Fur dich, Rio Rita...

У него никогда не хватило бы терпения на то, чтобы заваривать чай так. Но для Дамира это была привычная церемония: многозначительно улыбаясь, Дамир извлекал очередную расписную коробку, насыпал заварку в маленький серебристый чайник и начинал колдовать, весело поглядывая на старого друга поверх очков. Следить за этими манипуляциями было одно удовольствие, хотя запомнить порядок всех этих переливаний и даже просто понять их смысл он уже и не пытался. Но чай действительно получался необыкновенно вкусным – не то что дома, где одного пакетика хватало дня на три. Когда во время ответного визита Дамир видел, что друг пытается заварить ему, всегда повторялось одно и то же: Дамир водружал очки на голову, поверх короткого седого ежика, закрывал глаза рукой и тяжело вздыхал. А потом говорил:
- Ну тебя. Давай сразу с коньяка начнем.

А у него была своя церемония. Пару раз в году, когда близкие расходились по делам, а за окном, в сером безветрии, начинал негромко шелестеть дождь, он открывал настежь балконную дверь и включал эту музыку. И пока она звучала, успевал продумать и понять огромную массу вещей.
Точно такая же мелодия пряталась на чёрной шеллаковой пластинке, которая лежала в шкафу. Старую пластинку давно исцарапали так, что ставить её на проигрыватель было бессмысленно. Да и не было уже никакого проигрывателя. Светлана порывалась выбросить и пластинки в мятых бумажных конвертах с кремлёвскими башнями, но он запретил. Ведь это было всё, что осталось от отца, – кроме нескольких жёлтых фотографий, фарфорового тигрёнка с отбитым ухом и ордена Красной Звезды.

Эту музыку нужно было слушать только одному. Иначе слишком многое пришлось бы объяснять. А кому это надо? У них было совсем другое детство. И музыка – другая.

…Солнце сегодня яркое: на боку графина, куда мама поставила ветку сирени, пляшут сверкающие звёздочки, и на вышитой скатерти – куча зайчиков. Он на бегу суёт ноги в чёрные ботинки со сбитыми носами и несётся по истёртым деревянным ступенькам вниз, во двор. Отец с утра там, играет с мужиками в домино. Перекидывает мундштук с сигаретой в другой угол рта и, повернувшись так, что пиджак начинает ползти с плеча, кричит:
- Лёшка, куды?!
Он подбегает к столу, поправляет пиджак (у отца единственная левая рука занята костяшками домино) и кивает в сторону подворотни:
- Мы у сараев играть будем.
Сосед дядя Григорий, который так до сих пор и ходит в гимнастёрке, где поверх кармана две нашивки – красная и жёлтая, нетерпеливо барабанит пальцами по струганым доскам:
- Ну чего – ходи!
- Не торопи. – Отец задумчиво изучает белые костяшки. Потом кладёт их на стол, вынимает третью слева и от души припечатывает к столу:
- На вот!
А ближе к вечеру со второго этажа начинает звучать музыка…

Всё это было живо: и плывущий звук пластинки с красной «апрелевской» наклейкой, и восторг, с которым разглядывали, выдёргивая друг у друга из рук, притащенный откуда-то Коськой немецкий пистолет – самый настоящий! (через день дядя Григорий утопит его в выгребной яме дворового сортира – «от греха»), и запах сырой древесины, всё время витавший возле старых каретных сараев… Вот только рассказать об этом – не получалось. Он даже немного стыдился таких воспоминаний. В самом деле: ну и что с того, что он помнил этих солнечных зайчиков на скатерти? Разве это важно? 

А для него это было важно. В звуках старого фокстрота (потом он где-то прочитал, что это пасодобль, но откуда было мальчишкам послевоенной поры знать такие тонкости?) скрывалось слишком многое. С годами он научился слышать в этой мелодии смертоносный холод, который никак не могли заглушить весёлые трубы, сами порой срывающиеся на военный марш, научился улавливать предчувствие чего-то огромного, страшного и неотвратимого… Для этого пришлось увидеть десятки фильмов и прочитать десятки книг, потому что отец никогда не рассказывал о войне – даже если просили.

Как-то он узнал, что «Рио-Риту» написал германский композитор. Испанец по происхождению, но – германский. Значит, и они там предчувствовали это всё, знали, что золотые весёлые трубы сорвутся на вой воздушных сирен?! Знали. Знали, чёрт бы их побрал! И никто ничего не смог сделать.

…Со второго этажа звучит еле слышная, с хрипотцой, музыка. Коська бросает велосипедный насос, выныривает из-под сохнущего белья, развешенного мамой Дамира поперёк двора, и кричит:
- Дядь Коль!
Отец, опираясь на локоть, высовывается чуть ли не по пояс:
- Чего?
- А сделай погромче!
Отец, прижав левой рукой к животу серый ящик граммофона, ставит его на окно и крутит ручку. Теперь музыка звучит на весь двор.

«Для тебя, Рио-Рита»…