Искушение несвятого Антония

                Не приписывайте художнику нездоровых тенденций:
                ему дозволено изображать всё. (О. Уайльд)
Субботним днем отец Антоний, сорокалетний клирик Храма Живоначальной Троицы, обладатель пышных черных усов и бороды лопатой, полулежал в кресле автобуса, несшегося к побережью Черного моря, и обмахивался рекламкой металлопластиковых окон. Реклама была отпечатана на лощеной бумаге и была припасена клириком специально для этой цели. Хотя жарко особо и не было – в автобусе работал кондиционер да и светло-серого цвета подрясник из натурального льна, как нельзя кстати заказанный матушкой Анной через интернет на сайте белорусского производителя, надежно защищал от летней жары, как и осенью защищал от первых холодов. Автобус был полон, пустовало лишь одно место у окна рядом с о. Антонием: входящие пассажиры не хотели беспокоить батюшку с массивным золотым наперсным крестом просьбой пропустить на свободное место и предпочитали искать другое место или стоя в проходе дожидаться своей станции. Так и ехал о.Антоний: вольготно развалившись в кресле, откинув голову на спинку, максимально опустив кресло назад, отчего сидевшей сзади женщине, подходившей незадолго перед отправлением автобуса за благословением к видному батюшке, было очень неудобно, но она лишь недовольно косилась на священника и не смела обратиться к нему с просьбой поумерить пыл в достижении удобств.
Православный люд на станции отправления и на остановках, на которых иерей выходил размять ноги или купить мороженого или выпить бокал пива, с уважением посматривал на видного дородного священника ростом под метр девяносто и часто подходил под благословение. И о. Антоний никому не отказывал в благословении и совал руку в целующие губы направо и налево. Особенно нравилось ему когда руку целовали молодые женщины не старше тридцати и привлекательной внешности. Таких он благословлял размеренными, неспешными движениями; норовил сам сунуть руку прямо в губы молодке, не дожидаясь пока руку пожелают поцеловать и начнут ловить; любил наставлять их в благочестии, вступать в беседу и особенно вгонять в краску откровенными вопросами; провожал взглядами и однажды наткнулся на такой взгляд мужа очередной красавицы, что предпочел скрыться в автобус, где долго еще обмахивался рекламкой-веером несмотря на то, что солнце скрылось и жар спал.
О. Антоний, откинув голову на спинку кресла внимательно следил за событиями фильма в экране телевизора: лихой казак носился с мобильником в одной руке и нагайкой в другой и мстил бандитам за изнасилованную и безвинно убиенную дочь.
Автобус мчал о. Антония в город на морском побережьи, где игуменом монастыря подвизался его семинарский товарищ о. Феодосий. Их так и звали в Московской Духовной Семинарии, где оба учились – «отцы Печерские», по именам основателей монашества на киевской земле Антония и Феодосия Печерских. Повод для встречи был невесел – накануне скончался их семинарский товарищ отец Сергий, служивший подобно о. Антонию все годы по окончанию семинарии в церквушке родного села. О смерти товарища о. Антоний узнал накануне в пятницу от супруги, матушки Анны, вернувшись с местной агрофирмы, где освятил новый цех ремонта мехслужб и служил молебен «на начало всякого доброго дела», чему осязаемым свидетельством был лежащий в кармане конверт с купюрами в американской валюте. Едва о. Антоний поставил в гараж красавицу «Ауди» и появился в дверях дома, у ворот которого стоял в мешках невывезенный после недавнего ремонта строительный мусор, как матушка Анна, статная подобно своему супругу женщина тридцати восьми лет, но старавшаяся выглядеть на двадцать восемь, встретила его словами:
- Матушка Татьяна звонила – о. Сергий умер.
О. Антоний, охнув, грузно рухнул на мягкий пуфик и перекрестился: «Упокой, Господи, душу преставльшегося раба Твоего протоиерея Сергия и прости ему всякое согрешение, вольное и невольное, и мене грешнаго помилуй, яко благ и Человеколюбец!»
Супруга поднесла заготовленную толстую рюмку коньяка на блюдце с полукругом лимона, присыпанного сахаром. О. Антоний выпил, закусил и спросил:
- Когда умер?
– Сегодня утром в пять дышать перестал.
– Мучился?
– Раньше сильно мучился, долго, а сегодня уж слаб был при смерти-то.
– Хоронить когда?
– В понедельник будут.
– Евангелие читать над ним есть кому?
– Шурин его, о. Савватий будет читать.
- Савватий – это хорошо, - сморщился о. Антоний. Сергий был первым покойником из его поколения, первый из семинарских товарищей, кто умер. У него была больная печень. «Каково тебе, бражнику, мытариться будет?» - мысленно обратился о. Антоний к покойнику, любившему выпить при жизни, а вслух сказал другое:
- Стало быть, матушка, поеду я отдам дань памяти покойному и вдову поддержу.
- Конечно, поезжай, Антош! Остановишься где?
- Вдову стеснять неудобно. Чай, вся родня соберется у нее к погребению. А я лучше у Феодосия остановлюсь в обители, а в понедельник вдвоем с ним и поедем Сережу хоронить.
Сказано – сделано: позвонил о. Феодосию. Тот, уже слышавший горькую весть, благословил в субботу прибыть к нему в монастырь с ночевкой, а дальше – как и полагал о. Антоний.
Поднявшись в субботу спозаранку, помолившись и позавтракав, о. Антоний поцеловал в лоб полусонную матушку и с небольшой походной сумкой и требным чемоданчиком направил свои стопы к автостанции.
Уже вечерело, когда о. Антоний подошел к металлическим воротам монастыря, в котором не был уже несколько лет. Его поразила многочисленность висящих на прутьях ворот платков, однотонных и разноцветных. Их было множество и о. Антоний не мог взять в толк, для чего их здесь так много. В храме, где он служил, тоже висели платки для случайных захожанок, чтоб те, оторопев от ядовитого шипенья прихожанок, могли покрыть платком головы и уже с покрытой головой нести свои деньги в свечную лавку и к ящикам для пожертвований. Но в родном храме платков было не более двух десятков для большого собора, в котором на воскресной литургии собиралось до пятисот прихожан и паломников со всего района. А здесь перед маленьким храмом на отдаленном от города мысе чуть ли не сотня платков. Отгадка сама неожиданно предстала пред глазами о. Антония: из маленького монастырского храма, зацепившегося за край скалы, вышли двое – женщина и мужчина. Они направились к воротам, в которые только что вошел о. Антоний. Женщина сняла повязанный вокруг головы платок и предстала ослепительной блондинкой. Другим платком были обернуты ее длинные ноги . Под платком вожделеющий взгляд о. Антония угадал плавки. Чтоб не выпускать красавицу из поля зрения он достал мобильный телефон и листал его с сосредоточенным видом, не отводя глаз от длинноногой блондинки. Девушка хотела было попросить благословения и даже сделала шажок в сторону нового для нее батюшки, но, видимо, вспомнила, что голова не покрыта и осеклась. Но о. Антоний сам шагнул к ней и дотронулся пальцами до влажных волос блондинки:
- Бог да благословит тя, чадо!
И уже голосом попроще:– Что, хорошо после пляжа в храм зайти?
- Ой, хорошо, батюшка! Удобно очень. Мы рядом комнату снимаем, почти каждый день в храм ходим перед пляжем или после. И водичку здесь набираем в источнике.
- Хорошо, хорошо, - говорил о. Антоний, не отводя глаз от крепких грудей щебечущей красавицы и думал: «Что за источник тут забил у Феодосия? Не иначе, как деньга струей бьет.»
И точно, спутник блондинки нес пластиковую бутыль с водой и поставил ее под ноги перед воротами, чтоб снять с себя платки, один из которых прикрывал его не по-мужски обвисшие грудь и живот, а другой был обмотан вокруг бедер и стеснял движения. Разоблачившись и повесив на ворота платки, блондинка и ее спутник попрощались с о. Антонием и пошли своей дорогой.
О. Антоний оценил придумку о. Феодосия с платками. «Действительно, народ каждый день через территорию монастыря к морю спускается и помногу. Народец наш любит погрешить и покаяться, а монастырю – пожертвования. А у кого еще деньги, как не у отдыхающих. Чай, старушки-пенсионерки, в воскресный день приходящие к литургии, столько не пожертвуют, сколько орды отдыхающих, прущих каждый день. Ничего не скажешь – рыбное место у Феодосия! Да на кой ему оно, монаху! Мне бы вот так.» Отойдя еще несколько шагов от ворот, увидел он и «источник»: в двух шагах от храма из стены, сложенной из камня и предохраняющей от оползня дома и флигельки на пригорке, была выведена небольшого диаметра труба с краном. Ящик для пожертвований был здесь же рядом. И снова мысленно похвалил о. Антоний хозяйственного игумена: «Ай, да Федос! Ну, и шельма! Из обычной водопроводной воды святой источник смастерил!» Со стороны моря появилась группка людей и о. Антоний поспешил к двухэтажному корпусу, в котором были кельи игумена и немногочисленной братии (вспомнились слова игумена «корпус у нас два в одном – и братский и игуменский - все очень просто и демократично»). На пороге ему встретился послушник Лешка, выметающий пыль. Благословив его, о. Антоний осведомился, у себя ли игумен и, получив утвердительный ответ, устремился в длинный коридор с дверями келий по обеим сторонам. Дойдя до конца коридора, остановился перед деревянной дверью с изысканным резным узором и, не стуча в нее, громко произнес: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» Дождался хриплого отклика «Аминь», придавил позолоченную ручку, толкнул дверь и очутился в игуменской келье.
Лежащий на высоких подушках ногами к двери в черном подряснике тучный рыжебородый игумен Феодосий закряхтел, вставая, но о. Антоний опередил его и в два шага оказался у игуменской постели; быстро наклонившись, поцеловал правую руку о. Феодосия. А затем поднявшийся игумен обменялся с о. Антонием троекратным поцелуем в поросшие волосами у обоих щеки.
- Христос посреди нас.
- Есть и будет. – отвечал о. Антоний. – Как здоровье, отченька?
- Твоими молитвами жив, отченька. Бог терпит. Гипертония вот только замучила, проклятая. А я отца-эконома своего в отпуск отпустил на две недели. Все самому служить приходится. Хорошо, что ты приехал – завтра вместе литургийку-то послужим.
- А что, давление большое? К докторам обращался? – спросил о. Антоний , думая другое: «И на кой тебе эконом нужен? И сам неплохо справляешься».
- позавчера двести на сто шестьдесят было, а сегодня – сто восемьдесят на сто сорок. Доктора сюда вызывал: посмотрел меня, послушал, таблеток выписал разных. Предлагал в Кисловодск съездить на воды в санаторий имени Семашко. Да разве могу я обитель оставить! Да и не отпустит меня владыка. Сейчас вот давление измерю. –о. Феодосий взял со стола электронный тонометр и принялся всовывать в его манжету свою ручищу. О. Антоний подумал: «Владыка-то тебя, допустим, отпустит, да разве ты в разгар сезона такое рыбное место оставишь? Да и никто не оставит. Грех это». Он принялся рассматривать келью, в которой со времен последнего визита о. Антония трехгодичной давности ничего не изменилось. Кондиционер над окном нагнетал в келью приятный прохладный воздух. В молельном углу теплились лампадки перед образами Спаса Нерукотворного, Владимирской Божией Матери и великомученика Георгия Победоносца. Также висели иконы святителя Феодосия Черниговского и преподобных Феодосия Великого, Феодосия Печерского и Феодосия Кавказского.
- Сто сорок на сто двадцать, - возвестил о. Феодосий. – Это, отченька, по-божески вполне. Это мне и коньячка с тобой выпить можно. Да ты присаживайся, отче!
О. Антоний сел в комфортабельное кожаное креслице, а игумен переложил с поверхности журнального столика из каленого стекла на нижнюю полочку газеты, журналы и лекарства; открыл дверцу холодильника, стоящего у изголовья кровати и на столике появилась бутылка «MARTELL XO»и тарелки , вазочки и блюдца с закусками, а также вилки на салфетках.
- Ты, отченька, к французскому коньячку как относишься? Я вот пью – очень хороший. Рекомендую. А, если желаешь, так у меня в погребке виски есть какой-то хороший и вина хорошие найдутся, тоже французские.
- Не нужно виски – я эту ересь не пью. А коньячку выпью, если благословишь. Я тут тебе винца привез да стыдно тебе его предлагать, - сказал о. Антоний и достал из сумочки три бутылки инкермановского кагора и передал игумену.
- Давай-давай, не смущайся! А мы вот на нем завтра литургийку-то и отслужим. Уж не думаешь ли ты, что я на французских винах служу? Эта экзотика у меня для дорогих гостей. В воскресный день к литургии отдыхающих много приходит, сборы хорошие.
О. Антоний подумал: «Знаю я твоих гостей», и вспомнил длинноногую блондинку у ворот.
- Ну что, отченька, давай-ка выпьем и закусим чем Бог послал!
Пухлой волосатой рукой благословил игумен трапезу, налил в широкие низкие шарообразные бокалы и отцы, перекрестив по-простецки лбы, подняли каждый свой бокал. О. Феодосий обратился к о. Антонию – Я вот, что сказать тебе хочу, отченька, хоть церковь-мать и не благословляет поминать усопших с алкоголем, а мы с тобой все ж давай помянем по-простому, по-пролетарски, как весь народ православный делает по незнанке, друга нашего семинарского Сережу! Давай! Не чокаясь.
И выпили. О. Антоний, выпив,потянулся вилкой к блюдцу с нарезанным лимоном, но игумен посоветовал – Антош, ты оливочкой лучше, оливочкой! Я так больше уважаю. А потом сыры вот есть правильные: вот«Чеддер», вот «Эмменталер»,вот из мягких «Камамбер» и «Рокфор», но о. Антоний сказал – Позволь, я лимончиком – мне так привычней, - и, закусив ломтиком лимона, принялся за балык из кеты, думая о том, что не так уж и тяжелы монашеские обеты, как на них жалуются.
- Не думал я, что так скоро хоронить нам придется Сергия, - посетовал игумен. – Оно конечно, Бога он гневил – меры не знал в питии да и скандал с мальчиком этим, пономарем.
Отец Антоний с интересом посмотрел на игумена - ходили слухи, слухи, что назначение на нынешнее рыбное место он получил благодаря гомосексуальным шашням в юности с неким высоким покровителем в патриархии. И поэтому Антоний не мог взять в толк, как игумен может осуждать товарища за связь с мальчиком. Впрочем, было очевидно, что настоятель не имеет гомосексуальных наклонностей  и его содомия была ничем иным, как карьеризмом. Отец Антоний завидовал своему семинарскому товарищу и часто, любуясь собой  в зеркале, он убеждался в том, что куда привлекательнее Феодосия и по природной. Тогда он досадовал на то, что не он получил игуменский посох, а невзрачный друг.
 - Да уж, отмучился Сергий. Еще в семинарские годы не дурак был выпить, а что до пономаря, так хоть режь меня – не верю. Не замечал я за ним таких наклонностей. А матушка? А двое деток? Нет, не верю я, что Сергий был содомит!
- Скорее всего, что не был. Может, попробовать хотел. Вообще-то, люди серьезные рассказывали… Опять-таки, не забывай, что это все через пьянку. Сколько бед от нее, проклятой! Ты газеты открой – отцы детей родных насилуют спьяну. А бесу от диавола награда большая коль нашего брата иерея до греха такого доведет. Ну и пьянка, конечно. Я вот, отченька, признаюсь тебе: в прошлом году Великим постом, с унынием борясь, пристрастился к питию так, что к Пятидесятнице с трудом из запоя вышел. Светлой седмицы не помню почти. Это хорошо, что у меня отец эконом есть, который подстраховать может. Теперь вот отпуск гуляет за те заслуги. Сейчас вот отец благочинный закладывать начал. Недавно вот выпимши был и пистолетом у меня перед лицом размахивал. И за что? Господи, помилуй! – Денег я ему, видишь ли, не донес. Мало я их носил ему?! После того с давлением и слег.
- Да, я и сам иногда… Силен враг. Я тут в том году с прихожанкой замужней спутался. И тоже в Великий пост, кстати. Силен враг. А городок-то у нас маленький – позор такой! И матушке моей обида великая. Хорошо хоть муж той не узнал. Уж как я с этой блудной страстью ни боролся!
- Об избавлении от блудной страсти молись святителю Евфимию Новгородскому, чудотворцу. Мне хорошо помогает. А если рукоблудию подвержен – молись своему небесному покровителю Антонию Великому.
Бутылка опустела и о. Антоний засобирался и спросил – Отченька, а где ты благословишь мне остановиться в твоей обители?
- Антоша, уж ты не обессудь, кельи нет для тебя. Трудников сейчас много - на благо обители трудятся. Так я распорядился тебе в ризнице постелить. Ничего? Перекантуешься?
О. Антоний подумал: « Ну заливает, черт пузатый! Трудники. Да какое у тебя здесь строительство! При монастыре и хозяйства-то никакого нет. Так бы и сказал, что отдыхающим кельи посдавал». Но сказал другое – Конечно! Ризница так ризница. Мне подобает упражняться в аскетизме подобно Антонию Великому.
- Вот-вот, займись аскетикой! Я, кстати, распорядился для тебя образ Антония Великого повесить в ризнице и лампадку затеплить.
- Спаси тебя Господи, отченька!
- О. Антоний, ты, может, помнишь, на втором этаже выход есть свой из корпуса. Так ты его, уж будь добр, на ночь открытым не оставляй! Закрыть двери – не твое попечение. Ты лишь специально не открой на ночь для свежести, не то змеи могут забраться, были случаи.
- Конечно, отец игумен! Я запомню. Еще вот что: благослови меня, отче, спуститься к морю освежиться перед сном!
- Благословляю, Антоша! Хорошо ты это придумал! Я и сам с тобой хотел бы, да, сам понимаешь, нельзя – давление. Уж больно спуск крутенек. А ты сходи, конечно!
- Сейчас, только вещи свои подниму в ризницу.
- Ты ведь помнишь, где ризница у нас?
- Помню, конечно. И еще: благослови, отче, в твоем сейфе оставить свои документы и деньги!
- Давай, Антоша! У меня надежно. – О. Феодосий откинул висящий на стене ковер и набрал код во встроенном в стену сейфе так, чтоб о. Антоний не видел комбинации цифр. Сейф поглотил паспорт о. Антония, портмоне и конверт с долларами, вырученными за вчерашний молебен в агрофирме и предназначавшимися теперь вдове о. Сергия, и щелкнул металлической дверцей. Уже стоя в дверях с вещами, о. Антоний пожелал раскрасневшемуся игумену ангела-хранителя на ночь, но тот спать как будто не собирался и звенел бутылками в открытом холодильнике.
Поднявшись на второй этаж игуменско-братского корпуса, о. Антоний открыл дверь ризницы предусмотрительно оставленным для него в замке ключом и вошел в запыленную захламленную комнату с дощатым полом. Включив свет, он убедился в том, что ризницей комната называлась лишь по наличию в ней хоругвей с вышитыми образами Спасителя и Богородицы, выносимых несколько раз в году для крестного хода. А являлась по сути складом.В углу стояла мини-бетономешалка, во множестве были аккуратно сложены и беспорядочно разбросаны стройматериалы: краски и лаки в банках, строительные смеси в мешках и даже керамическая плитка, сложенная аккуратными пирамидками. Выше уровня подоконника был штабель металлических сеток от разобранных кроватей. Быльца к ним высились рядом таким же ровным штабелем. Старый комод, из-за одного края которого выглядывала старая душевая кабинка с заляпанной и уже непрозрачной дверцей, из-за другого – древняя чугунная ванна с облупившейся эмалью. Венчал картину заваленный кипой желтых с разводами газет старый унитаз с трещиной цвета ржавчины по всей высоте. Впрочем, рядом с лежавшим ортопедическим матрасом, заправленным свежей простынью, пол был чист и на стене чуть в стороне от выключателя действительно теплилась лампадка перед образом Антония Великого. Основоположник монашеского делания с изможденным от подвигов лицом держал в одной руке восьмиконечный крест, в другой – свиток со словами «се аз удалихся бегая и водворихся в пустыни» на церковнославянском. Рядом с матрасом стоял деревянный стул со спинкой, на который о. Антоний поставил свою кладь. Из походной сумки он достал полотенце и ночную рубашку чтоб вытереться и переодеться после купания.
Спустившись в темноте по восьмистам ступеням разной высоты и без поручней, о. Антоний с трудом переставлял дрожащие ноги по песку и не мог взять в ум, как ему взобраться наверх после купания. Бросил подрясник и трусы-шорты на разложенный пакет, оставил здесь же сандалии и приготовил полотенце. Посеменил к воде по остывшему без солнца песку. Ступив в воду, с удовольствием отметил, что она теплее, чем песок. Сделал несколько шагов в воде, расправил круглые плечи, нырнул и поплыл. С удовольствием греб сильными руками и таранил лбом прохладные воды Черного моря. Проплыв около ста метров, повернул обратно к берегу, проплыл немного и, перевернувшись на спину, расслабился и покорился волнам прибоя. Выйдя на берег, наслаждался легкими дуновениями приятного чуть прохладного ветерка. Хмель после застолья почти не ощущался. О. Антоний вытерся полотенцем и спешно надел ночную рубашку, увидев приближающуюся к нему со стороны кафе и спасательной вышки фигуру. Подошедший парень лет двадцати сказал, что должен закрыть калитку, отделяющую песчаный пляж от лестницы и ждет только его, о. Антония. Сам же парень покидать пляж собрался на катере, в котором у мола его ожидал товарищ. О. Антоний, не дожидаясь пока обсохнут ноги, сунул их в сандалии, прихватил пакет со своими вещами и поспешил к монастырю вверх по лестнице. Несколько раз приходилось ему останавливаться и отдыхать прежде чем подъем был преодолен. Достигнув монастырского корпуса, выбил-вытрусил песок из сандалий и устремился вовнутрь. Проходя мимо двери игуменской кельи, был немало удивлен звуками доносящегося русского шансона и усмехнулся. В ризнице первым делом повесил на спинку стула полотенце просушиться. чуть влажный подрясник, сложив, зацепил за хоругвь. Вспомнил слова игумена о змеях и не рискнул открывать окно на ночь. Выключил свет, лег на матрас, укрывшись простыней, вяло помолился по памяти. Вскоре веки отяжели.
Он идет в полутьме сельского дома. В спальне его ждет удовлетворение желания. Обьятия на диване с юной жгучей брюнеткой. Он мнет девичьи груди. Не в силах дольше сдерживаться, он швыряет ее на спинку дивана, задирает на девушке юбку, приспускает свои штаны, срывает девичьи трусики и входит в нее сзади. Девушка кричит: «Неет! Мне боольно! Не тудаа!».
О. Антоний вскочил и сел на матрасе. Рукавом ночной рубашки вытер пот со лба. Строго смотрел на него изможденный аскет с иконы, покоторой прыгало пятно света от огня лампадки. «Вот наваждение! Искушение бесовское». Но память обличала его – он вспомнил девушку. И река памяти понесла его вспять к истокам. Туда, откуда все началось.
Теплым апрельским днем двадцатилетний Антоний, еще не бородатый иерей, а бреющийся пономарь, помогавший своему отцу протоиерею Василию в алтаре, пришел к другу Сашке праздновать девятнадцатилетие друга. В подарок он принес пару кассет к видеомагнитофону с записанными на них фильмами: одна кассета с западными боевиками, другая – с порнофильмами, до которых и он и именинник были большими охотниками. В небольшой комнатке, служившей кухней уже собралась компания для праздничного обеда: кроме хозяина был их с Антонием общий знакомый Витя, крепкий бритоголовый детина, недавно вернувшийся из армии, где отслужил в воздушно-десантных войсках. Были и девушки: двоих – одноклассниц именинника он знал, а с третьей, самой красивой, знаком не был. Родителей Сашки не было, они уехали в город, оставив сына на хозяйстве.
- О, батюшка пришел! – обрадовался хозяин приходу Антония и тут же усадил его рядом с собой напротив незнакомой брюнетки.
- Что ты! Ну какой я тебе батюшка! Батюшка – родитель мой. Я только собираюсь поступать. Вот годика через четыре сможешь так называть. И не забывай тогда мне при встрече ручку целовать.
Антоний попытался прижать ладонь тыльной стороной к губам Сашки, но тот увернулся. Началась веселая возня. Темноволосая красавица, глядя на дерущихся в шутку друзей, похохатывала, обнажая ровные ряды белоснежных зубок.
У нее было необычное имя Милена. Она приехала в их райцентр к тетке в гости, а Сашку знала по агротехникуму ближайшего города, где они учились каждый на своем факультете. В эту компанию она попала случайно, не сумев долго сопротивляться настойчивости пригласившего ее Сашки. Родители Милены жили в отдаленной деревеньке района. Сев за праздничный стол с обильной выпивкой, она было заявила, что не пьет, но не выдержала уговоров собравшейся компании, сдалась и пила сладкую крепкую наливку. Закусывала Милена мало, в основном, салатиками из свежих овощей и стеснялась накладывать себе калорийные и жирные блюда. Она быстро и заметно пьянела, а именинник и Антоний следили за тем, чтоб девушка не пропустила ни одного тоста и многозначительно подмигивали друг другу украдкой. На вид Милене было лет семнадцать-восемнадцать.
Ребята пили водку, они быстро раскраснелись и вскоре захотели померяться силами в борьбе на руках. Для этого освободили от посуды часть стола, сняли с себя футболки и Антоний, еще в школе слывший первым силачом, уверенно и быстро поборол и недавнего десантника и именинника, занимавшегося в городе в секции тяжелой атлетики. Девушки с интересом следили за соревнованием и подбадривали ребят одобрительными возгласами, только Милена роняла на грудь быстро слабеющую головку и тут же вскидывала ее, непонимающе вращая осоловевшими глазами. Ребята прекратили борьбу, признав безоговорочное превосходство Антония. Витя и хозяин надели сброшенные перед борьбой футболки, Антоний остался раздетым и поигрывал мышцами груди. Вскоре Милена встала из-за стола, повела мутными глазами, одернула на себе ситцевую в цветочек юбочку и, не сказав ни слова, вышла из кухни, пошатываясь и с трудом переставляя стройные ножки. Следом за ней вышел раскрасневшийся Антоний, сказав, что ему нужно умыться в ванной.
Выйдя из ванной, Антоний повел носом, пытаясь по запаху определить, в какой из спален скрылась девушка. Ничего не уловил и наугад раздвинул голубенькие занавески ближайшей к немуспальни. Заглянул вовнутрь: девушка лежала на диване с закрытыми глазами, она никак не отреагировала на легкий скрежет металлических колец по багету. Антоний ступил в полутьму спальни и сел на диван рядом с Миленой. Он положил руку на грудь лежащей на спине девушки и она мгновенно открыла глаза и вскрикнула: Что ты здесь делаешь?
- Не спрашивай. Ты знаешь, для чего я здесь. Я не уйду без того, что мне нужно.
- Пошел вон! Ничего не будет.
- Ошибаешься, милая.
-Никакая я тебе не милая! Выйди отсюда! Я отдохнуть хочу.
А вот мы с тобой сейчас вместе отдохнем, - сказал Антоний и, запустив руки под юбку, с силой рванул и вытащил разорванные трусики. Девушка закричала - Нет! и ударила Антония ногой в живот. Он вскочил, с размаху отвесил Милене увесистую пощечину и прорычал – Молчать! Не то хуже будет! Испуганная девушка заплакала, закрыв лицо руками и с ужасом ожидая новых ударов. Насильник приспустил свои штаны, перевернул безвольное плачущее тело и вошел в девушку сзади. Она вскрикнула от боли и Антоний подумал: «Неужели девочка была?», но тут же отбросил все мысли и надругательство продолжилось. Вскоре случилось так, что выскользнул пенис и Антоний, резко вводя снова, попал в задний проход. Милена закричала – Нет! Боольно! Не тудаа! – Ничего, туда тоже можно – было ей ответом. Девушка попыталась было вырваться, но получила удар кулаком в бок и, покорившись, зарыдала в голос. А вошедший в раж Антоний был неудержим и с каждым толчком бился пахом о ягодицы Милены. Наконец он содрогнулся от удовлетворения, вытер свою плоть разорванными трусиками Милены и откинулся на спинку дивана, тяжело дыша. Переведя дыхание, он спустил штаны до щиколоток, намотал на ладонь длинные волосы Милены, потянул ее к себе и ткнул лицом в пах. Соси! – властно приказал он. Увидев занесенную для удара руку насильника, девушка принялась за непривычное занятие. Два раза неопытная Милена царапнула зубами нежную плоть ненавистного органа и два раза Антоний бил ее по щекам за это. Когда Антоний во второй раз содрогнулся от удовольствия, девушка отползла и забралась на диван. Антоний привел в порядок свою одежду и пошел в ванную умыться, а изнасилованная Милена всхлипывала, лежа на диване. Ее оскверненное тельце содрогалась, она была потрясена произошедшим с ней.
Пресытившийся девушкой и довольный собой Антоний вернулся на кухню к друзьям, те смотрели футбол по телевизору. Девушек не было: услышав первый крик Милены, они, не сговариваясь, убежали, не попрощавшись с именинником. Слишком хорошо знали они, чем заканчиваются попойки этой троицы, и побоялись подвергнуться насилию. Увидев вошедшего Антония, Сашка осклабился:
- Ну как, батюшка? Засадил?
- Ой, засадил! Как заново родился! И в шоколадный глаз засадил и на клык навалил. Сосать, правда, она не умеет – кусается, но тут главное – простимулировать ее. Пиво есть? Дай!
Сашка, подавая бутылку пива из холодильника – Благослови и нам штрыкнуть ей, батюшка! Антоний сделал первый глоток пива, махнул рукой – Благословляю. Не обижайте ее…сильно. А то я вас знаю. Чтоб не было как тогда, а то возись с ней потом.
Антоний подсел ближе к телевизору, а Сашка с Витей решали, в каком порядке пойдут к девушке. Пошел Сашка на правах именинника, получающего подарки, и вскоре Антонию пришлось сделать громче звук телевизора, чтобы не слышать крики терзаемой Милены. Через несколько бутылок пива Сашка вернулся раскрасневшийся и разгоряченный с футболкой в руке и, открыв бутылку пива, жадно начал утолять жажду.
- Сосать не научил? – спросил Антоний, осклабившись.
- Учится еще. Но успехи делает.
- А в попу пробовал?
- Само собой. Кругосветку с ней выполнил, как положено.
Витя сделал несколько круговых движений руками, как бы разминаясь, и сиплым голосом сказал: - Эх! Засажу, так засажу! Хоть до сердца не достану, но по почкам повожу. Вся троица дико захохотала и в соседней комнате испуганно вжалась в диван Милена, не зная, чего ей ждать от этого дьявольского смеха. Витя долго не возвращался и Антоний выпил больше половины ящика пива прежде, чем на кухне собралась вся компания и попойка продолжилась.
У вернувшегося Витьки было озабоченное выражение лица.
- Это, пацаны, я ей жопу, кажись, порвал.
Антоний и Сашка прыснули от смеха.
- А-ха-ха! Он ей жопу порвал! - надрывался Антоний, держась за живот и гогоча. - Ну ты и Пиночет! - обратился он к Вите и пожал ему руку.
- Так кровь, говоришь, идет? - обеспокоился Сашка за родительский диван.
- Идет, но не так уж и много ее. По-моему, ей больше больно, чем кровотечение там. Я бумаги ей туалетной дал и сказал к очку прикладывать. А она кровью не истечет?
Лицо Витьки выражало испуг.
- Мне здесь баран не нужен! - испугался в свою очередь хозяин.
- Порвать можно только толстую кишку, но я не представляю, что для этого пихать нужно в жопу, - рассуждал Антоний, - а манжетик на очке вообще эластичный. Да не парьтесь вы так - все нормально будет. Можно будет еще утром ее попользовать.
Решили осмотреть девушку чуть позже и в руках Сашки появилась новая запотевшая бутылка водки из холодильника. Снова принялись пить. Разговор вертелся вокруг произошедшего: обсудили сильные и слабые стороны Милены; каждый в подробностях рассказал, как издевался над девушкой. Решили, что грудь у нее маловата, но попка хорошая и личико смазливое, а, в целом, она – лучшая из употребленных ими девушек. Посоветовавшись, отнесли Милене в спальню открытую бутылку пива и графинчик с наливкой «раны залечить и ради утешения», как сказал Антоний.
Спустя час вошли к девушке: наливке в графине стало чуть меньше, несколько окровавленных комочков туалетной бумаги валялись на полу перед диваном; сама же девушка задремала, лежа спиной к стене и поджав колени к животу. Антоний подошел к изголовью, приспустил штаны и, гадливо хихикая, принялся водить членом по губам спящей; Сашка бесцеремонно задрал на девушке юбку и рывком поднял ногу за колено, отчего Милена застонала, но глаз не открыла, а Витька направил луч фонаря девушке между ног и они осмотрели Милену на предмет повреждений: на бедрах и ягодицах возле ануса краснели небольшие запекшиеся сгустки крови - угрозы здоровью явно не было.
- Ну вот, - успокоился Сашка, - все же хорошо, а ты кипиш поднял. Видать, треснуло очко у ней чутарика.
- Смалодушничал я, - согласился Витя, - испугался, вдруг она кеды в угол поставит.
- Ну и слава Богу, что все здоровы! - резюмировал Антоний.
Троица вернулась на кухню, где продолжила пить и через некоторое время  тяжелые головы друзей склонились на стол.
 Утром Милена встала с дивана и, превозмогая боль между ног, возникающую при каждом движении, побрела, держась за стену, в направлении входной двери. Ноги подкашивались и плохо слушались, но нужно было идти и скорее убраться из вертепа. Подобно охотничьим собакам, почуявшим добычу, насильники одновременно подняли хмельные головы со стола в тот момент, когда Милена показалась в дверном проеме кухни, пробираясь к выходу. Вид у нее был – краше в гроб кладут. Очутившись на улице, девушка жадно потянула ноздрями утреннюю прохладу, услышала позади себя шаги извергов и прибавила шагу, превозмогая боль. Не поднимая глаз, не оборачивая головы, выслушала она оскорбления и угрозы от своих мучителей и припадающим на ногу подранком поторопилась к калитке в заборе, прикрывая руками разорванную блузку. Пригрозив Милене расправой в случае обращения в милицию, друзья вернулись в дом, где похмелились пивом и принялись за уборку, не забыв избавиться от улик, – разорванные трусики Милены сожгли и бросили в нужник.
О. Антоний, вспомнивший события двадцатилетней давности, сидел на матрасе, подтянув колени к груди. В насилии над девушкой он никогда не каялся на исповеди. В родном райцентре из страха доноса и тюрьмы, а в семинарии, куда вскоре после насилия  поступил на заочное обучение, молчал, не смея признаться в столь неблаговидном поступке. Спустя год после изнасилования Сашка сообщил Антонию о том, что Милена покончила с собой и Антоний вздохнул с облегчением, а вскоре услужливая память подлеца не оставила и тени воспоминания о том преступлении. Так и жил он все эти годы: служил в храме, бабился со своей матушкой, никак не беременевшей, писал длинные проповеди с десятками цитат из Священного Писания и отцов церкви, наставлял прихожан в благочестии, складывал зеленые хрустящие купюры в тайник, вырезанный в томике Льва Толстого. Но о Милене, истязуемой тремя мордоворотами, не знающими пощады, не вспоминал.
Теперь о. Антоний сидел на матрасе, скрестив ноги, и быстро крестился и шептал  - Прости мне Господи, прегрешения юности моей! Постом и молитвой все искуплю! Милостыню буду давать. Детскому дому половину накоплений отдам. Сиротку усыновлю. Успокоив так проснувшуюся совесть, о. Антоний прилег, вытянул ноги и попытался расслабиться и уснуть. И Морфей не заставил себя ждать.
И сон повторился: тот же дом, та же полутемная спаленка, крики насилуемой девушки… О. Антоний закричал и проснулся. Он обнаружил себя лежащим на животе, ночная рубашка задралась до пояса, детородным органом в исступлении продырявлен матрас и, самое неприятное, - порвана уздечка пениса. О. Антоний вскочил на колени и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Кровь крупными пятнами обильно орошала порванный матрас. За стеной келарь, смотревший хентай, вздрогнул от крика и стонов о. Антония – Эк, наклюкались отцы, однако! Отец игумен до полночи успокоиться не мог –блатняк слушал да бутылками звенел, теперь вот о. Антоний бесов гоняет.
Корчившийся от боли о. Антоний сорвал со стула высохшее полотенце и, нетуго повязав детородный орган, остановил кровь, обернулся к иконе и взмолился –Святителю отче Евфимие, чудотворче, моли Христа Бога, да избавит мя от блудных помыслов и наваждений бесовских! Пресвятая Богородице, моли Бога о мне! Святый ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне! Преподобнии отцы Иринарше и Маруфе, молите Бога обо мне да дарует мне сон без сновидений!
Вдруг периферическим зрением о. Антоний уловил движение в дальнем темном углу комнаты. Темная женская фигура в халатике выше колен выплыла из темноты и остановилась чуть в стороне от висящей на стене иконы вполоборота к о. Антонию.
Ее длинные волосы падали на плечи. О. Антоний обомлел – это была Милена. Она была такой же, как и двадцать лет назад, когда подверглась насилию , с той лишь разницей, что тогда она была одета по-другому и на шее у нее не было этого длинного обрывка веревки с петлей, так неприятно поразившего о. Антония теперь. От страха он брызнул струйкой мочи и с трудом взял себя в руки. Девушка посмотрела на о. Антония. Он с ужасом увидел страшный чуть вздувшийся шрам на ее шее. Милена смотрела на о. Антония с убивающим презрением. Она не говорила ни слова, но к о. Антонию вдруг явились образы и картинки, никогда ранее не виданные.
Вот дружок его Сашка шепчется о чем-то с тремя парнями в большом фойе с зеркалами на колоннах и кивает головой в сторону Милены, спускающейся с лестницы. Вот уже эти  парни с Сашкой входят в комнату общежития, по-хозяйски толкая дверь. В комнате одна Милена.Она спорит с ребятами о чем-то, отрицательно качает головой. Вот уже все раздеты догола и тела сплетены в разнузданной оргии. Милене тяжело дышать – ее рот постоянно занят мужской плотью. Щедро сыпятся на нее удары и пощечины. Милена плачет.
Вот украшенная воздушными шарами, мерцающими гирляндами и еловыми лапами секция общежития. В предпраздничной суете снуют девушки из комнат на общую кухню и обратно. У двери комнаты Милены очередь из парней. Одни выходят и другие заходят. Заходят по одному и парами. Все они нетрезвы. В комнате на кровати под одеялом – Милена. Уже опухли от слез ее веки, но она продолжает плакать.
Вот хирургический стол абортария. На нем извивается Милена. Жилистые волосатые руки живодера вводят в нее блестящие инструменты и извлекают окровавленные крохотные ручки и ножки, отправляющиеся в ведро для отходов. В крови все: хирургический стол, инструментарий, ноги Милены, руки существа в белом халате, кафельный пол. Вот полупьяная санитарка уносит ведро с тем, что жило внутри девушки. Милена плачет.
Вот последняя картина: Милена в халатике лежит во флигельке на неразобранной кровати и плачет. На столе – записка. Вот Милена в сарае перебрасывает веревку через балку, вот трясущимися ногами взбирается на стул. Перед тем, как накинуть петлю, Милена плачет.
Посмотрев последнюю картину с повешением, о. Антоний вскричал – Так от меня тебе что нужно?! Предъявляй это Сашке! Келарь за стеной недовольно сморщился и, скатав из ваты шарики, заткнул уши, чтоб не слышать более беспокойного соседа. На крик о. Антония девушка повернулась к нему, сняла петлю с шеи и бросила веревку на стул рядом с матрасом. При этом в голове о. Антония возникла чужая мысль: «Мне нужна месть. Око за око – тебе это должно быть знакомо».
-Нет! – закричал о. Антоний. –Не будет этого! Убирайся! Пощади ты меня!
- Ошибаешься,- вернула Милена ему слова двадцатилетней давности и следом появилась мысль «Ты меня не щадил. Все началось с тебя – тобой и закончится. Ты знаешь, для чего я здесь (еще один привет из прошлого). Я не уйду без того, что мне нужно.
- Я иерей Божий! – с надрывом заговорил о. Антоний. –У престола Божьего служу. Я за тебя пропащую до конца дней Бога молить буду! Оставь ты меня в покое!
- Я молитв твоих не прошу. Хватит дурака валять. Я здесь не для этого. – было ему мысленным ответом.
И о. Антоний обратился к лику на иконе – Преподобне отче, Антоние, моли Бога о мне да избавит мя от бесовских наваждений! Бесстрастно взирал с иконы изнуренный лик подвижника. О. Антоний попытался было сделать земной поклон прямо на матрасе, но испытал боль в месте разрыва уздечки и оставил эту затею. Стоя на коленях, взмолился он своему покровителю - Отче–Антоние, помоги! Что мне делать?! Вдруг лик на иконе дрогнул, от чего холодок пробежал по спине о. Антония и затошнило. На чистом русском языке подвижник с иконы сказал – Делай, что велено!
- Да как же можно, отче?! – взвизгнул о. Антоний – ведь жизни себя лишить – это же прямой путь в погибель!
- А тебе и так в геену путь уготован – ответствовал старец с иконы. – Ты делай, что велено, а я посмотрю, чем твою участь облегчить можно. Прощения не жди, однако.
Больше преподобный ничего не сказал. По-прежнему мерцал огонек лампадки пред образом и неподвижно стояла фигура девушки. О. Антоний дико повел глазами вокруг – за окном начинало светать. Он встал с матраса, подкашивающимися ногами сделал шаг к стулу и снял с него пеньковую веревку с петлей, брошенную Миленой. И о. Антоний испустил истошный крик. Ужас, бесконечное отчаяние и смертное томление были в этом крике. Сбросил на пол со стула дорожную сумку, а чемоданчик с облачением и дарохранительницей аккуратно переложил на матрас. Затем встал на стул и долго прилаживал веревку к крюку для люстры. Продел голову в петлю и вслух прочел – В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой. Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй мне! Аминь. Встав на край стула, зажмурил глаза, и оттолкнулся ногами от упавшего стула. По телу пробежала судорога…
Пришедший по игуменскому благословению будить о. Антония келарь долго твердил перед дверью ризницы «Молитвами святых отец наших…», стучал в дверь, затем тарабанил. Наконец, взломав дверь, закричал и рванулся было вниз по лестнице к игумену доложить, но тот уже бежал сам, отпихнув келаря рукой и дыхнув на него перегаром. Вбежав в ризницу, игумен воздел руки и крикнул – Антоний, … твою мать! Обошел удавленника кругом, с презрением оглядев выпученные глаза, вывалившийся наружу распухший синий язык, окровавленную спереди ночную рубашку о. Антония и вывалившуюся на пол колбаску кала, процедил сквозь зубы – Вот охальник! Стоило ради этого в обитель приезжать! Возись теперь с тобой! А стоявшему в дверях, дрожащему и подвывающему келарю сказал – Так, Димитрий, тебе послушание: позвонишь куда следует и доложишь о случившемся! Менты как приедут – мне скажешь, я в храме буду. Паспорт его у меня. Родных его контакты тоже у меня есть.И, еще раз вяло ругнувшись, игумен вышел из ризницы и, спустившись, зашел в свою келью, где открыл сейф и переложил доллары самоубийцы на верх внушительной высоты стопку собственной валюты, в которой были и монастырские деньги, давно и без раздумий присвоенные сребролюбивым игуменом. Занимаясь этим, он скривил лицо и, хищно раздувая ноздри молвил: "Врешь, теперь мое!" Затем запил таблетку анальгина баночкой пива из холодильника. Вышел на улицу, вдохнул свежего воздуха, еще не прогретого южным солнцем, достал из кармана упаковку «Dirol Ice», бросил в рот подушечку и побрел к храму, охая и покачивая головой.
В направлении моря тянулся ручеек отдыхающих, поглядывавших на игру солнца на куполе храма и на тучного священника. Начинался еще один летний день.


Рецензии
Мартин здравствуйте!Ваш рассказ очень жесткий и страшный. Автору написавшему такое тоже нужно долго молиться СЛОВО имеет мощную силу Мне почему то кажется эта история правдива От этого еще страшней! БЕРЕГИТЕ СЕБЯ Вы смелый и талантливый! Бог Вам в помощь! с МОЛИТВОЙ Александр

Александр Разный   12.11.2014 17:25     Заявить о нарушении
Спасибо за отзыв, Александр! Талантливым я себя отнюдь не считаю. Прочитанный Вами дебют и правда очень жесткий. Во время его написания я представлял себе картинки в духе фильмов Тарантино. Эта вещь не имеет никакой реальной подоплеки; действующие лица и события являются вымышленными. Просто именно в этом виде замысел рассказа возник ночью и в течение последовавшего за ночью дня рассказ был полностью выписан в голове. Для меня нет табуированных тем и я считаю, что автор (пусть и такой незначительный) имеет право и даже обязанность перед собой и своим (пусть и скудным, и сомнительным) даром писать так, как хочет, как считает нужным. Предлагаю прочесть и второй мой рассказ "Человек" звучит гордо". Мне не вполне удалось воплотить замысел и показать расчеловечивание, но жести и в нем немало. Как знать, быть может, когда-нибудь эти рассказы войдут в авторский сборник рассказов, названный, ну скажем, "Жесть". Спасибо! Творческих успехов Вам и вдохновений!

Мартин Морт   12.11.2014 18:25   Заявить о нарушении
Мартин, я имел в виду не табу. Я тоже считаю, что каждый волен писать о чем угодно. Пушкин тоже писал ,,О попе и его работнике балде" - поп у него далеко не ангел! Много было чего написано, не только классиками, нелицеприятного о попах.
Я не об этом, я о Вас.

В вашем рассказе Антоний - преступник. И при этом священник! Это его грех и он вынужден, в результате, таким страшным способом расплатится.
Но,учитывая, что эту историю придумали вы, Вы и отвечаете за ее последствия.
Дело в том, что на священника (какой бы он не был по жизни), при посвящении нисходит благодать.
Придумав такую историю, вы ее материализуете, (Как мы знаем, любая мысль материальна). А значит, если такой ситуации в жизни, с каким-нибудь попом, еще не не произошло, после Вашего рассказа, что-то подобное обязательно случится.
И автором этого случая, получается, будете Вы.
Мне, кажется, в любой теме, при любой жесткости, есть границы жанра. Как и в жизни.
Что-то мне подсказывает, что про священников недостойных, писать не следует, они и так огребают по полной,(стократно)и без свидетелей.

Мартин, это мое мнение, и я, на нем не настаиваю.

Обязательно прочту Ваш второй рассказ, мне очень интересно каким он будет!
Желаю Вам счастья и успехов в творчестве!

Александр

Александр Разный   12.11.2014 21:19   Заявить о нарушении
И еще, хочу добавить. Когда происходит посвящение в священники, я, думаю, они становятся ближе к Ангелам. Ваш, же Антоний, зная за собой такой грех, пошел на это. Он хуже падшего ангела! И наказание состоялось - даже раскаяние уже не могло ему помочь. Антоний, грешник в квадрате, даже в кубе, - я бы сказал.

Александр Разный   12.11.2014 22:56   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.