Мадлен - часть XXIV

XXIV

   Тонкие люминисцентные лампы, белые посередине и чёрно-сине-зелёные у цоколей, на исходе своего ресурса освещали тусклым светом круглый зал.
   Обнажённое тучное тело трёхметрового роста, полностью лишённое растительности и половых признаков, стояло посреди зала. Под полупрозрачной желтой кожей тела булькала густая чёрная жижа, в жиже едва-едва просматривались внутренние органы из яркого силикона, полиэтилена и латекса. Из подмышек, живота, ягодиц и левого предплечья тела росли тонкие длинные щупальца, свисающие до колен, на концы щупалец были надеты иглы шприцов, булькающая внутри туловища чернота в небольших объёмах продавливалась то в одно, то в другое щупальце и капала с иглы на пол. Из приоткрытого рта по двойному подбородку текла чёрная слюна.
   В зал вела арка с пёстрыми жёлто-красными занавесками вместо дверей, около арки стоял врач с скальпелями в руках. Словно за необычной маской, скрывалось  за медленно уползающим вверх иероглифическим текстом на слегка округлом монохромном дисплее всё лицо врача.
   Свет тонких люминисцентных ламп был слаб, ноги трёхметрового тучного тела подкашивались, иероглифический текст на дисплее полз то быстрее, то медленнее.
- Литро урацетилиниума герге йоголло бру! - гудели вмонтированные в стену большие динамики с мембранами из человеческой кожи.
   Жёлто-красные занавески распахивались, и из арки в зал сами по себе въезжали больничные каталки с телами. На первой каталке оказался безголовый матрос в тельняшке, виденный Аней в каком-то странном видеоклипе семь лет назад на тогда ещё живом телеканале «Муз-ТВ», помимо прочего девочке запомнилось, что в том клипе жгли ботинки и топили в ванне телефон. На второй каталке - разбитая фаянсовая кукла ростом с ребёнка младшего школьного возраста, под фаянсовыми осколками краснело окровавленное мясо, а чёрные и белые лохмотья, обёрнутые вокруг осколков и мяса, некогда были платьем и передником французской горничной. На третьей - стальные обломки экзоскелета цефалоподов из видеоигры «Кризис 2», утыканные иглами капельниц и обложенные ватой. На четвёртой - женщина с двумя головами, без нижней части тела и с кислородными масками на лицах обеих голов.
   Очень слабый свет излучали тонкие люминисцентные лампы, их стекла, почерневшие, позеленевшие и посиневшие у цоколей за долгие годы непрерывной эксплуатации, лишь на расстоянии считанных шагов не пропадали вместе со своим умирающим светом во мраке.
- Помоги мне! Меня сожгли заживо - сквозь хрип радиопомех зазвучал голос аниной подруги Алёны - Я умерла мне больно!..
   По бокам от врача внезапно возникли медсёстры - одна в маске лисы, а вторая в круглых очках с красными линзами и вросшим в кожу маленьким динамиком вместо рта, из него и звучал алёнкин голос:
- Анечка, помоги мне, моя новая кожа меня давит и душит без тебя!
- Энгнемергу урацетилиниум! - и большие динамики в стене замолчали.
- Помоги мне!
   Пятая каталка с лежащими на ней тремя кожаными полусферами разных диаметров докатилась до середины зала и столкнулась с трёхметровым телом. Не устояв на и без того подкашивающихся ногах, тело рухнуло, полупрозрачная жёлтая кожа с шумом лопнула, брызги булькающей под кожей жижи долетели до стен, а один из внутренних органов оказался подростком, туго спеленатым в оранжевый полиэтиленовый кокон. Изо рта подростка и из-под нескольких слоёв плотного оранжевого полиэтилена выходил наружу белый гофрированный шланг. Более пристальный взгляд показал, что подросток внутри кокона был женского пола и чуть старше Ани.
- Помоги мне!
   Динамик дрожал на лице стоящей у стены медсестры, но синхронно каждому содроганию мембраны динамика, в самой середине зала, в месиве чёрной жижи и жёлтых полупрозрачных ошмёток дёргался кокон, за его полиэтиленовыми слоями узнавалось знакомое лицо - лицо Алёны, только сильно обожжённое. Да, это именно Алёна, это именно она и никто другой, это её волосы льняного цвета, подстриженные под короткое каре, это её чуть вздёрнутый нос, и зелёный глаз её - к сожалению, от другого глаза осталась лишь полужидкая масса неопределённого цвета.
- Помоги мне! - надрывался динамик на одном лице, на другом, под коркой обожжённой кожи, напрягались десятки маленьких мышц в тщетных попытках выплюнуть гофрированный шланг и докричаться до подруги человеческим, а не электронным голосом.
   Но только как помочь, когда ты - не человек, а лишь кожаный барельеф с человеческим лицом и как-то сохранившимся разумом, висящий на стене в изящной бронзовой рамке метр на метр? Кроме барельефа, которым стала Аня, в точно таких же рамках на стене висели картины художников-сюрреалистов. Кричащая голова, шея которой переходила прямиком в запястье руки, лежащей на клавишах пианино; скелет в розовой униформе, управляющий игрушечным грузовиком мясника; обнажённый гермафродит, бредущий по пещере; красный пластмассовый пупс со связанными руками, застрявший в крысином лабиринте и оборачивающийся на летящие на него ножницы; Джим Уоррен и Марк Райден, Одд Нордрум и Шон Барберс - имена, неведомые никому из Елисеевых. В одной из рамок вместо картины были кровавые бинты, прилипшие к стене.
- Помоги мне!
   Подорвавшаяся со своего места и приближающаяся к барельефу фигура медсестры в лисьей маске заставила глаза открыться в совершенно ином мире.

   В детской было светло - окно не было занавешенным, а за окном уже выглянуло зимнее солнце, пусть и не такое тёплое, как летом, но такое же яркое.
   Дверь детской открылась через минуту, но вошли в комнату не родители, а медсёстры в масках енотов и оленей. Одна из медсестёр держала в руках мешок из бирюзового латекса. Последним вошёл врач без головы, в одной из его рук была ножовка, а в другой - ещё один латексный мешочек, только поменьше.
- Новая кожа и для тебя, и для твоей Мадлен - зазвенел девичий голос из-под оленьей маски.
   Блестящий бирюзовым латексом мешок, в котором туловище двенадцатилетней девочки - именно туловище, без рук и без ног - было бы в обтяжку упаковано, был с четырьмя короткими застроченными рукавами: с двумя снизу и с двумя по бокам. В этих рукавах уместились бы культи рук, ампутированных до предплечий, и оттяпанные до колен ноги.
- А конечности нам больше не понадобятся - звонкий голос в то же время был спокойным и размеренным. Безголовый врач, стоя у двери, поднял руку с ножовкой.
   В медсестру, держащую мешок, полетела стоящая у кровати табуретка, вместе с чайной кружкой и упаковкой тавегила. А вслед за медсестрой, табуреткой и мешком, ненадолго зависшими в воздухе, начало падать пространство.
   Стена, к которой Аня часто отворачивалась во сне, становилась потолком, а противоположная - полом. На той стене уже лежали вповалку медсёстры, падала туда, вываливаясь из-под одеяла, и Аня. Врач, вопреки всем законам физики, летел горизонтально и за дверь, а из мешочка, сжатого в его руке, высунулась голова йоркширского терьера.
- Мадленка!
   Ударом о стену, ставшую полом, открыло глаза - во второй раз за последние несколько минут и окончательно, наяву.
   Явь...
   Наяву утро стало ночью, пол - действительно полом, а не бывшей стеной. Но упасть на пол с кровати Ане пришлось не только во сне, но и в реальности.
- Мадленочка... И куда только не полетишь за тобой? - девочка потрогала рукой колено, слегка ушибленное при падении с кровати.
   Покатилась по щеке и упала на пол слеза - не только сила душевной боли, но и разница между ней и едва ощутимой физической болью заставляет плакать. А в зале, на раскладном диване стонал Василь, видя в своих снах грязную просёлочную дорогу, ведущую прочь от отдалённой станции, видя тропинку, то и дело скрывающуюся в зарослях, видя всё плотнее и плотнее нависающие над тропинкой стволы деревьев, видя валяющиеся поперёк тропинки коряги, видя сгнившие остовы деревенских изб, едва различимые среди чёрных древесных стволов, видя уцелевший домик с заколоченными окнами, внезапно возникший в казалось бы непроходимой чащобе...