Смерть ювелира Гл. 1

  Глава1
Грозовое лето
               
       Стояло жаркое,  грозовое,  пахнувшее  озоном,  лето  и,  странным  аккомпаниментом   из  раскрытых  настежь  окон  звучал  голос по  радио: «…разноцветные   дожди,  эти  молнии и тучи…мне  от них   как будто   лучше…».
    В  одном  из  крупнейших  в городе ювелирных  магазинов,  в своём  кабинет молодая  женщина  заместитель  директора    мечтательно  заслушалась  песней  про  дожди;   жарко…родители  на  даче  в  Усть-Нарве,  муж на гастролях …суета сует  и томление  духа…   Мысли  витали  далеко  от    деловой    беседы  с сидящими  напротив  бухгалтером,  старшим  кассиром  и представительным мужчиной – церковным  старостой  Морского  Никольского  Собора,  известного  в народе как  Никола Морской.  Через ювелирный  магазин  государство  продавало  скупленные у населения ( видимо,  у потомков  революционных  матросов )  подновлённые и отреставрированные  предметы  церковной  утвари.
              Мягко  сверкали разложенные  на  столе  панагии,  кадильницы  и кресты;  ласково   светились  глаза  старосты,  он  внимательно  выбирал  нужное.
            Грозовое  лето  царило  за окном;  слепой,  пронизанный  закатным  солнцем, короткий  дождик  претворил  листья  тополя  в  золотые  монеты, как  у  раннего  Маяковского – «…в  зелёный  бросали горстями дукаты…» - вспомнилось  Алёне. Она  вернулась к деловому  разговору.   Опять  громыхнул  дальний  гром, и в кабинет  вошла  Алёнина  приятельница с двумя  молодыми  мужчинами.
 - « Вот,  – сказала  она – привела  тебе, как и обещала, научного  сотрудника НИИ Ювелирной промышленности  и ведущего  ювелира Экспериментальной лаборатории этого НИИ,  знакомьтесь – Виталий Р.  и Роман В.
         Алёна протянула  руку  Виталию – жизнерадостному рыжеволосому мужчине лет 25-ти с внимательными  карими  глазами и очень деловым  выражением  лица, её  руку он галантно  поцеловал,  потом  она почему-то сняла очки  и протянула руку второму…  И -   воспроизвёлся внезапно  знаменитый стоп-кадр из давнего бельгийского фильма  «Чайки  умирают  в гавани», виденного когда-то давно  на квартирнике – окружающие  застыли,  как в детской игре  «морская фигура, замри…»  Зависло легато  грома,  дукаты листьев за окном замерли, потускнели   блики  в серебре  на столе;  белым  шумом,  смутным  фоном  звучали речи ( или мысли?)  присутствующих, застывших  в странных  позах … Медленно   плыли только  две их руки навстречу  друг другу, вот  пальцы и взгляды  соприкоснулись :
« Пани Директор, вы восхитительная женщина!» - « А вы, Пан Ювелир, говорят,  восхитительный  мастер!»
  Гром  выдал  коду - финальный раскат,  листья-дукаты  зазвенели-затрепетали, блики засверкали,  люди задвигались… Церковный  староста  складывал  серебро  в коробки,  бухгалтер  положила  на  стол  баланс на подпись,  старший кассир,  убрав деньги,  помогала   складывать   футляры  старосте,  подруга  Людмила и  рыжий  Виталий, тихо переговариваясь,  опустились   в кресла. Роман,  плавным  движением сел рядом на стул,  всё ещё держа Алёнины пальцы и разглядывая  её  кольца – звездчатый  кабошон  сапфира, затейливую  полусферу  финифти с красно-чёрной  эмалью, обручальное кольцо с алмазной гранью,  новинка по тем временам;  а  она  разглядывала его – прямые   плечи, стройная шея, ямка между ключиц  в небрежно расстёгнутом  вороте рубашки, твёрдый подбородок, высокие скулы,  медальный профиль,  прямые брови  - лицо  молодого  Наполеона  с картины Гро «Бонапарт на Акрольском мосту»  в светлоглазо-светловолосом варианте. 
          И очень  мужская, тигриная,  текучая  пластика. Голос довольно высокий, уверенный: -  « Красивые кольца, пани директор,  зачем   вам я?» - «А мне хочется чего-нибудь особенного, Роман-ювелир!» - её голос, модулирующий, с множеством обертонов, прозвучал в унисон с его сердцебиением, показалось ему;  раз услышишь – не забудешь…. – подумалось.
 Петербургские белые ночи правят призрачной жизнью влюблённых… Грозовой  июнь дурманит озоном… любовь,  как наркотик,  расширяет сознание – ярче цвета,  сильнее запахи, слышнее вод подземных  ход  и звёзд  высоких  песнопенья.  Быт  и дела  маячат где-то  далеко,    не в фокусе, у самой рамки картины  мироздания и даже за её гранью,  в мареве  туманного   небытия…
    Он заходил за ней в  магазин, как только  мог вырваться из  своей лаборатории и,  взявшись за  руки,  они  шли как сомнамбулы,  сами не зная куда,  доходили  до Новой Голландии,  светлое небо сквозило в её гигантской арке и пустых оконных проёмах. Тополиный     пух  плыл по воздуху  и по  чёрной воде канала и реки Пряжки, как по чёрному    зеркалу  пучины  Коцита  плывут   белёсые семена бывших и будущих  трагедий  и  раздоров.
  Дальше, по Неве,  мимо разведённых  мостов они выходили к Марсовому полю, где   запах сирени   мешался с ароматом  счастья тайных свиданий;   обманное пространство  города полнилось знаками и звуками, имеющими для них только им ведомое сокровенное значение.     Он протягивал ей тяжёлую влажную кисть сирени – это свою жизнь дарил он ей.   Издалека приплывал  томительный напев трубы уличного музыканта  «…странники в ночи…» -  это  о них   пела  труба, это они -  странники   белой  ночи, пилигримы любви, вассалы страсти. Странная луна на перламутровом небе, призрачный свет   Белой ночи -  вознесённый, бестеневой – это их существование, вознесённое над обыденностью…
  И над столиком, в подвальчике ресторана на канале,  его  аквамариновый взгляд  безотрывен от её хризопразовых зрачков, а вокруг – расфокусированный  стоп-кадр  застывшей реальности.  Да и реальности ли?...  Единственная реальность – единение взглядов,  сопряжение душ, слияние аур, соприкосновения рук.  И аромат  вина в поющих бокалах,  и  скрипка в чьих-то руках  над столиком, звучащая сладким ядом любовного томления  старого забытого танго; и объятия танца  – и плечи, и бёдра,  и  руки,  и звуки,  и  отзвуки грома, смутной угрозой будущих  бурь…
    (Грядущие бури уже копили  заряды молний и собирали  отряды фурий  где-то далеко,  на самом краю Ойкумены…)
     Ну,  а пока белая ночь осыпала бессонницей призрачный  город и разведённые  мосты,    такси дожидалось у Эрмитажа,  когда    сведут мост, чтобы  помчать    их в Гавань – Роман   решил  не возвращаться домой, а заночевать  у старого друга,  Игоря. Доехали и долго стояли, не в силах  расстаться;  таксист  деликатно  смотрел в другую сторону, и только когда  Алёна села  и  машина  завернула за угол,  он обернулся: «Здравствуйте, Алёна,  куда, на 2-ой Муринский?  Вы меня не узнаёте,  Алёна?» - та,  медленно возвращаясь к действительности, надела  очки,  узнала: Саша Щедринский…
                ***
     Саша Щедринский.…Первый раз она увидела его бледного до зелени стоящего у зеркальных простенков между витринами гастронома угол Невского и Литейного.  В стол заказов этого магазина  она приехала  « отовариться по-блату» с приятелем   Марком, которого  обещала ввести в этот заповедный уголок взаимовыручки. И вот у витрин стоит некто Оскар Корхин, известный в недалёком прошлом фарцовщик с зеленолицым интеллигентного вида субъектом и знакомит их всех между собой,  субъект  выражает полный восторг,  узнав,  что Алёна – зам.директора ювелирного магазина и   минут через 10  уходит.  Марк спрашивает Оскара: « А  что это  с ним – бледный и руки  дрожат?» - « А он мне  перед  вашим появлением  3  рубля в шмен  проиграл  и  очень расстроился, патологически  жаден!»
 - «А что такое – шмен?» - « Игра такая  азартная, пришедшая к нам ещё в прошлом веке из Франции. Сhemin de fer - неожиданно красиво грассируя, произнёс Оскар и  - «шмен-де-фер», -   озвучил в русском произношении – железная дорога в переводе. Это когда в поездах во Франции запретили карточные игры, французы изобрели играть прямо на деньги. Двое   зажимают в кулаки  купюры одинакового достоинства и называют наугад порядковый номер цифр, 3-х или 4-х, как договорятся, из восьми, составляющих номер купюры. Ну, к примеру, зажимаем по три рубля в кулаке…»  Оскар и Марк проделывают это, Алёна с интересом смотрит. Оскар говорит: « Первая, четвёртая и последняя…» Марк: « Вторая, пятая, седьмая…».
  Оскар:  «Складываем каждый свои цифры – у кого больше,  тот  и  выиграл…вот это  и есть шмен, или – железка, как до революции говорили…» - трёшка Марка переходит к Оскару.
   Вот так впервые в их окружении появился Саша Щедринский;  он, будучи  инженером,  работал таксёром,  подфарцовывал,  крутился понемножку  и на антиквариате,  а любимая поговорка у него  была:  если ты такой умный – почему ты такой бедный.  Сам он  был очень умным и очень не бедным,  но очень-очень жадным, что его, в конце концов,  и сгубило.
                ***
  Доехали. Саша проводил её до квартиры:  глубокая ночь, лифт на ночь отключён, на полутёмной лестнице всякое может случиться.
 -  «Саша, а почему Вы сразу не поздоровались?»
 - «Ну, я же не знаю степень Ваших отношений с Вашим…эээ… попутчиком.  Может быть,  Вы не захотите  продолжить с ним  знакомство, или не захотите афишировать знакомство со мной.  Алёна, можно к Вам в магазин зайти, мне сусальное золото нужно?»
 - « Конечно, а можно Вам позвонить, если деликатный водитель понадобится?»
Обменялись телефонами. У Алёны, правда,  был секретный, только для своих, телефон диспетчерской службы такси. Девочки-диспетчеры были её постоянными покупателями  «с заднего  крыльца» и присылали машину  на любые задворки города по звонку  (небывалое дело для непосвящённых!)  из будки телефона-автомата – мелкие преимущества  «услуги за услугу» эпохи тотального дефицита всего. Но такой  политесный,  почти личный водитель дорогого стоит!
  Назавтра, и у неё  и у Романа  на работе какие-то неотложные дела,  блатные  визитёры, звонки, разговоры, и вот - условленный  накануне  побег от всего по сверкающим лужам после очередной короткой  грозы, по дымящемуся  асфальту, под звенящим  солнцем…и всё исчезало, лишь глаза в глаза, рука в руке, слиянье душ и тел…
  Сбегая  с работы,  они  улетали на  его Харлее, куда глаза глядят, она  тесно  прижималась к его  затянутой в кожу спине,  пряча лицо за его  плечом…  Соитье скорости и ветра,  слиянье  тел,  единство  душ… Они   останавливались где-нибудь  в  укромном  месте  и перламутровой  ночью купались нагие  в  шёлковой воде Маркизовой лужи.  А потом снова  мчались по пустынным   дорогам в прозрачную Белую ночь, в предутренний  туман.
 Он отложил все заказы и делал для неё  изумительные украшения – подвески из голубовато-зелёной бирюзы с  бледным переливчатым  жемчугом, мерцающим, как их бессонные Белые ночи.  Он  дарил ей перстни -  с камнем женского счастья, сверкающим  бледно-лимонным  хризобериллом   и  с  двуцветным турмалином,  сине-розовым, странным, как их тайная жизнь.  Он делал для неё   затейливые гривны,  унизанные звенящими бубенчиками и надевал ей на руки и на ноги браслеты-змеи, соединённые цепочками  с кольцами-скарабеями…
   Но служебные дела и окружающие требовали времени  и  внимания, и они  сбежали в Москву. Алёна придумала для начальства срочную необходимость командировки, Роман купил больничный  - и вот они в гостинице окнами на Красную площадь, через огромные окна  было видно,  как  хоронили какого-то  советского  вождя.  Заунывная официозная музыка была смешным  фоном их веселью, чужой город  своей эмоциональной нейтральностью  не отвлекал их от погружённости друг  в друга. По письму из Министерства торговли они получили по одноместному номеру  в разных углах уродливого квадратного здания, и поэтому даже  минимальный  условно-гостиничный быт  не омрачал их романтического побега. Они плутали бесконечными красно-ковровыми коридорами то поврозь -  из номера в номер,  то вместе – в ресторан или в город на прогулку. Московской тёмной ночью они танцевали на Красной площади под  мурлыканье Алёны -    «…strangers in the night…tatata-tata…samthing in your  smile was so exiting…tata – tata…»  И молодой строгий милиционер  почему-то не шуганул  их,  странников в московской ночИ, а покрутил головой, заулыбался и отошёл. Они ловили такси  и  ехали гулять в какой-то пространный (просторный и странный)  сад, и пожилой таксист,  высадив их, улыбался вслед:  - «Счастливо погулять, какие вы  похожие,  оба высокие, стройные,  светлые…» Они забредали в закоулки  сада и заросли давали приют их нетерпеливой страсти. 
 - «Пани Директор, Вы -  восхитительная  женщина»…
 - «Пан Ювелир, Вы – белокурая бестия»…
Заблудившись в аллеях,  потеряв входы-выходы, они перелезали через  ограду и снова ловили  такси.
  Они перепутали день  с  ночью,   наткнувшись на колоду карт в ящике стола, играли в очко  « на раздевание», хохотали   и жульничали.   Они восхищались друг другом и  бормотали в забытьи -   «…какая у тебя кожа  атласная  …какие у тебя глаза, зелёные, хризолитовые,…  а  у тебя - как аквамарин… как ты пахнешь восхитительно…какая у тебя сильная, стройная  спина…».  А дальше неразборчиво, на неведомом языке, на невидимых  тропинках в эротических садах, в запретных пределах  запредельных пространств их  тайной вселенной.
    В ресторане гостиницы оркестр играл для них  « Странников», а солист пел    «…триии мееесяааца зиии-ма, и   веееечнаяяя  веснааа…»,   официант,   мило  улыбаясь,  наливал им в певучие бокалы « Алазанскую долину»,  и все вокруг любовались на них. Странно, обычно явно влюбленная, поглощённая друг другом пара,  вызывает у окружающих осуждающие и злобно-завистливые взгляды, а в этих была какая-то  детская,  наивно-эротическая, невинно-бесстыдная, гармоничная    чистота.
   На третью ночь в Москву из Питера пришла гроза, загромыхало, заполыхало, и, в унисон  с громом, грянул  телефонный звонок – разыскАли таки  Алёну, начальство  мечет  громы, семья разыскивает-беспокоится.
   В самолёте они, как два птенчика в гнезде, заснули,  прислонившись голова к голове и взявшись за руки,  стюардесса тихо  прикрыла их  пледом… В аэропорту Питера их встретил на  машине Романов друг  Игорь, было около 6-ти вечера.    Ах! – семь бед, один ответ – завтра, завтра   по-домам и на ковёр к начальству, а сейчас – продолжение праздника,  и они втроём отправились в «Садко» ужинать.… 
   В «Садко», ресторане в «гой-еси»   русском стиле, трудилась метр-д*отелем  прелестная блондинка, постоянная заказчица Валера, она тут же усадила их в центре и, как на скатерти-самобранке,  возникло  всё  то, что обещали Интуристовские рекламные проспекты, и чего никогда не бывало в действительности, даже для иностранцев.  Поэтому,  сидящие вокруг немцы и англичане с удивлением  косились, а невоспитанные американцы и темпераментные итальянцы таращились на расписной гжелевский самовар, на блюда и подносы,  расписные,  огненно-петушиные,  на икру пяти  сортов  в  голубых икорницах на льду.  Появился и штоф  с опоясывающей надписью славянской вязью – «Первая  колом, вторая соколом, третья пташечкой…» А  вот и блины с пылу, с жару, да ещё приправы к ним – разные варенья, мёд, сметана,  да пироги горячие  с  разными начинками, с визигой даже…  Заиграл русский оркестр, поплыли девушки в кокошниках,  запела жалейка-сопелка.  Ах, хорошо пилась  ледяная водочка да под сопелочку, в ресторане «Садко»  в  застойные советские времена!
    Русский оркестр сменился обычным, ресторанным;   зазвучала танцевальная мелодия,  к столику подсела метр-д*отель Елена -  «…всё ли хорошо,  что-нибудь ещё?...».  Подошла цветочница,  Игорь подарил Алёне белые, а Роман – красные розы,  официант принёс вазу. И, в этот момент, пританцовывая в ритме звучащей музыки, к их столику, прямо  к Роману подошла высокая, красивая, яркая, беременная месяцев на восемь, негритянка  и застенчиво пригласила его на танец. После всеобщего секундного замешательства Игорь со словами – my friend dosn*t dance ( мой друг не танцует) – вскочил, обошёл столик и бережно принял в объятья,  на  вытянутые    руки  чёрную красавицу  и  выдал  реплику в сторону по-русски:  -    « Ежели чего,  так я и роды приму, я ведь врач,  хоть и хирург…»
  Оттанцевав, Игорь с бережением  проводил дирижаблеобразную  чёрную  красавицу к её столику, где сверкал кровавыми белками глаз громадный негр,  вернулся и,  садясь на своё место, сказал Алёне:
 - « Ты знаешь,  что такое пассивный бабник? Это тот, кто сам на женщин,  кроме любимой, не смотрит, не заигрывает, не распускает хвост, не подаёт сигналов и не пристаёт. Но если, влекомая его обаянием и манкостью, женщина сама проделывает всё вышеперечисленное,  - пассивный бабник отказать не может  и даже не хочет. Не хочет обидеть женщину отказом, не может допустить даже в незнакомке сомнения в своей мужской состоятельности. Да вот, объясню совсем элементарно: если тебе просто  протягивают конфету или иное лакомство на раскрытой ладони и говорят – возьми, ты же возьмёшь, любой возьмёт!  Вот наш друг Роман из породы пассивных бабников и есть…»
   Тот запротестовал,  Игорь засмеялся,  - «Ну, теперь, может быть, он стал другим,  кто знает… -   и  погладил Алёну по обнажённому предплечью – какая кожа у тебя, шёлковая…»
   Посидели ещё немного, расплатились и вышли из ресторана на Михайловскую улицу, с противоположной стороны текла толпа  - в Филармонии напротив закончился концерт, публика расходилась, расходились и  оркестранты  с инструментами.
    Игорь около своей машины  договаривался со швейцаром, чтобы тот присмотрел за ней до утра. Игорь не  хотел во хмелю за руль садиться, ехать к нему в Гавань ночевать решили на такси. Роман обнимал  Алёну за плечи, а та обнимала красно-белый  букет роз, когда напротив них возникла высокая, огненноглазая,  пышная дама со спутницей и изрекла громогласно в сторону Алёны: - « Как! Почему здесь,  ты же в командировке в Мурманске!!!»
  Это была концертмейстер филармонического оркестра и  - Алёнина свекровь…