Мамина война. Повесть. Глава 7
Потом канонада стала затихать. Обрадованные освобождением жители подземелья полезли на солнышко, но дом снова оказался занят. На сей раз ратью среднеазиатских республик. Собранные безжалостной рукой мобилизации по кишлакам и аулам, джигиты воевать не хотели. Да и то: при освобождении только двух станиц полегло двадцать тысяч человек; выручая Сталинград, шли на верную гибель необученные солдаты степей.
И теперь оставшиеся в живых, чтобы не попасть в пекло боев, портили себе желудки хозяйственным мылом. Двор стал похож, простите, на сортир. Не выдержав такой наглости в собственном дворе, дед Роман пошел жаловаться по начальству. Комендант выслушал жалобу и направил дежурного офицера навести порядок:
- Лейтенант, сходи-ка ты, вот с дедушкой, разберись, чей это взвод, и командира потом ко мне.
Когда худощавый, подтянутый лейтенант зашел во двор, у него заходили желваки от увиденного. (Когда его роту сутки назад вывели из боя, он насчитал одиннадцать боеспособных солдат). Он подал команду строиться. Киргизы нехотя одевались, и становились неровной шеренгой, недовольно сверкая глазами. Они не знали, что будет дальше. Лейтенант терпеливо ждал. «Эти засранцы заслуживают трибунала, - думал он, - но потери очень большие, поэтому завтра, с утра, этих вояк отправим на передовую».
Таким образом, рапорт был составлен, и он поднял глаза на служивых. «Все?»- коротко спросил офицер, но одного в строю не было. Лейтенант вытащил из кобуры пистолет и зашел в дом.
Не чуя беды, молоденький казах спокойно лежал на койке, напевая себе монотонно под нос что-то свое, степное. «Встать», - сдерживая гнев, крикнул офицер. Тот, плохо соображая, выпрыгнул из под одеяла, и теперь стоял совершенно голый, глядя завороженно на пистолет в руке лейтенанта. Потом очнулся, и кинул ноги в кальсоны. Помощник коменданта показал на дверь, и солдат, придерживая рукой исподнее, вышел в коридор, что-то лопоча по-своему.
Видимо по-русски он не знал ни слова. На улице багровый от гнева лейтенант, на глазах у детей и женщин, направил на него пистолет: сухо щелкнул выстрел, и солдат осел на землю с навсегда застывшим удивлением в глазах. Эльвира видела, что губы его шептали. Может это был вопрос: За что? А может последним словом было - Мама?
Остальные вмиг выровнялись, подтянулись, страх сделал их стройнее.
-Я роту положил под Гиреем, а они тут мыло жрать, на фронт пойдёте, вояки, - ругнулся с оттягом командир, - в колонну по одному, марш, едрена вошь.
Беззвучно выходили они из калитки, лишь некоторые косили глазом на своего товарища, неловко упавшего у порога.
- Вылечим, - сказал на прощание хозяину молодцеватый лейтенант со страшной усталостью в синих глазах, имея ввиду передовую, как лекарство от страха и поноса.
За полгода хозяева впервые вошли в свой дом. В нем было светло и сухо, только все равно тесновато. Февральское солнце ласковыми, теплыми уже лучиками смело заглядывало в окна, и детишек, кашляющих от сырости подвала, поместили ближе к свету.
Дочки затеяли уборку: все мыли и скоблили, дети, как муравьишки, носили вещи из подвала. Всем нашлась работа. Дед Роман с просветлевшим лицом приколачивал штакетину. Ираида на огороде выкапывала вещи мужа: китель, галифе, фуражку. Ей не повезло, вещи в сырой земле покрылись плесенью и были испорчены. Надежда на обмен рухнула. «Ведь сколько пшена могла выручить», - удрученно вздохнула она.
Вдруг послышался смех, откуда-то сверху, с крыши. Племянница спускалась по лестнице и улыбалась чему-то своему. Все переглянулись, их лица осветились радостью: давно здесь не звучал задорный детский смех. Девочка несла большой пучок сухой травы, что с прошлого лета сушилась под крышей. Дошла очередь и до нее. Воздух в доме, очищенный от чужеземных запахов с помощью травы-муравы, что припасла бабушка Ксения, звенел от свежести. Иконы Заступницы Божией Матери и Николая - Угодника заняли свое привычное место в красном углу.
Привыкание шло непросто. Услышав шум на улице, детишки поменьше кидались по лестнице в спасительный подвал, прижимаясь к стенам в полутьме. Здесь все было привычно и знакомо. Дед Роман нары еще не разбирал. И видно не напрасно: вскоре опять начались бомбежки.
Теперь землю безжалостно корежили фашисты. Станция Кавказская была важным стратегическим узелком: здесь сходились стальные нитки трех направлений: Ставрополь, Баку, Краснодар. И поэтому бомбы сыпались чаще и гуще. Жители с нехитрым скарбом уходили в хутора Казачок и Лосево, а то и просто в степь, не забыв прихватить с собой старый редикюль с документами, и, конечно, детишек, прикрывая их своим телом от низко пролетавших стервятников.
С очередным налетом в дом на Красноармейской пришла беда.
Полутонная фугаска, брошенная фашистом мимо станции, угодила посреди улицы, прямо напротив дома Рыбченко. Взрывная волна чудовищной силы и туча осколков превратили большой добротный дом Романа Даниловича в груду развалин.
Лишь только грохот наверху унялся, мать закричала надрывным голосом: «Там же Тоня!» Все поспешили наверх. Антонина в тот раз в подвал не пошла. Страшная картина была у них перед глазами: крыша съехала в сторону, обнажив перегородки, где-то там под обломками была Тоня, мать четверых детей. Когда ее, наконец, вызволили, воздух стал пронзительно сырым от слез и причитаний матери, сестер, детей. Осколок величиной с кулак снес полголовы, и четверо, детей осиротели в мгновенье. (Их отца увез арестантский вагон через две недели, больше его никто никогда не видел).
Хищные птицы с крестами на фюзеляже взяли курс на Ростов. Все затихло.
Дымились развалины дореволюционного дома, построенного шустрым помощником машиниста паровоза Романом Рыбченко. Хозяин стоял чуть в стороне и глядел на уничтоженный кров, на убитую дочь, а в глазах стояла пелена от слез и беспомощности. «Такой дом больше не осилить, сыновья воюют, а с дочками только турлучную хату можно поднять». Мысли его были о живых.
Ираида подошла попозже, после бомбежки. Дом, который был ее колыбелью четверть века, теперь лежал в руинах. Этот день и через пятьдесят лет живо вставал у нее в памяти, когда внук принялся за расспросы.
«Я оставила дочку на хуторе, где мы снимали квартиру на время бомбежек, и пошла в город. На Деповском переулке меня ждали две товарки, мы вместе собирались идти менять вещи на продукты, - рассказывала седенькая старушка с папироской в руке. - Когда я подходила к нужному дому, начался налет. На моих глазах бомба прямым попаданием превратила хату тетки Агафьи в прах, похоронив под собой обоих. Я туда опоздала на две-три минуты. В душе помолилась Богу и пошла домой. А тут такое горе. С того дня я стала курить».
Кто-то из соседей, как наглое вороньё, пользуясь моментом, средь бела дня тянул из развалин уцелевшие вещи. Оглушенные потерей родного человека, хозяева были не в силах помешать этим мародерам, было не до них. Упаси Вас Бог от таких соседей…
Война уходила на север. Весеннее солнце потихонечку пробуждало землю и освобождало от следов фашистского нашествия. Придавленная и униженная, она вновь распрямляла грудь. Наспех заровняв воронки, народ кинулся к своей кормилице, к своему исконному спасителю. И вот, глядишь, уже зеленеют грядки лука и редиски. Люди стали громче разговаривать и даже улыбаться с приходом весеннего тепла.
Ираида получила весточку от мужа из Казахстана. Он прислал ей вызов, и они с дочкой стали готовиться в дорогу. Скелет будущей хаты обрастал «адской» смесью из кизяка, соломы и глины. У детей от солнышка и покоя появился румянец.
Жизнь в доме на Красноармейской 76 продолжалась.
Свидетельство о публикации №214051200454