Жила-была девочка

    Жила-была девочка на маленькой, ничем не примечательной железнодорожной станции. Когда-то это была только станция, а потом здесь  обнаружили залежи  нефти, пусть небольшие, но сразу же стал строиться  посёлок – сооружали 2-3 этажные дома со всеми удобствами для нефтяников. У них там была горячая и холодная вода, изумление  вызывало то, что они с немытыми ногами погружались прямо в белую ванну! Какое же это мытьё, недоумевали старожилы?  А главное, уборная в доме...
    Народу заметно прибавилось - ехали отовсюду, и жизнь сразу  оживилась. Построили Дом культуры, стали появляться артисты –  откровенное удивление вызвали лилипуты, доселе  вживую их никто здесь не видывал. Когда маленькие человечки прохаживались по посёлку, смотрели на них, как на пришельцев с другой планеты.

 Посёлком местные называли  ту часть нового поселения, что находилась за проложенной здесь недавно шоссейной дорогой.  А на этой  была лишь длинная улица, шедшая параллельно "железке", и располагалась примерно в пятистах метрах от неё. Дом девочки стоял практически напротив вокзала -  высокого жёлтого  одноэтажного здания с большими окнами и деревянными скамейками внутри, гладкими, будто отполированными, с закруглёнными спинками.
 
    Жила она  в ветхом домишке  - из одной комнаты и крошечной кухоньки;   с бабушкой, которая строго велела называть себя бабусей, и двумя сестричками, чуть-чуть  постарше её, младшенькой. Бабуся – вдова: муж погиб в первый же год на войне. Из её восьмерых детей выжило только трое. Сыновья  в настоящее время служили в армии, а дочь работала в соседней деревне главным агрономом, в сорока километрах отсюда. 
   Она, словно повторив нелёгкую судьбу матери, тоже потеряла мужа, хотя и в мирное уже время; и в свои 29 лет вынуждена стать для всех единственной кормилицей: мать, два брата и три маленькие дочки, которых пришлось перевезти  сюда из деревни, где так сытно и счастливо жили совсем ещё недавно полной семьёй.  и всегда ожидали  её домой истинно, как красно солнышко: тёплое, ласковое, долгожданное.

   Воспитание пришлось переложить целиком на бабушку. 
Сказать, что внучки любили её? Нет. Боялись. Бабусе нельзя было перечить никогда и ни в чём. Это была красавица, статная, с царственной осанкой женщина. Один её взгляд и  беспрекословное подчинение. Никогда не повышала голоса. Обращались к ней, естественно, на ВЫ.

    Летом Томочка, заслышав гудок тепловоза, неслась со всех ног на перрон – она любила встречать и провожать пассажирские поезда. Уже  знала все буквы и немного складывала слоги. Как и  могла прочесть на вагонной табличке непонятное ей,  загадочное слово «Адлер». Сцепивши пальчики за спиной, стояла на своих тоненьких ножках и  восторженно смотрела  на белоснежные шторки, на букетики цветов, стоявшие на столиках в вагонах.  А какие там красивые тётеньки! С  белыми волосами, как у  принцесс, – так ей казалось тогда.  Пассажиры выходили на перрон, неспешно прогуливались. Выпрыгивали шумно дети, разворачивали цветные фантики и совали в рот какие-то коричневые конфеты. Здесь царила совсем другая жизнь!


    На дворе,  меж тем, осень. Тома несколько раз подходила сегодня к окошку и с тоской смотрела на улицу сквозь мокрые от дождя стёкла. Мимо окон  то и дело с криками пробегала ребятня. И  ей так хотелось порезвиться с ними! Но на улицу бабуся отпускала их не часто: всегда находились какие-то хлопоты по дому. Особенно не любила Тома, когда ей давали стёклышко и велели скоблить молодую картошку от кожуры.
 
    Наконец-то, под вечер, бабуся всё-таки сняла с вешалки пальтишко и с раздражением сунула Томочке в руки, накинула ей на голову платок, повязав вокруг шеи,  и с недовольством выпроводила  на улицу.
А там - никого…. Тома направилась, было, к соседнему двору, – навстречу, лениво виляя хвостом, вышел пёс Жулик. Окна в доме горели все – значит, Маша с Петькой сидят дома, в своей  комнате.  А дальше идти по улице  одна не решилась.
 
    Оглянувшись по сторонам, Тома уныло побрела обратно, на ходу очищая скорлупу сваренного вкрутую яйца. Вот, никто и не увидел, что у неё  сегодня тоже есть еда!
 
Огороженного двора у них как такого не было: избёнка, за ней хозяйственная постройка, уборная, а дальше зиял чернотой  длинный, пустынный и мрачный участок земли, откуда только  недавно убирали картошку. Она почему-то вспомнила на мгновенье тот солнечный, тёплый денёк, когда присела отдохнуть на  прогретую солнцем кучу ботвы, да так и уснула... 

Вдруг, откуда ни возьмись, со стороны огородов, как тень, вырос дяденька. Постоял чуть поодаль, огляделся. Затем присел  на корточки, чиркнул спичкой,  прикуривая папиросу и  осторожно  прикрывая пламя  ладонями. Потом тихим голосом окликнул:
- Девочка, иди-ка сюда…

    Тома ещё раз взглянула  на его расплывчатый чёрный  силуэт, чуть обозначавшийся   на фоне угасающего, уходящего в ночь  вечера, как заворожённая, смотрела на  ярко-красный  тлеющий огонёк папиросы.  Она ведь послушная девочка! Но дядя-то  совсем чужой?
 
    Стоя   возле крыльца,  держала в своей ручонке недоеденное яйцо и была абсолютно спокойна. Дяденька ещё раз,  но теперь  уже властным голосом,  повторил свою просьбу.

- Дяденька, я сейчас! Я  только отнесу домой яичко, - вот так вот она решила буквально в следующую секунду! Хотя в  голове промелькнуло, - нет, она  не вернётся обратно, к дяденьке.

    И, взбежав на крыльцо, проворно шмыгнула в сенцы, поднялась на цыпочки, дотянулась до  щеколды, стараясь бесшумно  задвинуть её.
В комнате,  скудно освещённой единственной лампочкой, висевшей на коротком проводе под самым потолком,  возле тёплой печки сидела бабуся и пила чай с кусочком сахара вприкуску.

    Томочка сняла своё серенькое пальтишко, положила, молча, на скамейку возле двери. Сняла сапожки, аккуратненько поставив их рядом друг с другом. Тишком, на цыпочках, прошла в комнату и сразу же забилась в угол под столом. Бабуся внимательно слушала радиопостановку,  проводив её невозмутимым взглядом.  Томочка   долго ещё смотрела на входную дверь своими круглыми голубыми глазами, глазами  пятилетнего ребёнка. Она совершенно не знала жизни, но смутная тревога ещё долго не покидала её маленькое существо, не позволяя выбраться из надёжного укрытия.
 
    Будучи взрослой, и даже  более, чем уже взрослой,  иногда, ложась спать, безо всяких на то причин, всплывал перед глазами тот промозглый осенний вечер. Тёмный, неясный силуэт и ярко-красный,  разгорающийся от прикуривания, огонёк папиросы, чётко видимый на чёрном пространстве.  Огонёк  описывал небольшую  дугу,  когда дяденька подносил окурок к губам.  Безлюдье вокруг, его вкрадчивый, глухой голос.

Томочку  сейчас же  охватывал дикий ужас - она ныряла с головой под одеяло, сжималась в комочек, подтягивая колени к груди. А если б она тогда решилась подойти к нему?!

    Как хорошо, что в её ручонках было тогда яйцо, которое бабуся великодушно разрешила взять с собой на улицу, и что пришла внезапная мысль - отнести остаток его  домой.
И, самое главное, как хорошо, что рядом был её ангел-хранитель.