Бенуа, азиатские заметки, о. Ко Панган

На Ко Пангане дни слились в одно нескончаемое безумие под электронные вибрации, рвущиеся из сотен музыкальных колонок. Каждый столб на Хаад Рине (так называется часть острова, где я остановился) пестрил афишами надвигающихся сумасшествий. Всё выплясывало в своем адском ритме, растворяя самозабвение в алкогольных коктейлях и ранних завтраках.
На острове устраивают одну из самых популярных вечеринок - Full Moon. Каждый месяц на зажатый между скалами пляж стекаются все. От сброда до богемы. Бэкпеккеры и наркоманы, нацменьшинства и секс-меньшинства, трансвеститы и офисный планктон. Все смешиваются в однородную остервенелую массу. Два дня, сорок восемь часов накаченная до предела алкоголем и таблетками публика куролесит под бит самых хардкорных диджеев. Беспорядочные половые связи, дешевые наркотики и бесплатный алкоголь. Здесь всего навалом. Протягивай руку и хватай, что успеешь. А на десерт получи герпес и цирроз печени.

На одной вечеринке в прибрежном гестхаусе, пока нетрезвые футбольные фанаты Манчестер Юнайтед на кураже кидали друг друга в бассейн, исполняя акробатические этюды, я завёл знакомство с толстым французом. Его звали Бенуа. От него разило потом и парижским душком. Милый парень был этот Бенуа. Его аристократическая скромность, приправленная пьяными выходками и скабрезными шутками в сторону всех без разбора девиц рисовали портрет эдакой буржуазной парадоксальности. Он пыхтел и вытирал губы рукавом рубашки, небрежно заправленной в рваные шорты. Он слишком устал от беззаботной жизни и решил сменить обстановку. Бенуа не так давно прикатил из Австралии и с картавой экспрессией рассказывал, как оставил дела во Франции и целый год колесил по континенту в старом Додж Вэне. От тени до тени, наперегонки с кенгуру и пятидесятиградусной жарой.

От пляжа гестхаус отделен бетонным парапетом. Француз взбирается на него и свешивает ноги.
- Я раньше панически боялся одиночества, - начинает он, - много курил и употреблял тонну наркотиков. А когда употребляешь - ты свой в доску. Друзья появляются сами собой.
- И совершенно неважно, что они понятия не имеют сколько тебе лет, - иронично добавляю я.
- Точно! И в каком возрасте ты лишился девственности, - подхватывает француз.
- Но в одиночестве нет ничего плохого, - возражаю я, - разве у тебя не возникало необходимости отдохнуть от людей? От их, как они ошибочно полагают, безобидных шалостей. Не хотелось свести на нет примелькавшийся эпатаж?
Скривив рот, Бенуа отрицательно качает головой.
- Тогда я полагал, что лучше их выходки, чем внутренний диалог с собой. Мне было проще пропустить через себя очередную белиберду в стельку пьяного доходяги из Марселя или в компании чокнутых ублюдков высмеивать проплывающих мимо дур на шпильках. Я считал, что в этом можно найти хоть какое-то веселье, пусть и надуманное. А одиночество только и вгоняло меня в депрессию. Но год назад всё изменилось.
- И что же?
- Я до того из Парижа-то не выбирался. Будешь смеяться, но даже пригород для меня был другим миром. Один раз съездил к морю в Ницце, и то родственники битый час доставали меня уговорами. Мне от деда достался книжный магазин в центре Парижа, но этот город вот так мне надоел, - он поднимает руку и характерным жестом проводит большим пальцем, как опасной бритвой, вдоль шеи, - как и вся Франция. Друзей у меня не было, только кот. Но кот ведь не считается?
- Думаю, нет, - с улыбкой отвечаю я.
- Я ловил себя на мысли, что могу превратиться в сварливую старуху с дюжиной облезлых кошек и отвернувшимися к стенке мечтами. У меня их было не так много.
Он спрыгивает с парапета и давит правой ногой чей-то брошенный окурок, - ненавижу, когда не тушат сигареты, - он фыркает и запрыгивает обратно.
- Какие?
- Что?
- Мечты. Какие у тебя были мечты?
Бенуа ерзает и стеснительно подсовывает под себя ладони.
- Влюбиться, например.
- И как ты справился с этим?
- Знаешь, где-то в Петру, это такой маленький городок на западе Австралии, я встретил свою любовь. Её звали Джен. Но ее загрызли кенгуру.
Он так серьезно и печально вздыхает, что, кажется, в этом его вздохе скопилась скорбь всего мира.
- Как загрызли!? - Скептически встрепенулся я, - кенгуру? Они же безобидные, как кошки… или олени!
- Да-а. Напали сворой, как чертовы кайоты, и разорвали на куски! Джен была до того мила, что завидев кенгуру, решила покормить их выпечкой, которую купила для меня. Я ведь люблю выпечку, думаешь, с чего я такой толстый? Ну и как она могла знать, что от выпечки кенгуру звереют. Решила покормить выпечкой, а в результате покормила собой. Се ля ви, - француз судорожно всхлипывает и сжимает губы до размера штриха.
Я не могу вымолвить и слова и только строю тупую гримасу. Говорит ли он правду или изысканно ездит по ушам, как матерый политикан? История смахивает на вздор, но его эмоции источают невыносимую боль и реалистичность, так что я нерешительно медлю с вердиктом. И всё же с тенью недоверия смотрю на француза, пока тот не взрывается шизофреничным и маниакальным хохотом, похлопывая меня по плечу тяжеленной, как автомобильный домкрат, рукой.
- Ты бы видел... свое... лицо! - Сквозь смех ломано кричит он.
- Да, очень смешно! - Огрызаюсь я, - думаешь, я тебе поверил? Вот еще!
Но мои оправдания слабее удара ребенка. Бенуа заливается смехом и так отклоняется, как бы желая облокотиться на несуществующее ограждение, что чуть не валится с парапета, откуда до земли два с лишним метра. Балансируя, как минимум, над травмой спины, он складывает губы буквой “О” и, выпучив глаза, беспомощно размахивает руками. Я хватаю его за ворот рубашки и дергаю на себя.
- Спасибо, друг, - переведя дыхание, Бенуа признательно кивает, - чуть не сбылась еще одна моя мечта - полетать.
И он снова вздрагивает от хохота:
- Нет, ну ты бы видел свое лицо, ей-Богу!
- Ладно, это было и правда смешно, - соглашаюсь я.
Мы молчим с минуту. Бенуа заговаривает первым.
- Ты спросил про мечты. Я тебе скажу: мне хотелось научиться делать то, что мне хочется. Путешествовать... Как те двое из “Достучаться до небес”. Видел?
- Да, отличный фильм.
Француз задирает голову к небу:
- Если знать, что скоро отправишься к праотцам, будешь делать всё, лишь бы сдохнуть с мыслью о том, что не просрал свою жизнь, а перетащил ее через вершину своих возможностей. Будешь делать всё, лишь бы в загробном мире, если таковой имеется, в окружении тех самых праотцов, тебе было бы не стыдно взглянуть сквозь их пустые глазницы, выискивая Гомера, чтобы заставить его писать Одиссею, часть два.
Француз выдаёт речь, как автоматную очередь и наделяет её такой патетикой, что щеки его багровеют, а в глазах фейерверками рассыпаются искры.
- Ты опять накачался наркотиками? - менторским тоном спрашиваю я.
- Бррр... Никаких наркотиков, - парирует француз, - я покончил с этим.
- Я согласен с тем, что ты сказал, Бенуа. Мысль до пошлости проста: умереть можно в любой момент. И отрицание этой мысли - камень преткновения в построении любой мотивации.
- Именно! Иначе каждый день можно находить тысячи причин откладывать всё на потом. Я в то время чертовски преуспел в этом… И знаешь, как я пришел к этому?
- К пониманию, что возможно завтра или через месяц сыграешь в ящик?
- Или даже через четверть часа!
- И как же? Начитался Кастанеду?
- В задницу твоего Кастанеду. Я стал свидетелем одного случая в Париже: как-то передо мной человек, идущий по платформе подземки вдруг спотыкается и падает на пути. И знаешь что происходит дальше?
- Неужто его переезжает поезд? - пролив немного сарказма, манерно вздыхаю я.
- Нет! Он в панике выбирается обратно на платформу и падает на колени, бледный, как мел.
- И что из этого?
- А то, что как только этот бедняга выбирается на платформу, кто-то случайно его задевает, и он снова падает на рельсы. И тут его переезжает этот злосчастный поезд.
Бенуа с озабоченным видом перебирает пальцами и хаотично двигает зрачками, будто умалишённый.
- А человек этот шел скорее всего на работу - прибавляет он, - у него еще был этот кожаный дипломат, с каким ходят клерки. Он должен был через час кого-то обслужить в банке, выдать кредит или отказать в оном. Но вот незадача… умер по дороге не работу. И вряд ли он предполагал, что так все обернется. Если он и собирался научиться играть на тромбоне, то собирался сделать это месяцев через шесть… в очередной отпуск.
- Или вот, другой пример, - без остановки возбужденно тараторит Бенуа, - человек сидит на диване и смотрит телевизор. Он сидит и смотрит любимый канал и любимую передачу, скажем, о рыбалке. А потом бац! И все... У человека просто останавливается сердце. Он отдаёт концы прямо на своем новом диване за две тысячи евро. И диван этот ему уже ни к чему.
Человек этот точно не думал о смерти, когда покупал новый диван. Скорее он полагал, что диван сослужит ему хорошую службу.
Бенуа смолкает и удовлетворенно смотрит на меня.
- И ты сразу укатил в Австралию? - спрашиваю я. - Почему именно туда?
- Ткнул пальцем на карту. Честно говоря, мне хотелось, чтобы выпала Латинская Америка. Эти карнавалы, знойные женщины в страусиных перьях и свободная любовь! Но вышло забавно - карту я расстелил на столе верх ногами!
Бенуа чуть прикрывает смеющиеся глаза, - я и ткнул пальцем на Австралию. Ну а дальше ты всё знаешь: дешёвая колымага, работа в душных закусочных, на фермах под палящим солнцем и тысячи намотанных километров. И радость от того, что не знал, куда поеду завтра, но знал, что поеду. Я был счастлив, но нужно двигаться дальше. Год для одного континента - с избытком. Чем больше я путешествую, тем огромнее в моих представлениях глобус. Завтра я возвращаюсь во Францию. Устрою дела и на этот раз двину в Латинскую Америку.
Я киваю в знак согласия, и мы молча выкуриваем по сигарете. Вечеринка уже кончена, и кроме нас на площадке у гестхауса разговоры нескольких малочисленных компаний сливаются с шумом прибоя, точно оживляя его.