Двери

Выхожу с Фонтанской дороги на площадь. Милицейская машина стоит поперек въезда на нее и стоит один милиционер. Те же голубые ели.Только выросли. (Когда успели? Помню, как их садили, как весь город волновался и обсуждал, приживутся ли. И как нас потом заставляли маршировать мимо них, подрастающих).
И на темных лапах светлые крошечные кисточки. Беру в руки ветку, рассматриваю, что это - ели так цветут или уже шишечки. А, может, так ветка растет. Нежно зеленые и свело бежевые. И так вдоль всей аллеи. Что это, разглядывая шишечки, оттягиваю удар от встречи, или правда, проблема цветения елей меня захватила?
Только рано или поздно аллея кончается и ноги выносят на центр площади... Люди подходят, смотрят, читают плакаты, крестятся,  поднимаются на ступени,  медленно  проходят по крыльцу кругом, читая плакаты, списки погибших и исчезают в в  черном проеме здания. И запах гари. Сильный, пугающий и преследующий потом. Как они могут туда идти? Я не смогу... 
Цветы, лампадки, иконки,  на брусчатке, асфальте, ступенях. Прожженные куртки, майки, остатки факела, детская игрушка, на подоконниках каски, выжившее зеркало в паутине копоти и трещинах. Плакаты, написанные от руки.  Много зеленых цветов в горшках.
Кто принес? Позже, уже в здании, соображаю, что они стояли  в нем раньше. Люди, освобождая офисы,  вынесли уцелевшие цветы и поставили на асфальт, на подоконники обгоревших комнат. Рядом с портретами. 
Пустой черный дверной проем. Что это жалкое, обгоревшее лежит на груде обломков? Неужели? Двери, массивные, высокие,  оплот твердыни города. Вы помните, как трудно они открывались?
Это та вешалка, с которой начинался этот театр. Пока их откроешь, уже поймешь, значимость места, куда попал. Мрамор, ковровые дорожки, милиционер справа. Пару раз заносила какие-то сводки своему начальству, вызванному  туда  на ковер. Еще в бытность здания обкомом партии.
Потом случалось бывать здесь уже в Доме профсоюзов. Брали путевки в пионерлагеря. В вестибюле  попроще стало. Охранник штатский. Наверх допускали. Но двери – те же. Открываешь, масса чувств обуревает. Неужели это их останки лежат?