История одного лета

Мы реяли, щурясь, в розовато-туманной размытости, вслушивались в отдаленные эха капель, наблюдали за бесшумными всплесками зелени, взмывающими и гаснущими в глубину её мягких изгибов. Вспорхнёт перед взором дельфин, звеня, струясь, зелёным узором на розовом путь свой прочертит вверх - все меньше, дальше, и там, описав полукруг, разлетится брызгами волн о мягкие выступы, - но он не исчез, нет, - вот он, у ног твоих плещется бело-сизыми танцами на мели, набирается сил, чтобы вновь улизнуть вверх.
Мы тогда еще не видели моря, не знали женщин, не рисовали закаты - мы и видеть-то не могли толком, только это одно розово-мягкое марево со взмывающими волнами зелени нас уносило в мечты. Пили солнце, вдыхали солнце и оттого становились все больше, и каждый испитый луч изнутри заполнял пустоту, нашу гладкую кожу натягивая, выпрямляя бока, заполняя прозрачные вазы светом. Мы уже начинали чувствовать этот свет изнутри и, хмельные от солнца, ощущали щекотку, смеялись, как смеётся все, чьё наполнение - свет.
Все вокруг изменилось, когда кто-то из нас впервые упал вниз. Открылись глаза наши и однажды с рассветом уже не было сизых, зелёных дельфинов - перед взором мелькали - листья, нежно качал ветку - ветер, иногда, проливаясь, звенели - дожди, а мы  были - яблоки. Наше дерево было вершиною мира, а высокие листья травы уходили в глубины его, растворяясь в предвечном мраке. Тот, кто падал, летел страшно долго и, упав, пропадал; мы звали его, но тщетно; позже старались не думать об этом, забывать было трудно и неприятно, и неловко, но позже - легко. По утрам, как начнется рассвет, мы вздыхали по сизым, зелёным дельфинам, созерцая зелёные листья на ветках и обнаруживая себя все еще не созревшими. Но  ни разу не пожалели о поре младенчества, когда реяли в розовом  лоне и святости: тот рассвет открыл перед нами новые горизонты, и вопросы проснулись от вечного сна - уже новые. Солнце стремительно поднималось, и мы ждали, когда, наконец,  его праздник коснется нас. Когда лучи были уже вблизи, мы предвкушали его торжество. Мы видели теперь многое - муравьиные тропы на коре нашей ветки, злых личинок, нападающих на деревья, дыхание Яблони, громкие, звонко-плотные строчки песен птиц, вылетающие из клювов и срывающие аплодисменты листьев, сплетни словоохотливых трав, из одного конца поля в другой долетающие мгновенно, а еще этих маленьких, нежно порхающих бабочек - чьих-то созданий, сорвавшихся с ветки в младенчестве и свободно, легко прорывающих ткани пространства и неба (мы увидели небо); мы увидели многое, и все теперь было изменчиво, покровы оптических иллюзий, занавешивавшие наши взоры от торжества бушующих в мире голодных страстей, в самом центре которых мы жили, защищенные крепкой веткой яблони и преходящим раз в сутки садовником.
     Словно из-за стекла наблюдали за переменами величин, лживо прочных и мнимо весомых. Покровы иллюзий теперь были сорваны - и все оказалось стремительно быстрым. Дожди приходили не вовремя, муравейник был сломан и теперь восстанавливал свою мощь теми силами, что раньше грозились  создать вавилонскую башню, даже бабочки уходили, в ветвях кутались в тишину, обращаясь клубочками пепла или тепла и пульсируя больше - не к миру. Одно только солнце ступало по небу спокойно, устойчиво день за днем проходя тот же путь, и мы ждали его возвращения, словно праздника, и встречали его каждый раз как в последний. Что может нарушить твой ход, о Солнце? Разве только - конец - всего. Ты приходишь, приносишь свою благодать, никогда не обещаешь вернуться, но всегда возвращаешься всрок, и мы впрок запасаемся тобой - а тебе не жалко, и нет ничего надежнее, Солнце, чем ты. Наша юность озарена тобой, изменчивая, устремляется вверх, разбивается волнами, но снова вдыхаешь в неё тепло свое ты, о Солнце.
У нас появилось новое занятие. Мы познали прекрасное, и теперь принялись соревноваться: у кого красивее бока? Кто испил солнце лучше, кто стал алее и звонче поёт? Если слишком долго, не в меру жгло солнце, мы призывали дождь. Дождь нисходил, благодатный, и длинными нитями свисал с неба, лаская нас, полируя бока докрасна. Становилось прохладно, легко дышать, и мы блестели, светились, омытые, сверкали солнцами. Мы были все как один, и птицы, садившиеся на ветки, пели о нас.
Соревнуясь в своей красоте, мы живее краснели, но вскоре и это наскучило нам. Мы решили теперь сочинять себе новые песни. Все стали непохожими друг на друга, каждый обрел свой истинный голос, и стали оттачивать песни, и ветер, казалось, прислушался, свои танцы забросив, уселся на нашей ветке и тихо покачивался в такт, распрямляя для вида крылья. Иногда кто-то срывался и пропадал в траву, мы вздыхали по утраченному брату или сестре. Минута молчани - только зовется "минутой", на самом деле девятнадцать секунд - это уже слишком много. Помолчали - и снова запели, вначале неловко, вполголоса, но, увлекшись, все громче и сладостнее. Так пролетали дни.
Солнце, сколько новых мелодий ты слышало в те дни! Сколько новых узоров придумали мы, совершенством влекомые в дали - куда? - к небу? - к солнцу? Ночами спали, и потому не было для нас звезд выше солнца, и не было чище его безусловного света. Летели к нему наши чистые ноты и смех, призванный к очищению, внезапно становился свободным  и легким...
Кто-то из нас однажды подметил, что дни стали короче,  а ночи - длиннее и холоднее, и мы теперь получаем немного меньше солнца, чем раньше. Мы тогда посмеялись, ведь знали, что ты, Солнце, неизменно в пространстве и времени, и продолжили петь тебе песни. Наша кожа стала тугой, твердой, яркой, наша внутренность стала нежной от испитых лучей. Ветка прогнулась под тяжестью благодатной, земле отвешивая полкон. Трава щекотала нам пятки, мы пытались вглядеться в пропасть меж сверкающих листьев ее. Ты, солнце сияло не так, как прежде; кто-то сказал - ты подмигиваешь, наверное, мол, наши песни до тебя долетели. Каждый день черный ворон садился на ветку соседнего дерева в определенный час, по исполнении определенного количества песен, и вот однажды он прилетел раньше. Мы спросили его, отчего он так рано, он ответил: не рано, не рано! От сказал, что время - есть, и оно - не стоит на месте, хоть порой и хочется, чтобы стояло. Близится, говорит ворон, осень, теперь дни короче, чем ночи, а нас, яблоки, скоро сорвут, разрежут на части и съедят. Мы над ним тогда все посмеялись, но он посмеялся в ответ и сказал: оглянитесь, глупцы! - и вспорхнул, этюд не дослушав. Подошел садовник и заговорил:
- О, моя яблоня! Я ухаживал за тобой день за днем, спасал тебя от паразитов и поливал, когда не было в наших краях дождя. Я дарил тебе столько своего внимания, сколько тебе было нужно. Но близится осень, и завтра я приду за твоими яблоками, так как завтра из тюрьмы возвращается Холод, и жена хочет угостить его яблочным прирогом. Скажи же мне, о яблоня, чего же ты хочешь в этом году взамен на то, что я отниму от тебя твоих детей?
И тогда, к нашему удивлению, Яблоня, до сих пор нас оберегавшая и спасающая от всех напастей, вздыхала и отвечала:
- Ничего не хочу, о садовник, только если ты в следующем году, когда у меня появятся новые дети, будешь ухаживать за мной с не меньшим тщанием, будешь спасать от злых паразитов и поливать, когда в наших краях не будет дождя.
И садовник ушел, а Яблоня замолчала. Мы не пели и солнце не пили. Мы услышали слово "осень" и не знали, что это такое; замерзли, хотя было солнечно и, казалось, согреться не в силах. Яблоки на соседних ветках тоже слышали разговор, и они тоже молчали. В вышине кружил Ворон, каркая и смеясь, и смех его был подобен сухому кашлю.
Мы не спали всю ночь и познали ночные кошмары: злые духи кружили в танце, злые, синие, черные, красные на фиолетовом, звезды - как тусклые призраки, насмехались над Солнцем. Утром думали, что Солнце не взойдёт, но оно взошло, как всегда. Мы запели. Хотелось немного еще подышать на пороге перед дождём. Ближе к полудню пришел садовник. Он сжал сильными руками дерево и встряхнул его сильно, и мы посыпались, звонко падая, в высокие листья травы, просачиваясь сквозь них - удивлялись о твердь земную. Там мы видели наших павших братьев, их тела прогнили и почти уже высохли, съеденные муравьями. Нас, опавших, сложили в корзину, а потом отнесли в амбар. Было темно. Мы ждали, что же будет дальше. Внезапно зажегся свет. Нам казалось, что это - солнце, но это была свеча. Пришла жена садовника. Она выбрала лучшие яблоки и сложила в корзину. Принеся нас на кухню, сказала, что будет печь пирог. Какие красивые, сочные яблоки! - приговаривала она, обнимаясь с садовником. Она разрезала нас на части - но это было совсем не больно.
        Было странно, поняли: мы - это кости, что живут внутри яблок, а яблоки - наша одежда. Мы думали, что это наша кожа и плоть, а оказалось, что мы прихорашивали наши наряды. Жена садовника испекла пирог с яблоками, а нас закопали в землю. Так и погибли.
Мы очнулись от розового марева, и открылись глаза наши с рассветом, и уже не было сизых, зелёных дельфинов - перед взором мелькали - листья и нежно качал ветку - ветер, иногда проливались - дожди, а мы теперь были - яблони. Коренились в земле глубоко, верно, прочно, а ветвями стремились в небо. На нас еще не было яблок, но вот уже первые листья прорвали почки.
В небе парил - ворон, и песня его была подобна громогласному хохоту. Она нам показалась знакомой, хотя мы видели птицу впервые.