Она умирает в Амстердаме

Я зашел в самолет и поприветствовал стюардессу, вытянувшуюся по стойке смирно, как дочь израильской армии. Это была женщина лет тридцати с начинающей отвисать грудью и очерченными, почти мужскими, скулами.
Она механическим движением коротко кивнула мне и рассмотрела мой посадочный талон.
Я с тем же механическим равнодушием улыбнулся ей в ответ и проследовал к месту. 11С. Чёрт, опять около прохода. Ненавижу сидеть около прохода. Кто-то обязательно заденет колено, прорываясь через проход, как мексиканцы через американскую границу. Кто-то обязательно (в попытках дотянуться до багажных отсеков) пройдётся потными волосами с живота прямо по лбу, или еще хуже - по губам. Представьте, что вам пришлось попробовать на вкус волосы с чьего-то лобка, каково, а?
В общем сидеть около прохода - скверное занятие, за исключением, может быть, только одного - всегда можно проводить взглядом задницу проплывающей мимо стюардессы.
Я энергично поёрзал в кресле в поисках удобной позиции, вытянул ноги и лязгнул замком ремня безопасности. Стюардесса в проходе уже играла в пантомимы с пассажирами, пока те в свою очередь всем своим видом старались доказать друг другу, что полет этот для них далеко не первый, и куда бежать при катастрофе они знают. Только вот при катастрофе бежать уже никуда не придется. Но кто думает о последствиях? Вы когда-нибудь садились в самолет с мыслями о том, что этот полет может стать роковым? Как по мне, так лучше сидеть на своем месте и стоически наблюдать за надвигающимся апокалипсисом.

Самолет грузно разогнался по взлетной полосе, взмыл в воздух и гладко заскользил на высоте 10 000 метров, лавируя между грозовыми фронтами.
Время от времени солнце, казалось, не отставало и летело с нами на одной высоте, и его лучи разливались по фюзеляжу золотистым оттенком, брызгая в иллюминаторы ярким светом.
Если не вдаваться в основы физики, то разве не чудо, что трехсот-тонная конструкция парит в небе, имея на борту две с лишним сотни людей, набивающих свои животы чипсами, сандвичами, запивая всё это алкоголем? Но не в этом дело. А дело в том, что если это чудо рванет, например, в небе или при посадке, то едва ли вы успеете прослушать пронзительные крики совести или сожаления. Все сгорают заживо - 100% смертность. И никаких мучений - никаких тебе престарелых домов, инвалидных кресел и очередей за пенсией.
Это происходит, и уже не важно - вы умираете в дорогом костюме или в рваной майке и запачканных кетчупом спортивных штанах. Главное, в последний путь вы отправляетесь не верхом на судне, полном дерьма, а в кожаном кресле за 2 тысячи долларов с эмблемой авиакомпании на подголовнике. И выходит, ненулевая вероятность подобного исхода - это самая приятная часть полета.



Четыре часа спустя самолет плавно приземлился в амстердамском Схипхоле. В толпе вечно ноющих по пустякам туристов я сошел с трапа, посмотрел на огромные подсвеченные буквы на крыше здания терминала и рассудил, что название аэропорта из ряда вон, и в следующий раз я приеду на поезде.
Холодный ветер в считанные секунды застегнул куртки разгоряченных пассажиров, передвигающихся все еще в форме кресел и сменил прически женщинам, которые визжали и без стеснений наполняли воздух низкопробными ругательствами. И ветер заглушал их, заставляя натягивать струнами голосовые связки, но всё было тщетно.
Темно-серая пленка на низкой высоте затянула небо, и только в некоторых местах светлые мерцающие пятна, точно от мощного прожектора, напоминали о вечернем солнце, бьющем сверху по облачности.

Я быстро расправился с паспортным контролем, простодушно усмехнувшись офицеру в ответ на его вопрос о цели моего визита в знак того, что он и сам все понимает. Он и правда всё понимал. Амстердам - один из красивейших городов Европы - знаете, все эти музеи, статуи, каналы и парки… Но нужно быть близоруким остолопом, чтобы полагать, что все эти красоты могут конкурировать с абсолютно законной проституцией и не менее законным оборотом наркотиков. Проститутки и наркодилеры теперь заполняют налоговые декларации, пополняя казну и реже кончают жизнь самоубийством из-за прогрессирующего вируса спида. О моральной деградации говорить здесь не принято. Да и к чему? Иначе всё полетит к чертям в ад.

Я забрал багаж и направился в город. Суета международного муравейника с бегающими людьми и гремящими о пол колесиками чемоданов остались позади, как только старый, скрипящий всеми вагонами поезд доставил меня на центральную станцию, что в двух кварталах от района красных фонарей.
Я на несколько минут завис на платформе; скинул на землю рюкзак, извлек из его бокового кармана сложенную вдвое распечатку брони хостела и с третьего раза прочитал название улицы - “warmoesstraat”. Здесь же, на платформе, я обзавелся бесплатной картой Амстердама. Она была из грубой и плотной бумаги и хрустела в руках, пахла типографией и духами юной секретарши, торопливо распихавшей свежеотпечатанные путеводители по коробкам этим утром.
Изучив карту и выяснив, что ночлежка спряталась где-то в глубинах “красного” квартала, я взял северо-западное направлении. Вокруг меня вихрями кружил густой и крепкий амбре с басо’выми нотами испражнений, бегущих вдоль тротуаров, усыпанных использованными презервативами, обертками от фастфуда и красными банками с белыми надписями “coca-cola”.
В этом городе я новичок, но, кажется, для Амстердама это нормально - грязь под ногами, грязь в эмансипированном обществе. За этими рваными объедками от главного блюда сюда и стекаются тысячи оголодалых туристов, чтобы можно было позволить себе чуть больше, чем в самых извращенных фантазиях.

- Кокаин, марихуанна, экстази, - заискивающим шепотом выпалил подлетевший негр в остроугольном капюшоне, как у адепта ку-клукс-клана. Он сразу начал жеманно пританцовывать справа от меня, спустив с поводка беспокойный взгляд.
- Мне ничего не нужно, - равнодушно ответил я.
- У меня самая отличная трава, мужик, - не унимался черный, скинув капюшон с головы в знак подтверждения искренности слов, - могу косяк, а могу и целый пакет, а?
- Отвали, можешь засунуть целый пакет марихуаны себе в задницу и подавиться экстази, чертов ниггер!
Нет, на самом деле я так не сказал, я деликатно предложил этому черному поискать других клиентов. После чего, осознав бесполезность дальнейших действий, он обиженно натянул капюшон обратно на голову и удалился.
Путешествуя по разным местам, я усвоил несколько правил - никогда не стоит грубить наркодилеру, особенно в том районе, где предстоит провести несколько ночей; не покупать наркотики у первого встречного - чаще всего, это деньги или, что еще хуже, здоровье выброшенные на ветер (как-то в Мадриде я провалялся без сознания три дня из-за таблетки, приобретенной у проститутки из Чехии); и вот еще одно правило, которое я усвоил - никогда не покупать таблеток у проституток, особенно у тех, что из Чехии.

Мой путь пролегал вдоль канала, над которым клочьями стоял туман. И сквозь этот туман по венам Амстердама курсировали туристические суда, в которых громоздились люди, придаваясь различным финтам своего сознания через призму легких и не очень наркотиков.
Сумерки медленно заполняли улицы и фонари вспыхивали один за одним. Сверкали отражениями витрины секс-шопов, пытаясь переплюнуть друг друга привлекательными скидками на товары с именами порнозвезд.
Этот город способен разложить изнутри любые устои, расшатать неподготовленную психику и отправить все благочестивые намерения на мусорку в черном пакете для трупов. Здесь нужны нервы покрепче и кошелек потолще.

Вскоре я добрался до хостела, заплатил двадцать восемь евро за четыре ночи вперед и получил ключи от комнаты, что располагалась на последнем - третьем этаже.
Наверх вела узкая винтовая лестница из отсыревшего и кое-где прогнившего дерева.
Каждая ступень скулила мертвым голосом, как будто где-то внизу разгорался огонь чистилища, из которого кричали души грешников.
Аттракцион был дополнен расшатанными перилами и перегоревшими предохранителями - последние два этажа даже днем погружались в непроглядную тьму в следствие отсутствия окон. И подниматься представлялось возможным только на ощупь, перебирая пальцами по дрожащим в лихорадке перилам и спотыкаясь, отбивая коленки и чертыхаясь на каждом шаге.
Комната была под стать лестнице и роскошью не отличалась. Отягощенная минималистичностью она имела три двухэтажные кровати, голые коричневые стены с подтеками от краски и затертый до дыр линолеум неизвестного цвета.
Единственная лампочка, раскалив до предела нить накалывания уныло светила из-под потолка. Её хватало лишь на четверть комнаты, остальные три четверти довольствовались безжизненным и безрадостным блекло-желтыми остатками. Посередине, на одинаковом удалении от стен, стоял стол, который был в привилегированном положении, и на его долю выпадало основное освещение. Поверхность стола была покрыта рассыпанной марихуаной и походила на макет кубинской плантации. По “плантации” были разбросаны таблетки разных цветов и размеров. Зато, в противоположной от входной двери стене чернело распахнутое окно, которое по ночам баловало постояльцев относительно свежим дыханием города.

В комнате была молодая девушка. Она спала на верхней койке у стены справа от окна. Её глаза были полуоткрыты, и едва заметная улыбка украшала её бледное лицо. Я подкрался и убедился, что она не мертва. Дышала она тихо и спокойно. Не то чтобы меня заботила эта левитирующая в собственном сознании особа, но в противном случае, к утру можно было бы легко задохнуться от трупного смрада. Я еще раз осмотрелся и, не найдя более ничего примечательного, кинул сумку на единственную заправленную и на первую оценку чистую кровать, и был таков.


2

Ночь застелила город, и улицы купались в бесконечном искусственном освещении. Как призраки перемещались в капюшонах торговцы афганской, кубинской, мексиканской, пуэрториканской дурью... на любой вкус и кошелек. Они стояли, прислонившись к торцам зданий, выныривали из замаскированных ночью улиц, спускались сверху, точно с небес, в боевой готовности по первому сигналу сделать жизнь соискателя ярче и осмысленне, хотя бы на пару часов. Дневные зловонья разбавились запахами китайской еды и арабского фастфуда. Гудели клаксоны велосипедов, мотоциклов и кэбов, мериадами проносившихся мимо.
Отбиваясь от дилеров, проворно насилующих мою зону комфорта, я прошел несколько перекрестков. На одном из следующих я остановился, закурил сигарету и осмотрелся. На деревянной скамье у входа в лавку с эклектичной витриной сидел подросток. Он покачивался взад-вперед с аутичной ритмичностью и что-то тараторил, шмыгая носом. Его угрюмая физиономия созерцала бесконечность большими на выкате глазами. Левая бровь была рассечена, и запекшаяся кровь остановилась у подбородка, где намечалась жидкая бородка. Он явно перебрал и был совсем не в форме. Ему казалось, что он скоро умрет и успел смириться с этой мыслью.
Мимо меня пронесся в припрыжку парень в длинном плаще и гавайской шляпе, позаимственную, видимо, в одном из заведений. Он резко замедлил ход и начал двигаться неестественно, раскидывая руки, делая широкие и выборочные шаги, осторожно ступая, словно сапер по минному полю. Мгновение спустя, провиляв несколько метров, он угодил головой в чугунный фонарный столб, да так, что фонарь на верхушке покачнулся и укоризненно моргнул, как будто говоря, - эй, парень, тебе конец, ты попался на чрезмерном употреблении наркотических веществ.
За глухим ударом, вызвавшим однако едва звенящий гул в столбе, последовал сдавленный стон и тело сползло вниз, и осталось в сидячем положении с безжизненно поникшей головой.
Вопли, вздохи, вспышки бессознательных выкрутасов лавиной гремели над городом. И в этой окружающей действительности был весь Амстердам. Бродячий цирк, бросивший якоря в каналах города. Абсурдный, смешной и печальный, как его клоуны.
Я избавился от пожелтевшего окурка и побрел дальше. Кофешопы, где вам без лишних вопросов, за исключением быть может вопроса о возрасте, предложат первосортный каннабис, сменялись секс-шопами, а те, в свою очередь, теснились крохотными помещениями с прозрачными дверьми из толстого, пуленепробиваемого стекла - на тот случай, если женщина не захочет иметь дело с опустившемся до повадок животного отморозком.
Да-да, за этими стеклянными дверьми извивались женщины всех известных мне этнических групп. Они картинно поигрывали разными предметами в пошлом неоновом свете, или с интересом разглядывали меня, примеряя разного рода кокетство, как новое платье. Одни сидели на высоких барных стульях и со скучающим видом подкрашивали ногти на длинных пальцах не всегда грациозных рук. Другие фальшиво, только губами, улыбались мне, а третьи искренне - улыбались глазами, припав ладонями к стеклу.

Миновав гротескные переулки, я прошелся по бульвару и оказался на площади, в центре которой помпезно возвышалась часовая башня из белого камня. И колокола над циферблатом смотрелись грозно и были едва различимы. А пика, взлетавшая ввысь из самой верхушки жалила ночное небо и растворялась в нём.
Раздался звон колоколов, и в этой мелодии было что-то зловещее - борьба реального и воображаемого, материального и духовного. Странное чувство заполнило меня с ног до головы и сделало тяжелым затылок.
Стало ясно - мне требовалось передышка и место с неистовым названием, где я бы мог залечь, и отойти от странного, поглотившего меня безумия.
И вот заведение с вполне подходящим названием замаячило в начале одной из улиц, что стрелами расходились от площади. Неоновым ярко-красным светом горели буквы - "HunnyPot".


3

Парня за стойкой, звали Джон, о чем свидетельствовала наклейка на груди. Он машинально поглаживал пышную бороду и читал газету, склонившись над стойкой.
Он поднял глаза и спросил:
- Документы?
- Ага, - ответил я и показал ему паспорт.
- Правила, - он скривил рот и повёл плечом.
- Понимаю, без проблем.
- Ну что, приятель, чем изволишь накуриться?
- А что есть?
- Что и всегда - все самое лучшее, - улыбнулся Джон, и выложил передо мной черный лист бумаги, на котором белыми буквами были выведены названия двадцати разных сортов марихуаны.
Я растерялся и начал нерешительно водить по гладкой бумаге пальцем, но почти сразу заключил, что простая случайность должна сегодня оказаться в моих легких.
- Давай "blue cheese", - уверенно ответил я и после паузы добавил, - два!
- О'кей. - Джон нагнулся и достал небольшую деревянный коробку, похожую на ящик для кубинских сигар, и в следующую секунду на стойке появились два джоинта в стеклянных колбах с резиновыми пробками.
- Пятнадцать, - небрежно кинул Джон и протяжно зевнул, откинув голову назад.
Я выложил нужную сумму и одну колбу с каннабисом убрал в карман. Джоинт из вторую колбы раскурил на месте, устроившись за круглым столом, за которым сидел предположительно француз. Он молчал, и только изредко переводил свой туманный взор со стены на свои руки и тихо говорил, - oh-la-la. А затем опять переключал все свое внимание на стену и отключался, ускакав аллюром в иные миры, где его расслабленное тело плыло по реке, вращающей мельницу эпикура.

Я раскурил джоинт и всосал густой дым каннабиса. Но мне же не вышло дойти до конца. Где-то посередине марафона я закрыл глаза и открыл их только через два часа.
Стлевший окурок остался между пальцами. Я аккуратно положил его в золотую пепельницу, боясь испачкать разноцветную и приятную на ощупь скатерть на столе. Но понял, что скатерти нет. И пепельница оказалась обычного черного цвета.
Я тряхнул головой, протер глаза тыльной стороной ладоней и вывалился из заведения и снова оказался на площади со следящим за всеми, как страж, циферблатом на башне.
- Тебе не в чем меня упрекнуть, - обратился я к циферблату, но он безмолвно и безучастно смотрел на меня, противно шевеля секундной стрелкой.
Перед глазами всё смешалось в один калейдоскоп с цветными и черно-белыми картинками, сменяющими друг друга с завидной нелогичностью.
Я закружил по площади. Хотелось есть. В меня провалились несколько американских гамбургеров, китайская лапша и четыре банки содовой, вздернув желудок на висилице. Я снова взгляннул на циферблат: минутная стрелка догнала часовую, раздался никому не слышимый щелчок и механизм запустился. Колокола над циферблатом наполнили вибрациями холодный воздух. Мне показалось, что я внутри одного из колоколов и тысячи чертей колотят в него своими копытами. Я побежал. Как африканский спринтер на дистанции в километр с препятствиями. Я летел, выжимая максимум из своего тела. Из-под земли вырастали люди, и я их сбивал, как шар для боулинга хилые кегли.
Я бежал на пределе своих возможностей. Мои легкие сокращались и сокращались, насыщая кровь кислородом, как насос аквариум с декоративными рыбами.

Вдруг все замерло, окружающие звуки пропали, оставив только пустое шипение, как на потерянной радиочастоте, и стук сердца, поднимающийся из глубины. Бежать стало вязко и невозможно. Легкие сжались в комок и задрожали, как у больного астмой. Глаза заливало потом. Я умирал.
Я окончательно остановился и повалился на ступеньки какого-то здания. Это был магазин или вроде того, но в этом время он был уже закрыт. Я отдышался и закрыл глаза. Открыл глаза и опять отдышался, и повторил процедуру дюжину раз, пока, наконец, не пришел в себя.

Напротив меня подрагивала отблесками разных цветов стеклянная дверь. За ней находилась женщина в черном нижнем белье. У нее была небольшая грудь, смуглая кожа и широкие латино-американские бедра. Она медленно двигала ими, словно уставшая под утро стриптизерша в одном из баров Лас-Вегаса.
Она проколола меня взглядом, словно тореадор быка шпагой, когда животное предпринимает тщетные попытки получить свою жизнь обратно. И быку невдомек, что все уже решено, и от него более ничего не зависит.
Смяв в комок все сомнения, как листок с неудавшимся рассказом, я вошёл и озвучил ей свои пожелания. Ее звали Черри - наверное, самое подходящее имя для шлюхи. Она когда-то была красива. Конечно, она и сейчас была ничего, но о прежней красоте можно было только догадываться.
Я в общем против подобных услуг. И по началу подобная мысль вызывает внутренние осуждения, но я всегда умел договориться со своими убеждениями и совестью и принципами, и Бог весть знает чем, оперируя удачно подобранными софизмами.

- Что? Ты хочешь, чтобы я выпорола тебя? - Черри присвистнула и цокнула языком, добавив, - да ты больной извращенец!
- Вздор! - Запротестовал я, - я же не прошу на меня помочиться!
- В общем да, - согласилась Черри и задумалась, отводя взгляд в сторону, - был у меня пару дней назад один такой. Милый парень, в общем. Я сделала ему минет, а он как выдаст - хочу, говорит, чтобы ты на меня.., ну это. Он стеснялся, как ребенок. А я ему и говорю - помочиться что ли на тебя? А он так радостно закивал...
- Ну, а ты что?
- Как что, взяла и сделала то, что он хотел.
- Да ну!
- Так и было! Не то, чтобы я делала это с удовольствием, но тот парень заплатил хорошую сумму, а я лишних вопросов не задавала.
- Дерьмо! Этот мир полон съехавших ублюдков. - Усмехнулся я.
- Ты зря улыбаешься, ты один из них, - равнодушным тоном сказала она.
- Ага, поэтому и улыбаюсь, иначе какой смысл? Поверь, пороки в результате приведут нас к правильному пути быстрее, чем воскресные походы в церковь, и, знаешь...
- Твое время пошло, - перебила она меня, - ты мне заплатил не за пустой треп, ведь так?
- Да, именно! - Живо подтвердил я, - просто возьми эту плеть и приступай у делу! А я пока закурю джоинт. Ты же не против? Я вырубил отличный косяк у парня на площади. Он сказал, что дурь у него забойная, хотя в таких вопросах я не склонен верить людям.
- Да черт знает, - она пожала плечами, - я верю только тем, кто платит наличными.
Я повертел в руках десятисантиметровый джоинт.
- Знаешь, - начал я, - это косяк похож на член еще не достигшего половой зрелости подростка, или уже достигшего, но обреченного выслушивать неудовлетворенных женщин, хотя он мог бы отлично работать языком. Понимаешь, о чем я?
- Не совсем, - ответила она, достала с настенной полки тюбик, выдавила крем на палец и начала втирать в кожу на лбу. - Причем тут подростки и член?
- Я о подростке, у которого маленький член, но своим языком он смог бы компенсировать эту оплошность создателя.
- Не упоминай имя Господа.
- Что? Вот это да! Шлюха говорит мне о Боге? Ха, это что-то новенькое!
Она дернулась и нахмурила брови.
- Что, мать твою, ты знаешь о Боге? Думаешь, раз я торгую своим телом, то не имею право рассуждать о чем-то кроме денег и секса?
- Успокойся, я не хотел тебя обидеть. Я просто хочу выкурить этот джоинт и получить от тебя пару ударов плетью. Меньшее, на что я сейчас настроен - это философские изыскания о Боге. Был он или нет, это уже не важно. Важно то, что если бы его не было, то его следовало бы придумать.
Я зажег спичку.
- Ты же не против, да? Я закурю.
Она помотала головой и развела руки, - все, что угодно, кроме шприцов.
Я поднес спичку, запалил джоинт и раскурил его, обдав лицо густым белоснежным дымом.
- Ты не подумай, что я типа умный малый. Отнюдь. Эту фразу про Бога сказал какой-то писака. Хотя я и сам его писанины не читал. Это только для того, чтобы производить впечатление на женщин. Запоминаешь цитаты и выдаешь их в подходящий момент. Вы любите начитанных ублюдков. Добродетелью я не отличаюсь, что греха таить, а вставить нужные слова в нужный момент - много ума не надо.
- Да мне все равно, - сказала Черри.
- Нет-нет, ты послушай. Я самая посредственная офисная крыса. У меня офис, вот типа твоего, тоже метров пять квадратных. Только освещение у меня не фиолетовое, как у тебя, а дневное. И еще пара волосатых дебилов за соседним столом. Они знаешь, у меня в печонках уже.
- Ты много говоришь. - Сказала Черри.
- А ты много молчишь, Черри. Могла бы быть посговорчивее с клиентом. Нет, ну я не напрашиваюсь, но все же. Мне всегда хотелось поболтать со шлюхой, понимаешь?
- Во-первых, - она сердито уперлась маленькими кулачками в бока и вытянула губы, шлюхой могу называть только я себя и мой чёртов сутенер.
- О'кей, о'кей, только не горячись, - снисходительно произнес я, повернулся на бок.
- Во-вторых, - продолжила она, - многие хотят поболтать со шлюхой, полагая, что это духовно обогатит их, сделает мудрее, ну и подобная чушь, хорошо проданная американским кинематографом. Но правда в том, что разговаривая со шлюхой, ты просто разговариваешь со шлюхой. Уяснил?
- Конечно, как скажешь. Так что, будешь меня пороть?
- Да без проблем.
Она взяла в руки черную кожаную плеть.
- Ты был плохим мальчиком? - с театральным оттенком прошептала она, похлопывая рукоятью плетки по левой ладони.
- Что? Что ты несешь? - Выпалил я, - мы тут что, порнуху снимаем?
- Ты меня уже достал, - разозлилась она, - а мне и так хреново. Я, кажется, перебрала с таблетками, чувствую себя, как дерьмо. Можешь забрать свои деньги и проваливать.
- Ладно, - вздохнул я и, сделав глубокую затяжку, от которой чуть запершило в горле, - подожду, пока ты в себя прийдешь.
Я выкурил треть джоинта. Каннабис прогуливался по моей нервной системе, как по собственному дому. Вдруг я понял, что плеть так ни разу и не коснулась моей задницы. Я повернулся на спину и приподнялся на локтях. Черри сидела на стуле, сжав левой рукой левую грудь, уже посиневшую от недостатка крови, и правой рукой держа плеть, хвост которой обвил её тоненькую щиколотку. Глаза Черри были широко раскрыты, как будто она увидела пляшущего на моей голой заднице дьявола, а все её тело покрылось капельками пота. Эта работа доконала её.
Я выругался. Её тело цвело, хотя на лице был отпечаток всех тех лет, что она торговала им и затыкала угрызения совести дешевыми наркотиками, как кляпом.

Интересно, думал я, куда она положила деньги, что я заплатил ей. Это будет по-честному. Они ей уже не понадобятся, уверен, на небесах для неё все будет бесплатно, а сутенер, который скорее всего забрал бы их, пустил бы эти деньги на развитие своего грязного бизнеса.
Пока я путешествовал в этих циничных мыслях, тело Черри как-то больше обмякло, сползло вниз, таз подался вперед, и спина выгнулась колесом. Ее голова теперь лежала на груди, а волосы небрежной россыпью закрыли бедра.

- Ну и что ты прикажешь мне делать, Черри? - сказал я вслух. Я не надеялся, что она меня услышит, но мне показалось правильным сделать вид, что я не заметил, что она отправилась к праотцам.
Я натянул штаны, застегнул ремень и задумчиво уставился на безжизненное тело. Что мне делать? В комнате стало как-то холодно и мерзко. Находится в одном помещении с мертвой шлюхой - то еще развлечение. Я осознал, что оказался в весьма паршивой ситуации.

Слева была еще одна дверь, покрашенная в тот же цвет, что и стены. Поэтому она сперва ускользнула от моих глаз. И как выяснилось, дверь вела в соседнюю комнату, где в поте лица и других частей тела трудилась еще одна женщина. И она теперь стояла в дверном проеме с выпученными глазами.
- Что... Что? - Её речь неуклюже споткнулась и упала до хрипа, - ты с ней сделал?
Она осталась стоять вкопанной в бетонный пол, но дар речи после глубокого вздоха к ней вернулся в полном объеме, и она отчетливо взвизгнула:
- Что ты с ней сделал?
Она растерянно бросала испуганный взгляд то на меня, то на бледное тело Черри и что-то восклицала. Но я её не слышал. Открыв дверь, я обернулся и тихо сказал, что Черри умерла от инфаркта, затем с трудом выдворил свое тело на улицу, где меня мгновенно вырвало на ботинки мужчины, застывшего и засмотревшегося на соседнюю дверь.
Его ботинки были прекрасны. До тех пор, пока я не опрокинул на них свой ужин и не испортил, конечно.
Владелец туфлей подпрыгнул со скоростью гепарда, и, как король чечетки, начал отбивать ногами этот танец и бешено вертеться. Танец вскоре сменился сдавленным рыком. Определенно, он очень любил свои туфли, ибо он так разозлился, что подскочил ко мне и отвесил такую звонкую и тяжелую оплеуху, какую отвешивает разгневанная жена малодушному мужу и его утреннему перегару. В ушах что-то засвистело, загудело, перед глазами сыграл партию победоносный салют владельца замечательных туфлей. Я растянулся на брусчатке и уплыл в забвение.


4

Странно, что меня никто не преследовал, когда я на полусогнутых ногах плёлся в хостел. Всё, о чем я мечтал - это провалиться под землю и оказаться в любом месте, где можно расслабиться и забыть о случившемся, как забывают о неудачном и позорном свидании. Преодолевая метр за метром, поворот, за поворотом, я оборачивался и замирал, затаив дыхание, прислушивался - не гонится ли кто за мной. Ведь меня могут приобщить к суду, к ответственности, наконец. Но наткнувшись за очередным поворотом на знакомые красные двери хостела, я успокоился и вскоре, спрятавшись под пуховое одеяло на своей кровати, уснул таким крепким сном, каким можно уснуть только в коме. И никакие крики спятивших под воздействием психотропных веществ не потревожили мой сон, который продлился без малого полутора суток.
В конце концов сон сник и сполз вместе с теплым пуховым одеялом, что согревало меня все эти часы. Я сел, свесил ноги с кровати и сунул их в ботинки, но они оказались не мои, а испанца, который занимал верхнюю койку и в этот момент спал.
Я переменил обувь и впервые застал всех соседей в сборе. Девушка, которую я увидел в первый вечер лежала на своей койке на спине и медленно, почти неподвижно, курила сигарету; за столом сидели трое, как выяснилось - шведы. Они молча и сосредоточенно скручивали джоинты (скрученные кем-то другим они не жаловали).
В окне предсумеречное небо переливалось градиентом от голубого до светло-желтого, и болезненно-бледные звезды сияли редкими зернами. Луна коммунистическим серпом висела над южным портом города

Я оделся и вышел из хостела. На противоположной стороне улицы музыкант разбрасывал баритон под звуки аккордеона. От вечерней прохлады голова оживала, как истоптанный за день газон под дождем. И тут же возникло нестерпимое желание - посмотреть, что стало с роковым будуаром, который в моих снах стал эпицентром самобичевания.

Волнение, страх, интерес и отвращение - четыре противоречивых спутника шествовали за мной, как кучка плебеев за сворой революционеров. Тщательным образом выбирая самые одинокие ходы городского лабиринта, я вышел к широкому и оживленному каналу. На одной из его сторон по моим соображениям располагался магазин, сидя на ступенях которого, мне впервые предстали смуглые бедра легкого поведения.
Я перемещался словно по воздуху, не осознавая своих действий. Убийца всегда возвращается на место своего преступления, во всяком случае об этом твердят пиджаки голливудских штампов. Я не был убийцей, и это были не шутки. Но за те сутки, что я отлёживался в моей комнате на третьем этаже, я пустил в расход сотни мыслей, полностью погрузившись в рефлексию, и мне (не судите меня) мне вдруг стало приятно думать о том, что я был причастен к смерти никому неизвестной проститутки из Амстердама. Но в то же время, мне казалось, что произошедшее могло быть не более, чем эскападой моего воспаленного воображения. Я мог подавить мозговую деятельность забористой марихуаной, съесть с десяток таблеток и отключиться прямо в оплаченных и брезгливых объятиях куртизанки, которая и выперла меня из своего притона на улицу, где я пал ниц перед разъяренным франтом.
Но любая теория должна быть подкреплена основательными фактами, особенно в таком щепетильном случае, как этот.

Я медленно и осторожно перебирал ногами, ежиминутно запуская взгляд через канал в поисках злосчастного места.
Вечерний сумрак зажигал окна, отбрасывая желтые, красные и голубые прямоугольники на брусчатку. Я устал и тут же уселся за стол уличной кофейни, случившейся на моем пути. Из ярко освещенного помещения, точно Иисус, явился длинноволосый официант в накрахмаленной рубашке с голубыми перломутровыми пуговицами. Он чинно поклонился и спросил, чего я желаю отведать. Отведать я желал кофе и джоинт, из коих в их заведении нашлось только кофе. С теми же аффектациями официант через несколько минут поставил передо мной горячий напиток и удалился, виляя бедрами.
Кофе быстро остыл и быстро закончился. Мой кошелек стал беднее и легче на пару железных евро, я встал и под пристальным взором манерного официанта продолжил свой путь к неизвестности относительно вчерашних происшествий.

Пройдя не более ста метров, я увидел то, что искал. Я скрестил руки, оперевшись локтями на сырые перила и навалился телом вперед. Запах от сточных вод, повсеместно сливающихся в канал, прыснул в лицо едким ароматом. Я отпрянул от перил и повернулся.
Руки стали влажными, спина истекала волнительным потом, грудь ломило, а ноги тяжелели с каждым шагом, когда я переходил мост. Я знал, что если не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда, и честно говоря, лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. И, сжав мышцы ануса, заставив страх немного отступить, я приблизился к двери и уставился сквозь неё. Желаемое неожиданно приняло оборот действительного. За дверью Черри в фиолетовом полупрозрачном пеньюаре с видом голодной львицы всматривалась в толпу людей, возникающих и исчезающих из её поля зрения. Узнав меня, Черри вытянула лицо, выдав свое удивление. Тот час весь мой страх испарился, почтительно уступив пьедестал негодованию и ярости.
Я постучал в дверь, и Черри нехотя её открыла.
- Что за цирк? - Медленно процедил я.
Черри состроила унылую гримасу, будто мои слова ей показались до жути странными, глупыми и скучными:
- Я каждый раз разыгрываю смерть, чтобы не работать, когда мне лень.
Она закатила глаза и махнула кистями, - обычно ваш брат сразу кидается в бега. Никто не хочет даже близко находится в том городе, где на его глазах умерла шлюха.
Она усмехнулась, и почти сразу перешла на ломаный смех.
- У одного парня даже случился настоящий инфаркт, - добавила она и громко вздохнула.
- Я не удивлен, - разочарованно сказал я, начиная уставать от этого разговора, - и что с ним стало?
- Как что? Поплыл по каналу.
- В смысле, поплыл?
- Ты что, тупой? - Черри сдвинула густые черные брови, - его сбросили в канал, он и поплыл. Здесь никому не нужны проблемы с полицией.
С меня было достаточно.
- Ты чокнутая дура, - кинул я с пренебрежением и бросился прочь.
Она что-то залепетала на испанском, но вскоре её разгоряченную речь придушил хлопок массивной двери.
Холодный ветер дул мне в спину, и я шел быстрым шагом, думая о том, что и правда, разговаривая со шлюхой - вы просто разговариваете со шлюхой.