своего лица лицо Ричарда. Он закричал, -  и испуганный крик уродливо исказил лицо дворецкого. Зал визгливо захохотал.
- Развяжите его, - властно приказал белый клоун. Рыжие развязали Чезаре, и тот без сил рухнул на опилки. Поднявшись, он с ужасом ощупал свое лицо, сломанный в нескольких местах нос, посмотрел на свои руки – это было чужое тело. Тело Ричарда.
   Оказаться в чужом теле было не просто страшно. Чезаре чувствовал себя беззащитным и слабым, он словно и не существовал больше. Его трясло в ледяном ознобе.
  И тут чья-то сморщенная рука тронула его за плечо. Чезаре обернулся. Перед ним стоял безумный Бен с тазом на голове. Мыльная вода радужными ручейками стекала по его одежде. Он улыбнулся беззубым ртом, совсем как тогда, в Лос-Анджелесе, и заявил:
- Я – Юлий Цезарь. Неужели ты не узнаешь меня?
  Чезаре отшатнулся от него. Бен погрустнел и смотрел на него глазами побитой собаки. Тут раздался голос белого клоуна:
- Довольно посторонних разговоров. Привести приговор в исполнение.
  Рыжие клоуны схватили Чезаре. Тот отчаянно отбивался, крича:
- Но вы еще не объявили приговор! Еще не объявили!
   Белый клоун с холодной насмешкой взирал на Чезаре и молчал.
- Нет!...умоляю!... – панически выкрикивал Чезаре, - Нет, нет!...я невиновен!...Невиновен, слышите?!
   Лица зрителей были скрыты сумраком, но блуждающий взгляд Чезаре различил одинаковые улыбки на лицах людей. Кроме трех девочек, все ухмылялись в ожидании представления. Три бледных девичьих лица горели состраданием. Чезаре взывал к ним – но девочки не двинулись с места. Молча они провожали его глазами, в которых блестели бессильные слезы. Подле них стояла высокая женщина с лицом, скрытым кружевной вуалью, но Чезаре не нужно было видеть лицо, чтобы понять, кто это такая. Франческа Марчелли.
   Чезаре тащили к какому-то колесу, маски изображали ужас, а пузатый мужчина богатырского склада перебирал в руках стилеты. Чезаре испустил тяжкий стон отчаяния – и проснулся. 
   Жемчужно-серый свет разлился в воздухе. Решив размяться, Чезаре встал и подошел к окну. Тело его покрылось гусиной кожей – одно воспоминание о сне внушало ужас. Стоял мороз, снег покрыл сахарной глазурью стелющуюся поросль дикой эрики под окном. Судя по освещению, было уже далеко не утро.
    Чезаре достал мобильный и взглянул на время, чтобы понять, верны ли его опасения. В самом деле, он проспал не только вчерашний вечер и всю ночь, но и половину следующего дня. Тем не менее, ни бодрости, ни свежести он не чувствовал. Мучаясь глухой болью в мышцах, Чезаре натянул теплый свитер и джинсы, и вышел из комнаты, думая: спуститься ли вниз, к Гринвуду, или подняться к Габриэль?  Вдруг он наткнулся на Орландо, идущего из библиотеки.
    Чезаре не успел поблагодарить его за вчерашнее. Если бы не неожиданная помощь Орландо, он бы уже покинул ферму. Чезаре улыбнулся мальчику и сказал тихо:
- Спасибо.
  Орландо усмехнулся, откинув со лба непослушную челку:
- Услугу за услугу. И, кстати…можно звать тебя просто Чезаре?
 - Разумеется. Я еще не так стар, чтобы быть мистером.
   Чезаре потрепал Орландо по голове и медленно спустился вниз. Мир был окончательно восстановлен.
   За столом в гостиной расположился Ричард. Положив перед собой помятый кроссворд, он целиком погрузился в его разгадывание. Чезаре прошел прямо у него за спиной и невольно отметил удивительно красивый, каллиграфически четкий почерк Ричарда. При всей его резкости и диковатой угрюмости было сложно предположить, что он получал где-то систематическое образование.
- Доброе утро, - хрипло поздоровался Чезаре. Ричард с улыбкой кивнул:
- Доброе.
- Вы страшный соня, - крикнул Гринвуд из кабинета, - Удивительно, сколько времени сегодняшняя молодежь тратит на сон! И заметьте, совершенно бездарно.
- Я пытался достучаться до вас вчера – два раза. Вам было плохо? - негромко спросил Ричард, поднявшись, - Да и сейчас, видно, не лучше. Как говорили наши предки, у вас воспаленный вид.
  Чезаре ограничился слабым кивком. Ричард тронул его за плечо:
- Вам надо согреться. Хотите глинтвейна? Меня когда-то научили делать отменный глинтвейн. 
- Да, мне не помешал бы глоток чего-нибудь горячего, - согласился Чезаре. Ричард усмехнулся:
- Сейчас сделаю, - и отправился на кухню. Чезаре удовлетворенно вздохнул и опустился на кресло у камина, положив скрещенные ноги на стол. Через некоторое время Ричард  принес дымящийся глинтвейн и вернулся к своему кроссворду. И праздный, сытый покой людей, надежно укрытых от внешних бурь, воцарился в Топ Уизенс.
   Монастырское уединение вдруг показалось Чезаре приятным. В полудреме безделья он думал, что можно было бы использовать в каком-нибудь рассказе атмосферу этого снежно-сонного дня. И когда Чезаре размышлял над этим, он сам себе казался опытным и серьезным писателем. И легкая, полунасмешливая, полудетская улыбка проскользнула по его губам. 
   Задумчиво покусывая кончик ручки, Ричард спросил:
- Антоним слова бытие?
   Чезаре приоткрыл глаза и лениво заметил:
- Небытие.
   Ричард поднял бровь:
- Не пойдет - тут слово из пяти букв.
  Чезаре широко зевнул – чарующая дремота лени сковала его члены: не хотелось ни говорить, ни думать.
- Тогда – «ничто», - все-таки обронил он. Ричард согласно кивнул и смолк. Густая тишина вновь воцарилась в доме.
   Из кабинета показался Гринвуд с Визирем на руках. Старик насмешливо спросил Чезаре:
- И как вам на вкус ничто? Не слишком пресно?
 Чезаре предпочел не отвечать на провокацию, хотя его и задел тон старика. Гринвуд подошел к камину. «Верно, есть язык, чище и яснее языка, избравшего своим оружием земное слово – это язык душ человеческих,» - смутно припомнился Чезаре чей-то афоризм. Выражаясь фигурально, их души с Гринвудом говорили на разных языках – они не могли и не хотели понимать друг друга. Впрочем, сам Гринвуд вероятно думал иначе.
   Между тем затянувшееся молчание потеряло свою прелесть. К нему явственно примешивался душок скуки. Дворецкий отвлекся от кроссворда и тихонько постукивал ручкой по столу.
- Говорят, будет метель, - зевая, сказал Ричард.
- Ветер за окном плачет… - протянул Чезаре.
- Видно, Борей тоскует, - заметил Гринвуд.
  Чезаре удивленно поднял брови:
- Кто, простите?
  Гринвуд усмехнулся. Его глаза сверкнули лукавым огоньком.
- Борей – дикий греческий бог, северный ветер. Вы никогда не слышали о нем?
- Мама предпочитала традиционные сказки, - пожал плечами Чезаре.
   Стекла скорбно звенели, дрожа под натиском ветра – точно далекие колокола старинных церквей, сгинувших в океане вереска. Мурашки бежали по спине Чезаре от собственных мрачных фантазий, и он сделал большой глоток обжигающе горячего глинтвейна. Уютное тепло разлилось всему телу, даря призрачное ощущение покоя и безопасности.
  Гривнуд откинулся на спинку кресла, и, поглаживая Визиря, сказал:
- Миф - это миф. При чем здесь сказки? Хотите, я расскажу вам одну забавную историю о Борее. Поиграем в менестрелей, развлекавших скучающих путников в трактирах.
- Все равно день насмарку – валяйте вашу историю! – согласился Чезаре.
  Гринвуд начал рассказ:
- В древних Афинах жил гордый и дерзкий юнец по имени Орес. Он был ученым человеком, имел живой ум и бесстрашное сердце. Был у него всего лишь один порок – гордыня. Из-за нее и не любили его афиняне, и из-за нее покинул он родной город. И вот однажды, во Фракии, Орес поссорился с неистовым Бореем, заставшим его в пути – почему, уже никто не знает. И Борей заявил: я сотру всякое упоминание о тебе. Ты канешь в Лету, не оставив следа. Орес был упрям – и он разжег костер, больше которого никогда не видели, - ему хотелось доказать Борею, что тот слабее и не сможет победить огонь. Борей дул несколько дней и ночей, пытаясь уничтожить костер. Орес выбился из сил, подкладывая туда дрова и защищая пламя своим телом – но, в конце концов, костер всё же угас. Силы Ореса иссякли, он почувствовал, что умирает. И тогда он опустился на бесплодную землю, взял в руки кусок угля и записал свою историю на плоском и широком камне. С последним словом Орес испустил дух. Борей ликовал: он победил гордеца! Тот умер, обреченный на забвение. Но написанное Оресом нашли – и он обрел бессмертие. С тех пор не перестает дуть Борей, злясь на все человечество – и в эту самую секунду, быть может, чей-то огонь погас и чья-то жизнь прервалась. Но осталась тонкая нить, связывающая тень умершего с миром земных. Его дела. Его свершения. Его слова.
   Холодные и влажные глаза Гринвуда впились в Чезаре. Никогда еще Чезаре не чувствовал себя ничтожнее и суетнее, чем в эту минуту. Он оглянулся на прожитую жизнь, и увидел пустыню. Ему часто вспоминалось детство, но какой была его юность? Он очень быстро начал работать и сразу – в «Лос-Анджелес Монд». В скандальной газетенке, напоминающей вздорную торговку, собирающую сплетни и распространяющую их, заражающую ими, точно чумой.
  Глухой гнев заклокотал в груди Чезаре. Гринвуд пытался перековать его натуру, изменить его манеру мыслить и чувствовать. С этим Чезаре не мог и не хотел согласиться. Даже ради успешного выполнения задания Алекса.
- Интересно, что останется после вас? – с издевкой осведомился Гринвуд. Чезаре заметил, что Ричард смотрит на старика с испепеляющей яростью.
- Послушайте, я приехал учиться у вас стилю. Владению ритмом. Короче, писательской кухне. Вы согласились оставить меня. Разрешили погостить. Так? – с расстановкой спросил Чезаре, поднимаясь. Гринвуд невозмутимо кивнул:
- Так.
   Чезаре прорычал в ответ:
- Если все так, какого черта вы издеваетесь надо мной?!
   Гринвуд расхохотался своим каркающим смехом и захлопал в ладоши.
- Жаль, вы не дама. Я бы имел приятный случай сказать: в гневе вы обворожительны.
- С меня хватит! Я уезжаю, слышите?! Сегодня же! – ослепленный гневом, Чезаре стремительно взбежал по лестнице вверх. Вихрем он влетел в свою комнату, с наслаждением хлопнув дверью, и начал беспорядочно укладывать вещи в чемодан. В дурмане и чаду злости ему было все равно, что место главного редактора уйдет к другому, что Алекс будет смеяться над ним, а Кэтрин перестанет уважать. Чезаре хотел одного – вернуться в родной город. В Лос-Анджелесе, он был на своей территории. Никто не смог бы так обращаться с ним безнаказанно.
    Вдруг его пронзило воспоминание о Габриэль.  Чезаре в изнеможении опустился на кровать, закрыв лицо руками. Уехать из Топ Уизенс в Лос-Анджелес, к своему провалу и забвению журналисткой карьеры, не увидев ее хотя бы один-единственный раз было немыслимо и невозможно.
   Бросив сборы, Чезаре пошел в библиотеку, поднявшись по уже ставшей знакомой винтовой лесенке. Взгляд его любовно скользил по полкам с французской литературой. Ему казалось, будто он прожил в этом доме всю свою жизнь. Наверное, столь же острую ностальгию должен чувствовать человек, уезжающий из семейного гнезда. 
    И вдруг взгляд его наткнулся на томик Свифта. Это были «Письма суконщика». Сердце Чезаре бешено забилось. Он взял книгу и пролистал ее. В обложке произведения Джонатана Сфивта был дневник Кэро. Ключ к характеру Гринвуда – и, скорее всего, тайнику, в котором живет Габриэль.
- Решили выбрать сувенир на прощание? – раздался за его спиной язвительный голос Гринвуда. Чезаре резко обернулся, незаметно вернув книгу на место. Решение созрело мгновенно.
- Нет, я…вообще-то, я ждал вас, - сказал Чезаре. Незримое присутствие Габриэль придавало сил, и он сказал без запинки, - Хотел извиниться.
  Брови Гринвуд поползли вверх. Чезаре продолжил смелее:
- Наверное, вы правы.
- Вас это задело, не так ли? – ядовито осведомился Гринвуд, зло усмехнувшись.
- Да, - с обезоруживающей откровенностью признал Чезаре, - Я понимаю вашу досаду. Любого вывел бы из себя скандал, который я закатил внизу.
- Не могу с вами поспорить, - заметил Гринвуд. Тон его стал мягче.
- Но первые уроки всегда трудны, не так ли? – сказал Чезаре, разведя руками.
- Вы ни в чем не виноваты, успокойтесь. Я сам вас спровоцировал. Наивный старый дурак полагал, что журналисты устойчивы к провокациям, - иронично произнес Гринвуд, но в его голосе уже не было ни злости, ни обиды, а появилась даже своего рода теплота.
- Я больше не принадлежу к журналисткой братии, - улыбнулся Чезаре.
- Ну и слава Богу. Вы талантливы, мистер Марчелли. Вам нечего делать среди этого воронья, - убежденно сказал Гринвуд. Понизив голос, он добавил: - Но мы оба знаем, что вы приехали вовсе не за писательским мастерством.
   Чезаре похолодел. Облизав пересохшие губы, он спросил хрипло:
- И давно вы знаете?
- С нашей первой встречи.
- Почему вы не выставили меня тогда?
   Гринвуд усмехнулся:
- Выставить сына за то, что он хочет найти отца? Вы думаете, я выжил из ума?
   Сердце Чезаре было готово разорваться из-за противоречивых  чувств. Гринвуд пошел по ложному следу, он уверился в благородных чувствах Чезаре и начал уважать его. Однако…
    Если отец и правда найдется? Если Чезаре придется увидеть его после стольких лет сомнений, обид и претензий? Что они скажут друг другу – и, главное, будет ли им, что сказать?
    Успешный отец восхищал Чезаре. Отец, страдающий о былых ошибках и брошенном сыне, вызвал бы сочувствие. Но такие отцы бывают только в мелодрамах. Ральф  и Чезаре почти не знали друг друга. Тоска сына по отцу иррациональна – можно тосковать и о незнакомце. Но тоска отца по сыну – иное дело. Ральф мог найти себе новый дом, новую семью – и новых сыновей. Может быть, он отбросил псевдоним, живет обычной жизнью, подрезает кусты и нянчит младших детишек вместе с работящей женой? Мысль о таком отце будила в Чезаре обиду и ярость.
   Однако вера Гринвуда в сыновние чувства Чезаре могла помочь ему задержаться в Топ Уизенс на столько, на сколько нужно, и не бояться покинуть ферму в любой момент из-за подозрительности старика.
- Кроме отца, у меня никого не осталось. Знаете, я долго злился на него – ведь  он исчез из моей жизни так внезапно…Но теперь я твердо намерен найти его, - прямо и просто сказал Чезаре. Гринвуд кивнул:
- Понимаю. Знаете, что? Я свяжусь с Ральфом. Если он захочет видеть вас – вы встретитесь с ним. Нет – не будете больше никогда тревожить его. Согласны?
- Да, - лаконично ответил Чезаре.
- Хорошо, - улыбнулся Гринвуд. 
    Старик хотел было выйти, но, помедлив, бросил с небрежной прохладой:
- Знаете, я даже рад, что вы остались, - и вышел.
  Чезаре спустился к себе в комнату и запер дверь на ключ. «И как вам на вкус ничто? Не слишком пресно?» Чезаре криво усмехнулся и, раскрывая принесенный с собой дневник Кэро, мысленно парировал: «Посмотрим, как вам на вкус слава. Не слишком остро?»