Мадлен - часть XXV

XXV

   Урок математики, последний, длился нестерпимо долго. Неведомая сила отталкивала от тетради пальцы с шариковой ручкой, удерживала в одном положении стрелки часов, висящих над школьной доской, незаметно для всех замедляла голос учителя, притормаживала движения одноклассников - тянули ли они руки, кидались ли друг в друга бумажками, отправляли ли кому-то СМС под партами...
   Показалось даже, что звонок с урока вдвое тише обычного прозвенел.
   Алёна, почему-то отказавшись встречаться во дворе после занятий, позвала к себе домой, на чай. Училась она в другой школе, где-то ближе к центру города, помимо обычной школы посещала художественную, расположенную где-то там же, но в этот раз ей не надо было идти в художку.
   Не намного ухоженнее родного подъезда был соседний, квартира подруги была на восьмом этаже. Лифт работал, но искрящаяся внутри кнопка и рывками открывающиеся двери мотивировали подниматься на предпоследний этаж пешком:
- Зато дыхалку и ноги натренируешь.
   Помимо Алёны, дома был и её отец, Максим Иванович Кириенко - сорокапятилетний мужчина спортивного телосложения, но изрядно потрёпанный жизнью, облысевший и отрастивший фигурную бородку. Чем-то напоминал Максим байкера из голливудских блокбастеров, но в байкерском ночном клубе «Гараж», расположенном через дорогу от аниной школы, его ни разу не замечали.
- Заходи, будь как дома, дочь уже заждалась тебя. Чай у нас сегодня с бергамотом, английский.
   Если не брать в расчёт внешность, с маргинальными любителями погонять на мотоциклах у Максима не оказывалось ничего общего вообще. На стенах квартиры - японские картинки с цветущей сакурой и буддийскими пагодами, на подоконниках - экзотические комнатные растения, на книжном стеллаже - фэнтази и полное собрание сочинений Толкиена, на полочке для компакт-дисков - пост-панк, Джой Дивижн с Нью Ордером, Альфавайл, Дюран Дюран, Сёстры Милосердия и немного итало-диско, на соседней, для DVD-дисков - вся фильмография Тарантино, Джона Ву, Джеймса Кэмерона и Стенли Кубрика, на полу - огромная искусственная шкура белого медведя, словом - полная эклектика, в которой лишь байкерству не нашлось места.
- В шесть вечера Таня и Костя - речь шла о жене Максима и её младшем брате - с работы вернутся, будем «Доспехи бога» смотреть, в блю-рэй формате. В кино третья часть будет, Алёна туда собирается, а первой части не видела. Останешься с нами? Блю-рэй во всём доме, наверное, только мы смотрим. Уроки поможем сделать.
   Дома у Алёны Аня была уже много раз, но остаться до позднего вечера ей предложили впервые. Это выглядело странным.
- Ну я... Папа с работы сегодня пораньше обещал приехать, у него в офисе опять температура поднялась и нос заложило, он мне и маме позвонил и сказал, что его начальник вот-вот отпустит, я вечером у него ещё про девяностые годы поспрашиваю...
- Василий Родионович и девяностые! - Максим широко улыбнулся - А ты хоть немного посочувствовала ему, когда он звонил?
- ...
- Василий Родионович не просто так звонит - он на сочувствие и на психологическую  поддержку от вас надеется. Чем взрослее ты будешь - тем больше сочувствия он от тебя ожидать будет. И больше расстроится, если не дождётся. Так что он там о девяностых рассказывал?
- Ругал их. Говорил - «Проклятущие годы, работы не было, денег не было, друга в тайге убили, дедовский «Москвич» во дворе сожгли, в ПТУ заставляли деньги и сигареты из дома таскать». СССР вспоминал, говорил, что тогда намного лучше жили.
- Наш Василий Родионович безвылазно прожил в одной комнате большого советского социалистического дома, в которой звенели пионерские песни, продавалось самое вкусное мороженое и говорилось о достижениях народного хозяйства. А в другие комнаты, где громко матерились из-за колбасы, финских сапог, румынских спальных гарнитуров и разнарядок на картошку в колхоз, его отец не пускал. Отец его никуда не пускал. Кстати, за Родионовичем я какой-то особой любви к советскому строю не замечал: в партии он не состоял, если я не ошибаюсь, в актив не лез, в «товарищеских судах» не участвовал, на демонстрации никогда не ходил, на субботниках филонил, газет не выписывал, генсеков и политбюро не хвалил, но и не ругал, правда...

   Для Максима Ивановича 1990-е годы стали лучшими в жизни.
   «Кому как, а я ни нищеты, ни разрухи, в общем - ничего не знал из того, о чём там ещё Первый Канал после всех этих «болотных» митингов заговорил» - за чашкой чая с бергамотом и с этих слов Максим начал своё повествование.
   Родители Максима после заключения брака ещё много лет жили не только в разных городах, но и в разных областях. Отец жил в Находке, работал электромехаником на сухогрузе, ходил в рейсы за рубеж - на Юго-Восточную Азию.
   «Есть три города-матери: матушка-Москва, Одесса-мама и Находка - твою мать!»
   Рискуя визами и партийными билетами, моряки подрабатывали контрабандой и спекуляцией зарубежным ширпотребом. В годы позднего застоя, когда последним писком женской моды в Советском Союзе стали шапки, обшитые пухом страуса марабу, отец Максима решил сорвать куш и контрабандой привезти несколько мешков страусиного пуха.
   «Мать Василия Родионовича, бабушка твоя по отцу, носила такую шапку» - сказал Максим Ане - «Савельевич ей сшил получше, чем многим в ателье. Женщина была... В общем, фотомодель по тогдашним меркам, всё самое лучшее от цыганки Есении из мексиканской кинохи и «белокурых бестий» из фильмов про гитлеровцев, внешность убийственная - хоть стой, хоть падай, шапка из марабу ей очень шла. Самая модница на районе была, хоть и пол-года всего прожила в новом доме. Клещевой энцефалит...»
   Пух марабу закупался во время стоянке сухогруза в Сингапуре, а помполит зорко следил, чтобы длина нитки, на которую был пух нанизан, не превышала шести метров - ровно столько пуха требовалось на одну шапку. Отец Максима, игнорируя запреты, приобрёл более шести... мешков пуха, сколько метров пуха там было - можно лишь догадываться, а от помполита, КГБ’шников и таможенников мешки были спрятаны в отсеке, где находились вытяжные вентиляционные установки для отделения вспомогательных дизелей: в эту вентиляторную лазили не чаще, чем раз в год, когда сварочные работы около вспомогачей велись, всё остальное время она под замком была.
   «Но стукачей, завистников, лузеров, люмпенов, лодырей и просто тварей на флоте, к сожалению, пруд пруди. Стуканули. Сдали. Донесли. Помполит вызвал весь старший комсостав на беседу, а потом моему отцу велят вытяжку запустить. И как тут быть? Пришлось запустить, вентилятором как выдуло - весь пароход в пуху, представляете, сколько метров пуха в каждом мешке было?! Всё, абсолютно всё в пуху, сколько денег пропало!»
   Списавшись с сухогруза на берег и уехав из Находки, отец Максима вернулся в семью, какое-то время занимался изготовлением декодеров «Secam - NTSC» для советских телевизоров, но по-настоящему попёр его бизнес, к которому он подключил и сына, в самом начале 1990-х: через знакомых, работающих в море, из Японии во Владивосток на сухогрузах, лесовозах, танкерах и рефрижераторных судах завозились телевизоры, магнитофоны, стиральные машинки, утюги, микроволновки, холодильники и прочая бытовая техника производства Страны Восходящего Солнца, эти же люди помогли найти и задействовать в бизнес-схеме катерок - «двухсотведёрник» водоизмещением в две тонны, прямо на рейде в Босфоре Восточном за два часа до растаможки катерок подходил к сухогрузу или танкеру, японские телевизоры и холодильники перекидывались с борта на борт, доставлялись на берег к морскому вокзалу, прятались в помещении компрессорной где-то между морвокзалом и железнодорожными путями, а затем грузились в вагоны поезда «Владивосток - Харьков» через двери на противоположной от перрона стороне.
   «До конца «нулевых» годов, пока этот маршрут по политическим мотивам не отменили, на вокзале говорили: «Вонища поднялась - харьковский прибыл!» Другие поезда прибудут - фирменный «Россия», пензенский, даже новосибирский - всё чин-чинарём, а как харьковский - так на перроне дым коромыслом, маты-перематы, крики, разборки, кому-то морду набили, у кого-то что-то из купе украли, в каком-то вагоне стекло разбили по пьяной лавочке, усиленный наряд ментов каждый раз на перроне дежурил - с вероятностью пятьдесят на пятьдесят с поезда кого-нибудь снимать приходилось... Да, и вонючий поезд был, наверное, единственный поезд был, где на станциях туалет не закрывался, воистину адовый поезд был. Но зато там много знакомых проводников было, в поставках товара лишь два раза сбои были: в первый раз в купе проводников дверь вынесли и телевизор «Sanyo» молотками разбили, гниды, а в другой раз проводника под какой-то жуткой станцией Ружино на ходу из поезда выбросили и целая партия утюгов пропала...»
   Создав в городе целую сеть по сбыту подержанной японской бытовой техники, Максим и его отец вышли из тени, создали частное предприятие «Эмпайр Ист», занимающееся перепродажами, и сняли офис неподалёку от центра, в полуподвале жилой девятиэтажки напротив мемориала «Танк».
   «Сейчас вот на дядю работаешь - вроде бы и денег больше, но это не то, девочки, совсем не то... Когда у нас «Эмпайр Ист» был - мы были сами себе хозяева: сам кубатуришь над каждой схемой, в офис идёшь и дела решаешь когда хочешь, в не когда начальник скажет, хочешь - все дела на потом отложи и водку пей в офисе, а хочешь - вообще никуда не иди и дома водку пей, никто слова не скажет. Да, денег меньше было, чем сейчас, но и этого хватало, чтобы во всём дворе королить, все те, кто сейчас на нас с задранным носом смотрят - все эти вечные старшие лейтенанты бронекопытных войск, профессора кислых щей, авторы никому не нужных трактатов «Разведение бабочек в условиях тайги» - все они тогда унижались перед нами, заискивали и полтинники мятые до пятницы клянчили...»
   А лишились бизнеса отец и сын в начале Миллениума.
   «По беспределу отжимали бизнес у нас. Шестьсот рублей тогда ручная граната стоила, под забором воинской части купить можно было. Приличные деньги были тогда, кто-то на шесть сотен умудрялся пол-месяца жить, это сейчас в продуктовом магазине за раз оставляешь больше. Три гранаты пацаны купили: одну взорвали в затоне в теплоходе, который тогда уже наполовину на металлолом попилили, ещё одну в девятиэтажке около школы в мусоропровод спустили, выкинули на седьмом этаже - взорвалась между вторым и третьим, от мусоропровода на лестничной площадке ничего не осталось, ещё на нескольких площадках стёкла побились и пол-подъезда пылью заволокло, а третью взорвали прямо в сквере, около обочины. Столб дыма до четвёртого этажа поднялся, потом машина какая-то сквозь дым проехала и через сотню метров остановилась у обочины с аварийками. Василий Родионович помнит. И вот сжигают у нас офис, а до этого угрозами по телефону доставали... Что я делаю? Родителей - в деревню, Алёнка только родилась недавно, я и её, и жену, и Костю - в машину и тоже из города, Костя перед тем, как выйти, растяжку с гранатой на входную дверь привязал и через балкон соседей вылез. А потом через крышу первым в квартиру залазил, чтобы обезвредить, когда всё утряслось, но пока утряслось... Видели «Бригаду»? Помните, как Белый с женой и ребёнком из города бежал? Вот так же и мы. Точно так же Алёнку чуть не угробили по дороге - заболела, еле нашли какой-то антибиотик в аптеке в одном из посёлков, отпоили. И точно так же в глухомани скрывались. В посёлок Дубовый Мыс по ночи заехали - тьма кромешная, только у трёх частных домов костры горят и видно, что там ещё живёт кто-то, посёлок ещё в девяностых несколько раз из гранатомётов обстреливали, пол-посёлка в руинах, электричества нет, провода оборваны, плотина прорвана, водохранилище зацвело, птица выпь ухает, ещё та смесь Сайлент Хилла с Грозным... Василий Родионович бы там, как обычно, по Советскому Союзу взгрустнул - тогда в соседний и такой же убитый посёлок Маяк автобус ходил и, если мне не изменяет память, в Дубовом Мысе он тоже останавливался. А сейчас, говорят, там вообще жителей не осталось...»

- ...В общем, не верьте телевизору, когда он опять начнёт «лихими девяностыми» пугать. В двухтысячных настоящий беспредел начался - Максим Иванович допил свой чай - Аня, ты не бойся пожалеть отца лишний раз и посочувствовать ему, а потом по принципу «шаг назад, два шага вперёд» действуй. Заставь его быть мужчиной, решительность - или как её там - проявить. Он ради дочери горы свернуть должен.
   Фотографии с заброшенным зданием, кладбищем и бомжом на автобусной остановке, обнаруженные Аней на компьютере в личной папке младшего брата и сохранённые на смартфоне, были продемонстрированы и Алёне, и Максиму после чая.
- Это ж недостроенная насосная станция! - сразу же сказал отец Алёны - Её ещё до войны начали строить, чтобы из железнодорожного тоннеля воду откачивать, но потом насосы помощнее и покомпактнее изобрели и в этой станции вся надобность отпала. Там всякие «интересные личности» собираться любят, так что не советую туда ходить. Она у самого моста, как в город по мосту въезжаешь - она сразу же в глаза бросается. Ещё со стороны мясокомбината туда подняться можно, пятнадцатый автобус ходит туда, но всё-таки не советую туда ходить - гиблое место, да и опасное, поскользнуться и убиться там запросто можно. А кладбище... Оно в тех же краях, на соседнем холме, по дороге от моста в город. Там ещё при Хрущёве хоронить перестали, когда мясокомбинат и село около него в город влились. Автобусную остановку тоже знаю, это опять там же, депо номер два, бомжеград там всегда знатный был.
   Слушая Максима Ивановича, Аня не срузу заметила на своей коленке руку подруги.