Отражение

Пролог

Я оказался в этой дыре, потому что мой психоаналитик сказал, что если я не покажу окружающим, что готов измениться и стать достойным членом общества, меня запрут в специализированное учреждение, где мне не очень понравится. Я, конечно, плевать хотел, но, видимо не настолько, раз пришёл.  Зовут меня Гнев. И у меня с головой полный порядок, меня просто бесят окружающие, а когда я выхожу из себя, я бесконтролен. Мне с 13 лет только и говорят, что я опасен для общества и моя участь решена. Сейчас мне 28. Я много лет слушаю эту чушь и уже давно стал постоянным клиентом психоаналитиков. Чего я достиг? Я злюсь с каждым годом всё больше. И убивать мне хочется всё большее количество людей. В остальном никаких изменений.

Я искал это здание минут 40 и уже настолько взбесился, что готов был сам ехать в то учреждение, потому что где находится оно – я знаю точно. Вместо этого я зашёл в бар, выпил виски, унял трясущиеся руки и пошёл дальше бродить среди этих одинаковых домов. Наконец я нахожу нужный. Крайниса, 12. Адрес даже идиотский, не говоря уже о здании. Захожу внутрь: всё такое милое, до тошноты. Кругом белые рюшки, розовые бантики, улыбчивая секретарша с волосами цвета снега. Никогда не любил блондинок. Да и брюнеток. Да и рыжие мне не по вкусу. В общем, усадили на бежевый кожаный диван, дали чашку с кофе. Я так злился, что вывернул её на диван. Руки, как всегда, тряслись от злобы. И никакой агрессии в мой адрес. Милая приклеенная улыбка, с воплями: «Какая мелочь!», вычистила диван и потащила меня по коридору за собой. У последней двери слева она остановилась и сказала, что меня ждут. Моё воображение рисовало этого человека страшным уродом. Каким-нибудь дедом или тёткой в парике. Вхожу и от ярости бью кулаком в стену. Там толпа людей. Сидят в кругу. Это группа поддержки. Я это ненавижу больше всего. Мне сказали, что меня ждёт врач, а тут толпа психов, которые будут заливать своими излияниями всё вокруг. Из-за их нытья я так распсихуюсь, что, скорее всего, сломаю кому-нибудь нос или руку. И вот так они спасают меня от дурки. Спасибо, мой лечащий доктор.

- Добрый день, Вы – Гнев, если я не ошибаюсь? – монотонно прогундосила под нос врач в белом халате, в упор глядя на мои трясущиеся руки и стёсанные костяшки пальцев.

Если я не ошибаюсь, вы это слышали? Мне прослезиться захотелось от умиления. Какая проницательность! Я молча сдвинул брови и направился к свободному стулу. Какая-то развязная девка протянула свои ноги на полкомнаты, проходя, я пнул её по каблукам, а она начала ржать. Вид у неё был вообще очаровательный: короткая юбка, топик ещё короче юбки и отсутствие нижнего белья. Всё это отлично и феерически завершается каблуками сантиметров по 15, по которым она и отхватила, что её совершенно не смутило. Лицо с идеальными чертами, пухлые губы, маленький нос и кукольные глаза, а аккуратные белые локоны спускались прямо до талии. Она всё время нервно облизывала губы и с прищуром рассматривала присутствующих. Когда её взгляд останавливался на ком-то дольше 10 секунд, её грудь начинала вздыматься чаще, дыхание учащалось, а ноги сразу же немного расходились, выставляя напоказ всё её великолепие. Удивлённые взгляды окружающих ей явно нравились. Позже я узнал, что её зовут Похоть.

Я молча сел на единственное свободное место. Уставился в пол. Стал ждать. Монотонный голос докторши противно прогундосил:

- Это экспериментальная группа. Первая в таком роде. Вас удивит ваш состав. Но мы надеемся, что вы окажете друг на друга плодотворное влияние. Все вы здесь по одной причине – это ваш последний шанс не оказаться в специализированных учреждениях разных типов. Фактически вы здесь принудительно. Пока. Но это только в первый раз. Наша вторая встреча состоится только по вашему личному желанию. Если вы не захотите прийти – вы не придёте. Без всяких последствий.
 
Я прямо почувствовал, как руки перестали колотиться, и злости стало меньше. Потерпеть всего один раз. Это я смогу. Всего лишь один раз и получить отсрочку. Ради отсрочки я готов на это пойти.
 
- Итак, начнём. Меня зовут Покой. Я являюсь вашим куратором. Я просто посредник. Я буду слушать, записывать и направлять разговор в нужное русло, если это будет необходимо. Вам предстоит разговаривать друг с другом, не со мной.

У меня снова начали трястись руки. Голос этого Покоя меня адски раздражал. Я его слушаю, и мне хочется врезать кому-нибудь, да посильнее. Да вот Покою и хочется. И что она так смотрит? Что они все так смотрят?


Глава 1. Гнев

- Мне кажется, вы хотите начать, - прищуренные глаза и гнусавый голосок. И я понимаю, что она предлагает мне это уже не впервые. Но я слишком ушёл в себя. Все эти взгляды, устремлённые на меня, вводят меня в ступор. Мне хочется бросать в них стулья, и я понятия не имею, что я должен им сказать.

 - Я не знаю, что рассказывать. Мне просто нужна отсрочка. У меня всё в порядке, – руки предательски трясутся, и я  не могу их утихомирить.  А они все смотрят на меня и чего-то ждут. Кто-то с опаской, кто-то ехидно улыбается. Моё раздражение всё нарастает.

- Всем плевать, что ты расскажешь. Никому не интересна твоя поганая жизнь, но ты должен уже начать, если не хочешь проторчать в нашей потрясающей компании вечность, - подала голос какая-то девица лет 25, выпятив вперёд свою нижнюю губку с выражением полного недовольства.

Она демонстративно отвернула голову сразу после своего обращения. Смотрела на меня словно на грязный листок, прилипший к туфлям осенью, вроде и не мешает и в то же время ужасно раздражает и портит вид.  Я вскочил на ноги и уже направился к ней, чтобы научить уважению, когда гнусавый голосок произнёс:

- Небольшое правило. Если вы причините вред кому-то в этой комнате, то вы поедете в специальное учреждение прямо отсюда. Решать Вам.

Я сел. Снова пытаюсь унять руки, и тут голос справа тихо шепчет:

- Ну, уже начните, пожалуйста. Мне это очень нужно.

И я понимаю, что я сижу в комнате полной психов. Что, по сути, я и сам не особо близок к совершенству. Сказать пару слов, пожалуй, действительно можно. Стоит только представить, что я здесь один, а за спиной в кожаном кресле мой лечащий врач. Он всегда сидит за моей спиной, потому что когда я его не вижу, я не так сильно злюсь.

- Мне 28. Я - Гнев. Пару дней назад я познакомился с девушкой, но потом я наорал на неё за то, что она постоянно повторяла: «Перестань злиться на людей. Они очаровательны! Каждый по-своему!». В общем, я психанул, наорал на неё. Порвал ей сумку, раскидал все её вещи по улице и провёл трое суток в полиции.

Со всех сторон послышались короткие смешки, а потом вся это разношёрстная толпа разразилась диким хохотом.

 - Ох, бедняжка, ты ещё не слышал, где я провела последние дни! – с трудом выговаривая слова, провизжала девушка без белья. 

Новая волна истерического смеха накрыла наш скромный коллектив и, к собственному удивлению, я сам стал улыбаться, а потом и вовсе поддался общей эйфории и начал заходиться, да так, что меня потом полчаса успокаивали.
Когда общий бардак улёгся гнусавый голосок снова пропел безо всяких эмоций (она молча наблюдала за творившимся вокруг и на её лице не появлялось и намёка на какие-либо эмоции):

- Мне кажется, Вам пора продолжить. Мне бы хотелось, чтобы Вы не начинали с обрывков своей биографии. Для полноценного понимания проблем друг друга Вам бы следовало начинать с краткой автобиографии. Расскажите свою историю. Как будто пишете маленькую книгу под названием «Гнев».

Большей зануды я не встречал. Сначала говорила, что тут никаких правил и ограничений. А теперь её тема обрастает всё новыми и новыми подробностями, включающими кучу правил.

- Моя проблема родилась вместе со мной. Мне кажется, у меня вообще нет проблемы. Её придумало общество и врачи. У меня просто дерьмовый характер. Я не хочу рассказывать о своих идеальных родителях, идеальном доме и идеальной жизни, которой они меня окружали, потому что это злит меня. Но с самого детства меня раздражает всё, что подчиняется нормам и стандартам. Потому что мои родители были воплощением достойных членов общества. По ним можно было писать книжку «идеальный член общества и его семья». Вот только страницы с моим участием пришлось бы выдёргивать. Они следовали всем правилам.  Их идеальность была и моей ответственностью, потому что требовала соответствия. Это давило на меня, и я стал срывать свою злость на всём. Сначала я просто злился, а потом моя злоба стала хронической.  Впервые я попал на заметку людям в белых халатах, когда набросился на учительницу, которая вывела меня из себя. Когда меня оттащили от неё, у меня в руках был клок её волос. Окровавленный такой кусок кожи с волосами. Меня стали сторониться и бояться, не только ученики, учителя тоже.  Мне не с кем было говорить, злоба накапливалась, родители стеснялись обратиться к психологу, ведь это подрывало бы их авторитет. В общем, я начал выплёскивать гнев сначала на предметах, потом на бабочках и муравьях, а потом стал мучить животных.
 
Обычно, когда я рассказывал свою историю, я слышал вздохи удивления, вопли в некоторых местах, округлившиеся глаза, но в этот раз всё было иначе. Я смотрел на людей вокруг себя и видел полное равнодушие. Каждый думал о чём-то своём, и я даже не был уверен, что они слушают меня. Я стал злиться, ведь они здесь для того, чтобы слушать. Поддерживать этот спектакль. Но им плевать. В  подсознании я понимаю, что они отбывают повинность. Как и я. Но их безразличие меня раздражало. У меня начали трястись руки. Но выжидательный взгляд «надзирателя» напомнил, что я должен продолжать.

-… Первой я убил свою собаку. Я не могу сказать, что я испытал кайф или что-то вроде того. Мне было противно, и я ненавидел себя за это. Потом. Но в тот момент я просто был зол. Я швырял вещи, и когда собака попалась мне под ноги – я ударил. А она укусила в отместку. Нормальная реакция. Но я разозлился ещё сильнее. Я бил и бил, пока её тело не превратилось в кровавое месиво. И даже тогда, когда она перестала скулить – я не мог остановиться. А она не пыталась сопротивляться, потому что я был её хозяином. Был её другом, и она не понимала за что я делаю это с ней, но не смела мне перечить.  Мои родители обнаружили меня сидящим в луже крови, в слезах, прижимающего к себе останки любимого пса. Я любил это собаку. Мне было 13. Потом бесконечные драки…

- Ну, ты же словил кайф, когда втоптал в землю свою собаку, разве нет? – произнёс мужской голос с лёгким оттенком хриплости. Голос давнишнего курильщика.

Я повернул голову в сторону голоса медленно, потому что знал, что могу вскочить на ноги и разнести всё к чёрту, но я должен был держать себя в руках.

На меня, бессмысленным взглядом смотрел мужчина. Лет 40, седина пробивалась у висков, одет в дорогой костюм. Произнося свою реплику, он доставал из кармана коробок спичек, которые стал палить одну за другой. Внешне он вполне мог сойти за нормального, полноценного человека, но что-то в его взгляде меня настораживало. Здесь везде было безразличие, да. Лица ничего не выражали, однозначно, но здесь было что-то ещё. И тут я понял: абсолютная пустота. В его взгляде не было жизни. На меня смотрел человек, который умер. Живой мертвец.

 - Я не словил кайф. Я же сказал, что я ненавидел себя за это.

- Ты сказал – ПОТОМ. Но в тот момент, как ты это делал, тебе же это нравилось? Ты выпускал свою злость, ты реализовывал себя в своей злобе. Ты нашёл объект, уничтожил его и на время переключился на другие эмоции. Ведь так?

- С большего, - буркнул я, глядя на него исподлобья.

- Завидую. У тебя, по крайней мере, есть возможность выпустить пар и хотя бы немного побыть удовлетворённым. Позвольте представиться – Тоска.


Глава 2. Тоска

Это был действительно красивый мужчина.  Солидный, опрятный, аккуратная форма бровей. Чётко очерченные губы, тяжёлый мужественный подбородок, дорогие аксессуары и бесцветные водянистые глаза. Как будто он слепой. Но уже через несколько минут общения  с ним ты понимаешь – он не слепой. Но легче не становится. Потому что более пустого взгляда встретить просто невозможно. Когда он начинал говорить, то безысходность ты чувствовал каждой частицей своего тела. Настолько паршиво мне не было давно, но этот человек просто заражал депрессией. Он говорил, а тебе становилось всё хуже и хуже. И даже не важно, что конкретно он говорил. Его развязная поза, хрипловатый голос, дымящаяся сигарета между пальцев левой руки, пепел, который он безразлично стряхивал на свои дорогие туфли, всё в этом человеке говорило о полном безразличии и нежелании двигаться дальше.

- Она ушла 4 года назад, а я так и не смог оправиться. Она забрала всё: моих детей, мой дом, мою машину, работу и даже одежду. Она забрала даже чёртову одежду, а я кричал ей вслед, что ей бы сдохнуть, да поскорее. Она садилась в машину, дети на заднем сиденье закрывали руками уши, так мы ругались. А я орал на неё, и орал. А она плакала и всё повторяла: «Так решил суд, не я. Ты сам выбрал такую судьбу. У нас была семья. У нас было всё. Но ты забыл о том, чего это стоит». А я орал ей, что любая шлюха стоит дороже того, что она может мне предложить. Она села в машину, я бросал ей вслед камни. Я понимаю, тебя, Гнев. Злоба, она бесконтрольна. И когда её выплёскиваешь – чувствуешь в себе силы жить. Хорошо, когда она есть, и ты способен её ощущать.

- Не сказал бы, иначе бы я не был здесь, - мрачно проговорил я, глядя на него.

Он усмехнулся:

- Да, у каждого своя безысходность. Так вот я орал ей вслед, желал поскорее сдохнуть, чтобы я мог забрать детей и всё, что она успела отнять. И знаете что? Невероятно, но факт. Моё желание сбылось. Она сдохла. Вместе с моими детьми. Я её так расстроил, что она ехала на большой скорости, вся в слезах, выскочила на встречную полосу и встретилась «лоб в лоб» с грузовиком. Знаете, сколько у меня было детей? Трое. У нас была тройня. Чего стоило их выносить и родить. Я всегда ей восхищался. А в тот день был просто зол. Я хоронил четверых самых близких людей, а в моей голове всё крутились слова, которые они услышали от меня последними. Я желал им смерти. Меня простили все вокруг. Даже её мать сказала, что я же это в порыве злобы и отчаяния и она бы меня простила. Но лучше бы они все меня ненавидели. Они простить смогли, а вот я себя так и не простил. Я бы давно прикончил себя, да вот смелости никак не хватает. Да я и понимаю, что убив себя – освобожусь. А я должен получить по заслугам. В жизни – смерть, как ни странно. А теперь у меня есть всё, все, о чём многие мечтают. Отличная работа, куча денег и полное осознание ненужности всего этого.

- А у вас нет стакана молока?

Все головы обернулись к скромно сидящему чуть поодаль старику. Ему было не меньше лет 80, наверняка.

- Зачем вам молоко? – спросила девушка без белья.

- Я бы выпил молока, а вы нет? Вы не любите молоко? Мне кажется, сейчас нам бы всем не помешал стакан молока!
 
Все уставились на старика в полном недоумении. А он продолжал тихо шептать себе под нос только:

- Мне бы просто молока, но даже такую простую вещь невозможно осуществить. Что же такое?

Казалось, он никого не видит и не слышит. Просто болтает себе под нос одно и то же. Он просто говорил сам с собой. Потом поднимал голову, всех с удивлением осматривал, будто удивлялся, что здесь есть кто-то кроме него и снова погружался в свои рассуждения о молоке. На долю секунды его взгляд прояснялся, и он казался вполне адекватным стариком. Но потом он вдруг начинал ехидно улыбаться, подмигивать и просить молока.


Глава 3. Разочарование

Его нам представила смотритель. Она слегка улыбнулась, окинула нас странным взглядом и сказала:

- Его зовут Разочарование. Как вы уже поняли – он вам ничего не расскажет. Но ваша задача узнать друг о друге хоть что-то и оставить это в памяти до следующего раза. Поэтому узнайте о нём всё, что сможете.
Я начинал злиться. Очередное правило, да ещё эта постановка задачи. Мне плевать на старика, который, возможно даже не доживёт до завтра. Зачем мне забивать свой воспалённый мозг. Руки начали трястись, и я снова начал вставать, потом садиться, потом снова вставать. За мной наблюдали с любопытством. Паренёк с зелёными манжетами смотрел с опаской и ёжился, будто боялся, что я его убью. Может и вправду боялся. Меня это бесило ещё больше. Да и вид его был более чем отвратительный: подстреленные штаны, пиджак в мелкую бело-коричневую клетку и эти зелёные манжеты, грязная обувь и растрёпанные волосы. Но больше всего я не мог себе объяснить – к чему эти чёртовы зелёные манжеты. Это новая мода или он просто кретин? Ему плевать на то, как он выглядит? Что с ним такое вообще?! Я уже здорово завёлся, когда старик вдруг заговорил сам. В комнате вдруг стало так тихо, что можно было слышать его сиплое дыхание. Я сел, где стоял, прямо на пол. Девушка без белья вдруг тоже сползла на пол и уложила белокурую голову мне на колени. Я автоматически стал гладить её волосы, не отдавая себе отчёта в том, что здесь вообще происходит.

Старик что-то долго сипел, затем поправлял халат, а он был в обычном домашнем халате и тапочках. Как будто только что вышел из больничной палаты.  Затем стал приглаживать жилистой рукой с торчащими венами, скудные волосы на голове. Девушка на моих коленях смотрела на него с некоторой долей отвращения и интереса одновременно. И тут его голос грянул так, что я вскочил на ноги, девчонка ударилась головой о пол, Тоска уронил сигарету на свои итальянские брюки и начал чертыхаться, а парень с зелёными манжетами свалился со стула к общему развлечению всех присутствующих. Старик говорил громко и голос его совсем не казался стариковским. Лишь внешний вид и глаза полные какой-то боли, выдавали в нём старого человека, который очень устал от этой жизни. И каждый из нас его понимал. Где-то внутри себя каждый понимал.

- Мне 19, - произнёс старик, - и зовут меня Разочарование.

Я переглянулся с Тоской и понял, что голос может и молод, а вот голова уже совсем не та. Я приготовился слушать излияния человека, разбитого маразмом. Это меня раздражало, потому что я ненавижу стариков ещё больше, чем детей. Но у меня не было других вариантов.

 - Я вижу ваше недоверие, и оно мне понятно. Я привык видеть такую реакцию. У кого сейчас не пронеслась мысль о маразме? Ну, поднимите же руки, у кого?
В воздух взлетела лишь одна рука. Рывком, очень нервно. Напряжение от этой девушки было таким, что казалось, может разнести всё вокруг. Рука вытянулась вверх, как стрела. Я даже начал переживать, что её мышцы напряжены настолько, что сломают кости. Резкий взгляд, длинные волосы, собранные в «лошадиный» хвост. Всё её тело было сплошным напряжением. 

 - Я не подумала ни о каком маразме.

Старик смотрел на неё в недоумении:

- Это был скорее риторический вопрос.

- Тогда не стоило его и задавать. Не надо всех ровнять под одну гребёнку.

- Ладно.

- Так просто сдаётесь? Вы же признаёте, что права я, а не вы. И что вы неправильной постановкой вопроса сбили меня с толку. Но права именно я.
 
- Да, мне не сложно это признать, - тихо произнёс старик, глядя на девушку всё в том же недоумении.

А мне уже в который раз за этот день захотелось ударить женщину. Они и здоровые то меня не особо вдохновляют, а с этими психозами, так и вообще.
Наш смотритель молча выслушивала перепалку, а потом резко вскрикнула:

- Расскажите им, раз уж вы начали.

- Итак, мне 19. Меня зовут Разочарование. И знаете что? Я чертовски обижен на эту жизнь и каждый бы из вас был обижен. И я ненавижу каждого из вас. Особенно тебя! – ткнул он пальцем прямо мне в лицо.

Я немного растерялся, потому что чем я  заслужил, я не понял. Не самый я тут мерзкий кадр, как мне показалось.

- И чем я тебе не угодил? Не уступил место в автобусе?

- Да тем, что ты жалуешься на идеальную жизнь, на идеальную семью, природа тебя ничем не обделила, и ты жалуешься! Ноешь, как последнее пресмыкающееся. Тебе нужна была боль, может, если бы у тебя не было бы ноги - ты был бы счастливее. Но если бы ты без неё родился, ты бы проклинал жизнь и мечтал о том, что так уверенно от себя отталкиваешь теперь. Ты хуже всех. Кого-то сломала жизнь, кого-то природа, а ты сам. Видите ли, тошнит от идеальной жизни полноценного человека! Строишь из себя жертву. Мудак!

- Да чё ты нападаешь?  Ты бы уже давно отхватил, но я боюсь убить тебя! ТЫ жил моей жизнью, чтобы говорить о том, какая она хорошая? А что я знаю о тебе, чтобы не отвечать на твои нападки? Чем тебе хуже? Чем жизнь не угодила тебе, что ты считаешь себя несчастнее других? А?

 - У меня прогерия. Или, синдром  Хатчинсона-Гилфорда, если так понятнее.
Я резко замолчал и опустил глаза в пол. Все знали, что ему осталось не больше года и его жизнь действительно дерьмо. И каждый из нас на секунду ощутил стыд, потому что у нас хотя бы был шанс.

Все мы знали, что это такое, потому что в качестве лечебной терапии каждому из нас приводили в пример много заболеваний, при  которых люди имеют право быть такими, как мы. Нас пытались этим устыдить и заставить задуматься. Но не выходило. А теперь, увидев его своими глазами, и слыша этот голос, полный боли, глаза,  в которых ярко отпечаталось непонимание такой несправедливости, мне стало действительно стыдно. И стыдно стало не только мне. Опущенные в пол головы говорили о многом.


Глава 4. Неуверенность

Вдруг тихий заикающийся голос стал пробиваться через мои мысли. Парень с зелёными манжетами что-то тихо бормотал и пытался успокоить дрожащие колени.

- Что с тобой? У тебя припадок? – недовольно пробормотала «хвостатая».

 - Н-н-н-нет.

- Чего ты заикаешься? – грубо рявкнул на него я. – Ты что, не понимаешь, насколько ты бесишь своим видом. А ещё и этими а-а-а-а-я-я-я.

- Я-я-я-я н-н-е могу говорить и-и-иначе.

- Это будет тяжелее всего, - недовольно проворчал я, усаживаясь на своё место, а парень залился краской. 

Смотритель недовольно взглянула на меня, а потом прогундосила своим мерзким голосом:

- Вам придётся им представиться и немного рассказать о себе. Таковы правила. Вы должны стать частью этого маленького общества. И чтобы перестать быть чужаком – вам нужно говорить.

- Я-я-я-я не з-з-знаю, что сказать!

- Можешь хотя бы назвать своё имя, красавчик, - промурлыкала девушка без белья, подмигивая парню.

По тому было видно, что он готов провалиться под землю, но если предыдущий оратор лишь немного напрягал меня поначалу, то этот бесил изрядно. И не вызывал ни малейшей жалости.

Двадцать минут уговоров и он, наконец, начал говорить. Я уже готов был просто размазать его по полу, а моя белокурая соседка чуть из юбки не выпрыгнула, так тёрлась об него бюстом и кружилась вокруг. Если бы она этого не делала, возможно, он заговорил бы намного быстрее.

- М-м-меня зо-зовут Не-не-неуверенность!

- Я предлагаю на этом закончить рассказ, - снова подала голос 25-летняя дама с выпяченной губкой, - неужели кому-то есть дело до твоей бездарной жизни? Ты видел себя вообще? Кому ты можешь быть интересен? Даже под страхом смерти далеко не каждый стал бы тебя слушать.

Девчонка без белья прекратила свои дикие пляски, и уселась на своё место, хорошенько наступив на ногу говорившей. Та зашипела на неё не хуже кобры:

- Прости, что обидела твоего милого уродца, ничтожество. Ты сбежала из борделя, чтобы встретиться со сбежавшим из Шоу Фриков? Отлично смотритесь. Хотя, если бы ты надела трусы, а он расчесался – вы бы выглядели ещё более очаровательной парой ничтожеств.

- А у тебя губа-то чего так висит? Постоянно раскатываешь? – нашлась, что ответить воинственная соблазнительница.

Неожиданно перепалку прекратил тот, из-за кого она и началась, чем я был крайне разочарован, потому что рассчитывал минимум на вырванные волосы, а максимум, на разорванную на части одежду на двух очаровательных телах.

-М-м-моя мать б-б-была ооочень красивой ж-женщиной! – восторженно воскликнул парень.

Все как-то сразу заулыбались такой наивности и восторженности его восклицания. Оказалось, зря. Потому что через несколько фраз улыбки исчезли с лиц, и злоба проступила уже не только на моём лице.

- Она к-к-каждое утро, как м-м-мантру повторяла, что она с-с-самая красивая на свете! И с-с-самая хорошая! И она всё время говорила мне, что я тоже должен быть таким. Что я должен ей соответствовать. И я вместе с ней повторял эти мантры каждый день. И я искренне верил, что я лучше всех. И всё было отлично, пока не ушёл отец. Он ушёл к другой женщине, и мама перестала верить в себя. Понимаете? Она больше не чувствовала себя лучше других. Она была разочарована во всём,  а главное – в себе. А я всегда был к ней очень привязан. Она стала много пить. И вместо утренних внушений о своих достоинствах, теперь я слышал только: «Принеси матери виски, сынок». А со временем она стала постоянно повторять, что она ничтожество. Каждый раз. Когда я куда-то уходил, она говорила, что у меня ничего не выйдет. Она постоянно повторяла: «Зачем ты это делаешь? Ведь ты же мой сын, а значит ты - чёртов неудачник и всё равно всё в твоей жизни разрушится рано или поздно». Со временем я стал замечать, что меня постигают неудачи, я перестал верить в себя, и её давление оказало своё воздействие. Я во всём сомневался, всегда ждал неудачи, и они меня поджидали везде. Она сделала меня таким. Мой психоаналитик запретил мне с ней общаться, потому что она заставляет мою болезнь прогрессировать. Но без неё всё не так. Я стал заикаться после того, как она пришла в мой новый дом и перерезала себе руки бутылкой из-под виски на моём пороге. Она залила меня кровью. Всё вокруг. Теперь я боюсь дверных звонков и редко выхожу. А моя мать в специализированном учреждении и мне не разрешают её навещать, потому что тогда обостряется моя болезнь, а у неё случается кризис. Хотя она даже не помнит меня больше.

Я был немного удивлён, потому что свою речь он произнёс на одном дыхании, и даже не заикаясь. Его глаза смотрели в одну точку, руки аккуратно сцеплены на коленях. Когда он закончил, он поднял голову, все с интересом и даже некоторой долей сожаления смотрели на него, а он вдруг занервничал, завозился:

-Я.. я п-п-просто это, н-н-ну мне с-с-казали рассказать и в-в-вот я..ээм..

- Всё нормально, красавчик, - тихо произнесла блондинка.

Лишь выпяченная губка не могла никак успокоиться, и ехидно улыбнувшись, вдруг  сказала:

- Н-н-ничего сссс-с-с-страшного! Это б-б-было т-т-так з-з-занимательно!

Блондинка сорвалась с места и рванула к ней, я успел лишь схватить её за локоть, чтобы задержать, ведь если она сейчас сорвётся, то её историю мы уже не услышим, а мне этого очень хотелось. Она вдруг замерла на секунду, резким рывком выдернула локоть из моих рук, целенаправленно подошла к Неуверенности и впилась в его губы своими, долгим сладострастным поцелуем. Стон изумления пронёсся по комнате, а она вдруг села на колени герою нашего романа и заговорила…


Глава 5. Похоть

- Я ничего не могу с собой поделать. Я с 14 лет не могу заставить себя думать ни о чём, кроме секса. Иногда мне даже и не хочется заниматься сексом, но это совершенно не мешает мне оказаться в постели с кем-нибудь незнакомым. Моя мать воспитывалась в монастыре, носила эти чёрные одеяния, всё такое. А потом залетела. Надеюсь не от святого духа, потому что если я новый Иисус, то это крайне печальные новости для всех вас, - проговорила она, давясь от хохота.

У неё был приятный голос, шутка показалась довольно смешной. Все заулыбались, кто-то засмеялся в голос. Только паренёк, чьих коленей она всё ещё не покинула, показался мне окаменевшим. Я спросил:

- А от твоих прикосновений не превращаются в камень? А то бедняга не шевелится уже минут 10 так точно. Он хотя бы дышит?

- От моих прикосновений превращается в камень только одна часть тела, так что он в порядке, - прошипела сквозь зубы Похоть.

Я не мог понять её агрессии. Я лишь пытался немного разрядить атмосферу. Я уже некоторое время не испытывал злобы и это было такое облегчение, что меня прям так тянуло на общение, пока я способен говорить хоть что-то без необходимости успокаивать трясущиеся руки.

- И что Ваша мать, Похоть, - спросила Покой. – Вы начали рассказывать о ней. Мне кажется, Вам стоит продолжить.

Похоть вызывающе развела ноги, обнажив то, что не каждая девушка отважится так просто выставить напоказ. Её глаза были почти чёрными. И когда она их сощурила, с некоторой долей иронии, глядя на Покой, казалось,  что они превратились в две чёрные щели. Да и вообще её лицо стало вдруг очень непривлекательным от агрессии. Злость не каждому к лицу. Ведь это особое состояние.

- Не знаю, что моя мать. Не знаю, что о ней говорить. Я просто знаю, что она была монашкой, которая залетела. А меня воспитывали в детском доме. А там свои правила, знаете. Но я не стану о них рассказывать. А что не так со мной? А со мной всё так. Просто я шлюха. Разве это противозаконно? Я ведь не занимаюсь проституцией. Я просто шлюха. Может у меня такой характер сам по себе, а может скрытый характер моей мамаши со склонностями шлюхи передался мне по наследству.

- Вы вините во всём свою мать? – спросил девятнадцатитилетний старик.

- В чём мне её винить? Кто из нас вообще имеет право перекладывать ответственность на других? Я шлюха и у меня хватает смелости это признать никого не обвиняя в том, что я такая. Я не знаю, кем была моя мать. Я не знаю, кем бы была я, если бы всё сложилось иначе, так какого чёрта я буду кого-то винить? Может если бы я родилась в полноценной семье – я бы всё равно была такой. Вы все тут сидите и ноете и ноете. Всё плохо, потому что: родители слишком хорошие, мамочка слишком слабая, природа надо мной посмеялась, жена от меня ушла, а я такой весь несдержанный. В итоге что? В итоге вы все потрясающие ребята, а все кругом виноваты, что вы оказались настолько слабыми, что сломались!

Оттопыренная губка вдруг закусила нижнюю губу, подхватилась с места и подлетев к блондинке проорала ей в лицо:

- Да ты и сама здесь не потому что очень сильная! Или ты здесь случайно? Или ты считаешь, что трахать всё, что движется – это вообще не проблема? Сейчас все себя так ведут? Ходят без трусов. Садятся на коленки к первому встречному и засовывают язык в рот незнакомого человека просто потому, что захотелось? Что скажешь, само терпение и стойкость!?

 - Ты не горячись, потому что я скажу. Скажу, что я и не пытаюсь строить из себя борца за справедливость. Скажу, что я слабая и признаю это. Скажу, что пришла сюда не потому что заставили или позвали, а потому что надеялась, что мне помогут, потому что я не могу сама. Но есть во мне кое-что, чего нет в вас всех. У меня хватает честности признать что никто, кроме меня, в этом не виноват. А вы все ищите на кого бы переложить ответственность.

Последнюю фразу она произнесла сдавленным голосом, оставляя коленки «зелёных манжет» пустовать. Она молча заняла свой стул и погрузилась в раздумья. Её лицо приобрело отсутствующий вид, и было видно, что её мы пока потеряли.


Глава 6. Презрение, Гордыня.

Выпяченная губка говорить стала как-то внезапно и то, что она говорит, я понял лишь спустя несколько минут. Сразу как-то отвлёкся на Похоть, да и мысли в собственной голове звучали так громко. Стал всех рассматривать и обратил внимание, что общее внимание приковано  к этой особе, включил голову и выхватил рассказ уже с определённого момента.  Только внимательно её рассмотрев, я обратил внимание, что она достаточно привлекательна:  высоко поднятая причёска открывала белую нежную шею. На висках волосы немного закручивались, и шоколадные пряди очень выгодно подчёркивали её скулы. Тонкие губы, причём нижняя немного выпячена вперёд и значительно полнее верхней, но это у неё видимо профессиональное. Безупречно белая блузка с воротником-стоечкой. Дорогие серёжки из драгоценных камней в ушах.

- … поэтому я не осознаю своей проблемы. Я считаю вас всех недостойными моего внимания. Мой лечащий врач – полный кретин…

- Не такой, как ты, - с язвительной усмешкой пропела девушка с «лошадиным хвостом».

- Тебе бы стоило заткнуться.

- С чего бы?

- С того, что тебе всё равно нечего сказать. Что ты нам расскажешь о своей жизни, сестричка? Как ты считаешь себя лучше всех, причём неоправданно? Любое достижение в твоей истории – не имеет под собой ни основания, ни твоих собственных усилий. Но ты же никогда этого не признаешь. Ты считаешь, что всего добилась сама. А единственное, чего ты смогла достичь сама – это оказаться здесь.

Две пары совершенно одинаковых глаз пристально смотрели друг на друга, и только тут до меня дошло, что так резало мне взгляд всё это время. Кровные близнецы. Одинаковые до мелочей. Только причёски совершенно разные и «лошадиный хвост» по цвету волос была темнее, если первая была молочным шоколадом, то вторая определённо горьким.

- А с чего бы я вообще тебе должна что-то пояснять?

- Да ты ведь настолько зацикленная, что когда тебе могли помочь, ты отказалась, потому что считала что справишься сама. И что в итоге? Сидишь на соседнем стуле. Мне противно на тебя смотреть. А я из-за тебя сижу среди стада этих психов. Как будто мне больше нечем заняться.

Презрение и Гордость сплелись в нечто целое. Семейных психоз – это ещё хуже. Хотя то, что Гордость и Презрение имеют связь - меня совсем не удивило. Представить одну без другой я бы, наверное, и не смог. Между ними есть огромная разница, но у них и много общего.

Их история оказалась крайне банальной и недостойной внимания. Дети богатых родителей. Всегда всего было много, кроме родительского внимания. Родители только откупались, баловали и исполняли любые прихоти своих девочек. Главное – избежать конфликта. Дети привыкли к повиновению всех вокруг и выросли такими, какими выросли. Таких по улице ходит сотнями, но почему-то именно эти 2 оказались здесь.


Глава 7. Одиночество.

Этого члена нашей тусовки я заметил сразу, но никакой активности за всё время она не проявляла и я как-то забыл о ней. Маленькая невзрачная старушонка с грустными глазами. В голову пришли подозрения о том, что у неё прогерия, как и у Разочарования, но я не знал наверняка. У меня снова стались трястись руки, потому что она молчала и смотрела в окно. Казалось, она даже не слушала нас, и меня это стало злить. Я с вызовом в голосе обратился к ней:

- А Вы ничем не хотите поделиться с нашим маленьким кругом?

Хриплый старческий голос оказался действительно старческим.  У меня не возникло сомнений, что я говорю со старой женщиной. Её грустные глаза в россыпи морщинок казались очень мудрыми.

 - Мне нечего вам рассказывать, ребята. Ваши жизни были полны разных событий. Хороших и плохих. Я вас не осуждаю, я вас не оправдываю. Каждый совершает свои ошибки.

- А что же Вы? Вы кажетесь довольно старой. Вряд ли дожив до таких лет, Вы не совершили ошибок, – тихо сказала Гордыня.

- Я совершила много ошибок, милая, - добрым голосом произнесла старушка.
Мне сразу представилась светлая комната, открытые окна, в которые врывается свежий ветер из яблоневого сада и эта женщина, подающая мне стакан молока. Она лучилась такой доброжелательностью, от неё исходило чувство покоя. Мне вдруг захотелось уложить голову ей на колени и заплакать. И чтобы она гладила мои волосы. А я плакал и молчал. А она бы ничего не спрашивала, а просто кормила меня шоколадным печеньем. Я не мог понять, что этот человек делает здесь. Она казалась мне лучшей из всех нас.

- В целом же я не могу назвать ни одной вещи, о которой могла бы жалеть. Не могу назвать ни одного поступка, который был бы настолько ужасным, что не давал бы мне возможности достойно и спокойно прожить свою старость. Я всегда жила по принципу «относись к людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе». И мне казалось, что я всегда была достаточно добра к людям. Конечно, не безгрешна, как и все мы.

- Тогда что Вы здесь делаете, - вдруг взволнованно и достаточно громко вскрикнул Тоска, - если всё так, как Вы говорите, то почему Вы здесь? И как Вас зовут?

Грустные глаза, казалось, смотрели прямо ему  в душу, маленькие хрупкие руки затряслись, а губы сжались. Скупые слёзы стали катиться по старческому лицу, и влага оставалась в сморщенной коже. Все тела в комнате вдруг подались вперёд, это маленькое тело вызывало столько жалости, её так хотелось пожалеть. Обнять, прижать к себе. Тоска оказался самым смелым и самым расторопным из нас всех. В мгновение ока он оказался сидящим на полу у ног старушки. Он тихо поглаживал её руки, уже через мгновение Похоть стояла рядом с ними, стыдливо одёргивая юбку, и вытирала слёзы со сморщенного лица.
Старушка улыбнулась такой чистой и искренней улыбкой. Поймала руку Похоти и с нежностью в голосе произнесла:

 - У тебя красивые руки. Из тебя бы получилась отличная пианистка!

Глаза Похоти широко раскрылись, кожа лица стала красной, она в смущении отдёрнула руку, и слёзы градом покатились по её лицу. Тоска разрывался между утешением двух женщин. Неуверенность вдруг встал, подошёл к Похоти, приобнял её за плечи и усадил её на её место. Тихо потянул за локоть Тоску и попросил его вернуться на место. Он совершенно не заикался и я понял, что сейчас  вижу того парня, которым он был всегда. Где-то далеко внутри он остался собой. Но жизнь распорядилась иначе. Когда все расселись по местам, Неуверенность громко произнёс:

- Вы ведь Одиночество, да? Я слышал о Вас, когда медсёстры готовили наши карты. Расскажите им.

Грустная улыбка потухла на лице Одиночества. Доброе лицо вдруг стало таким серьёзным. Под глазами пролегли чёрные тени. Она отвернулась к окну:

- Моя жизнь была полна простого человеческого счастья, о котором мечтает большинство женщин. Мечтала о нём и я. Работящий муж, дом полная чаша и куча ребятишек. Я получила всё, что хотела. Мой муж был отличным человеком. Наш маленький дом был полной чашей. У нас не было лишнего, но и нам всем всего хватало. У нас было шестеро детей. Первого я родила, когда мне было 19. Мы  любили своих детей и пытались дать им всё. Бывали трудные времена, когда мне приходилось не поужинать самой, чтобы были сыты дети. Но им никогда не приходилось думать о тяготах. Всё это проходило мимо них. Потому что мы их оберегали. От всего. У них было всё, что родители могут дать детям. Мы старались воспитать их достойными людьми и, мне казалось, сделали для этого всё. Шестеро детей. Шесть раз я лежала на родильном столе и молилась, чтобы Бог не лишил меня жизни. Шесть раз я была уверена, что не переживу этих мук. Но потом, когда маленькое тело оказывалось в моих руках, всё в мире переставало нести смысл, кроме этих маленьких радостных лиц. Я гордилась каждым из них. И муж всегда гордился. А потом они выросли. Как-то вдруг выросли. Я и заметить не успела, как появились внуки. У них появились семьи. Мне 78 лет. И помогает мне держаться за эту жизнь социальный работник. Она милая женщина. Приходит трижды в неделю, ходит в магазин, убирает и дарит мне общение. Рассказывает о своих детях.

Ком в горле не давал мне дышать. Я пытался что-то спросить, но не мог, потому что слёзы безумной ярости душили меня. Мою не озвученную мысль выразил Разочарование. В его вопросе звучало столько надежды:

- Ваши дети… они умерли, да? Вы пережили такую трагедию.

Она улыбнулась:

- Такая святая наивность. Я бы попросила Бога забрать мою жизнь и дать пожить тебе, но даже Богу моя жизнь не нужна. Мои дети, конечно, живы. Живы все. Уже лет 10 я не видела ни одного из них. На мой День Рождения меня поздравляют только социальный работник, да воспоминания. Я каждый год достаю из старой коробки открытки, которые они рисовали мне, когда я ещё была им нужна. Это самое ценное, что у меня осталось. Мне не передать словами, с какой надеждой я не отхожу от телефона каждый год 17 февраля. С самого утра я сижу у телефона и отхожу от него, когда стрелки часов сообщают мне, что уже 18 февраля. Конечно, они не звонят. Но я не перестаю надеяться. Когда-нибудь они вспомнят. Обязательно вспомнят. Муж умер 5 лет назад. Когда он был жив, мы ждали ещё и 27 июня. Но и тогда они не звонили. Он держался до последнего, но 5 лет назад его сердце не выдержало такого разочарования и боли. Он умер, заливаясь слезами, вспоминая их первые шаги, как учил их кататься на велосипеде, как они отбивались от хулиганов, как он гордился своими девочками, когда они выходили из дома такими красивыми. С какой гордостью смотрел, как они примеряют смокинги и белые платья. А потом вдруг они нас забыли. И мы стали больше не нужны. Нам больше нечего было им дать, а они нам взамен давать ничего не захотели. Да ведь мы и не просили, - сдавленным голосом говорила она, уже не в силах сдерживать свою боль, - мы же просто хотели знать, что у них всё хорошо. Послушать об их жизни. Убедиться, что с ними всё хорошо, подержать на коленях внуков. Я не знаю, чем мы не угодили. Не знаю. Почему они решили, что мы не заслужили такой чести. Мне казалось, что мы всё делали правильно. И всё, что разрывает меня на части, когда я сижу одна в своей пустой квартире – это один вопрос. Где же я ошиблась? Что сделала не так? Но я не могу найти ответ.

Звериный рёв вырвался из моей груди. Я больше не мог её слушать. Я вскочил на ноги, оглянулся: рядом сидела Похоть, прижав к себе колени, она рыдала, Презрение и Гордыня стыдливо опустили головы, Тоска сидел, поставив локти на колени, вцепившись себе в волосы, и неотрывно смотрел в пол, тело его судорожно колотилось, Неуверенность вытирал слёзы своими уродливыми манжетами, а я больше не мог. Не мог сидеть. Не мог терпеть, не мог слушать. Я стал громить всё вокруг. Я схватил стул и бросил его в окно, смёл со стола стаканы и графин с водой, вырвал из рук Покоя её блокнот и разнёс его в мелкие куски. Я не мог успокоить свою злость, слёзы ярости катились по моему лицу, я швырял вещи и не мог найти себе места, пока мягкая рука не опустилась на мои плечи. Сквозь пелену злобы, которая застилал мне глаза, я увидел это светлое лицо, я опустился перед ней на колени, вцепился в подол её юбки и заплакал. Я  не мог остановиться, я рыдал и рыдал, а она гладила мои волосы и приговаривала:

- Ну-ну, будет тебе… Каждый несёт свой крест. Так неси его достойно. Быть одному не так и плохо порой, по крайней мере, ты никому не причинишь боли.
 
Краем глаза я видел, как кровоточат прокусанные губы Похоти, как нервно Презрение теребит свой жемчужный браслет на тонкой белоснежной руке. И мне казалось, что я дома. В этом беспределе, в этой толпе людей с тяжёлыми судьбами. Тут были люди, от которых общество отказалось, но я чувствовал с ними родство. Они были дном общества. Но эта комната показалась мне домом. Одиночество моя мама, Тоска отец, Неуверенность недалёкий братец, две сестрёнки Гордыня и Презрение. Я для каждого нашёл бы место. Но я не был дома и я знал, что скоро эта встреча закончится. И каждый из нас вернётся к своей обыденности. К тому, чего мы заслужили, по словам Одиночества.


Глава 8. Страх

- Когда знаешь, в чём причина – это даёт хоть какое-то облегчение. Даёт шанс излечиться. Если кто-то виноват, ты знаешь над чем работать. Если ты не можешь этого исправить – тебе хотя бы есть, кого винить. А когда внутри тебя вечная пустота и ты даже не знаешь почему. Ты хочешь сделать так много, но не решаешься даже начать, потому что боишься, что ничего не выйдет. А если находишь в себе силы начать, то уже очень скоро это боязнь становится выше всех эмоций и ты ни на что не способен. Я пытался завязать отношения – но не смог. Я так боялся, что она уйдёт, что ушёл сам. Я пытался открыть бизнес, но так боялся, что он провалится, что перестал делать хоть что-то. Я пытался наладить отношения с семьёй, найти друзей, но я слишком боюсь предательства, и почти уверен, что они причинят мне боль. Когда я ем, я боюсь подавиться и умереть. Когда я принимаю ванну, я боюсь упасть и разбить голову. Когда я выхожу на улицу, я боюсь, что меня собьёт машина, когда я смотрю на тебя, - его палец указал на меня, - я боюсь, что ты не сможешь проконтролировать себя и убьёшь меня. Я вообще не понимаю, как ты ещё никого не убил.
Я ошарашенно смотрел на парня в простой чёрной футболке и синих джинсах. Я скользил по нему взглядом ни раз, но он не заставлял мой взгляд на себе останавливаться. Тёмные коротко стриженые волосы. Серые глаза. Лицо, каких тысячи. За такого, как он, взгляд никогда не зацепится. Никогда не обратишь на него внимания в толпе.

- Почему ты так всего боишься? – спросила Покой.

- Я не знаю. Об этом я и говорю. Я не знаю причин. Всё нормально у меня. Никогда не случалось ничего плохого. Может и слишком уж хорошего случалось немного, но и жаловаться мне совершенно не на что. Но я боюсь, боюсь, понимаете? Я бы давно облегчил свои страдания. Но даже при всей бессмысленности своей жизни, я даже умереть боюсь.

- Как тебя зовут?

- Страх.

- И что ты будешь делать? – спросила Гордыня с высоко поднятой головой.

- А ты?

Каждый из нас задумался, что дальше. Ни у кого не было ответа.


Глава 9. Замкнутость

- Ну что ж, мне кажется, что на сегодня пора заканчивать, - знакомый гнусавый голосок Покоя решил подвести итог нашей встречи.
 
- Подождите, - с неудовольствием кивнула Презрение в угол комнаты, - как мы можем закончить, если не всех ещё выпотрошили.

- Ты о ком? – Похоть с интересом завертела головой и убедилась, что все стулья заняты и каждому было дано слово.

Презрение поджала губы и пальцем указала в угол комнаты, за спину Покоя. Там, в углу, прямо на полу, сидел человек. В чёрной одежде, кажется, мужчина. Сказать сколько ему лет, да и вообще рассмотреть было крайне сложно. Он сидел тихо, уткнувшись головой в руки, сложенные на поджатых коленях. Чёрные волосы длинными грязными прядями свисали почти до пола. Казалось, что человек спит. Мы говорили о нём. Но он никак не реагировал. Несколько раз пытались его окликнуть. Никакой реакции. Презрение, явно заинтересованная больше остальных, встала и быстрой нервной походкой дошла до человека. Аккуратно толкнула его носком туфля, человек поднял на неё затуманенный взгляд и уткнулся обратно в колени.

- Расскажи нам о себе, кто ты?

Молчание.

- Немедленно говори! С чего ты взял, что ты исключение?- орала Презрение.

Покой медленно подошла к ней, взяла за плечи и повела на своё место.

- Его зовут Замкнутость. Его целью было просто найти в  себе силы для того чтобы прийти и послушать вас всех. Сегодня он не будет говорить. Он выполнил условие своей сделки. Сейчас он пока не способен войти с вами в контакт.

- Пффффф, какая цаца, - Гордыня недовольно искривила губы.

Лёгкая тень улыбки пробежала по лицу Покоя, спокойным голосом она предложила:

- Подведём итоги встречи и разойдёмся на этот раз?

Вдруг браслет Презрения лопнул, и бусины с грохотом в наступившей тишине рассыпались по полу. Первым встал Тоска и молча вышел из комнаты, а за ним цепочкой потянулись остальные. Никаких итогов, никаких слов. Мы просто выполнили условия договора. Мы с Похотью вышли из комнаты последними. Покой без всяких эмоций смотрела вслед выходящим людям. Замкнутость продолжал сидеть за её спиной.


Эпилог.

Мы с Похотью тянулись по улице, обоим некуда было спешить. Мы сидели на автобусной остановке и пропускали автобусы. Говорить было не о чем, она курила сигареты, я вдыхал запах дыма. Когда подъехал очередной автобус она спросила:

- Он подходит тебе?

- Да. Идёт прямо до моего дома.

- Поехали.

- Тебе со мной по пути?

- Нет, мне вообще в другую сторону.
 
- Тогда зачем ты здесь?

- Ты знаешь, зачем.

- Останешься у меня?

- Да, на пару часов.

- Зачем?

- Хочу посмотреть твой дом и заняться с тобой сексом. Я ведь больше тебя не увижу.

- Логично, хотя, что мешает?

- А зачем?

- Тоже верно, незачем.

Мы вошли в автобус и доехали до нужной остановки.  Ехали молча, думали о своём. Когда мы вошли в дом, стало очевидно, что дом она смотреть не намерена. Она уже на пороге стянула с себя одежду и спросила хриплым голосом:

- Спальня где?

Я кивнул головой на запертую дверь. Очаровательно виляя пухлыми упругими бёдрами, она проплыла мимо меня в нужном направлении. Проходя мимо, она успела вцепиться мне в воротник и потащить за собой. Да я и не сопротивлялся. За этой запертой дверью она вытворяла много вещей, но это был совершенно автоматический, хоть и бурный секс. Просто удовлетворение потребностей.

Была глубокая ночь, когда я проснулся. Похоть тихо сопела рядом, скрутившись в клубок. Я полюбовался немного ею, заметив, что она очень похожа на кошку. Какое-то странное чувство меня разбудило. Я встал и отправился в ванну. Зашёл, включил свет и подошёл к раковине, чтобы умыться. Я наклонил голову над умывальником, ополоснул лицо холодной водой и, подняв голову, уставился прямо в своё изображение в зеркале. Из моего отражения на меня смотрели два зелёных глаза с яркой изумрудной каймой, курносый носик на смуглом лице, каштановые волосы  аккуратными волнами спадали на плечи, длинная сорочка плотно прилегала к аккуратной небольшой груди, маленькие ладони вцепились в зеркало так сильно, что побелели костяшки пальцев,  а рот был широко открыт.  Моё отражение кричало. Громко, безудержно, мне казалось, что голосовые связки вот-вот порвутся. За  спиной маячило два взволнованных лица в белых халатах. Стены больничной палаты шокировали меня своей белизной. Я обернулась и увидела, как медсестра с иголкой аккуратно подступает ко мне, я рывком отскочила в сторону прямо в руки санитаров, но иголка погрузилась в мою вену и стало темно.