Мадлен - часть xxxviii

XXXVIII

- Здравствуйте, а Кирилл Лещинский может к телефону подойти?
- Нет - ответил администратор станции техобслуживания - У Лещинского выходной сегодня.
   В это воскресенье ни один телефонный разговор не удавался. Одноклассница Лена, говоря по телефону, назвала Алёну Кириенко «чайкой-лесбиянкой», а потом, извиняясь, сваливала всё на просмотренный мультсериал о Бивисе с Батхэдом, песню школьного учителя из того сериала и якобы нечаянно пришедшую на ум ассоциацию. «Ну очень тупой сериал, тупее уже некуда, но вот не знаю, почему смотрела!» Анино настроение, и без того не самое хорошее, этот разговор заметно подпортил.
   Улучшить настроение, пусть и ненамного, решено было прогулкой по району, где воображение Кирилла и очередной анин сон расположили больницу «Мучения». «Папа, я с подругами погуляю!» - было брошено Василю, лежащему на диване и смотрящему по телевизору документальный фильм о военной операции Советского Союза на пакистанско-афганской границе. На табуретке между телевизором и диваном стояла кастрюля ромашкового отвара, приготовленного для ингаляций. Ирины дома не было - она ушла в аптеку за назальными каплями для Василя, и Аня решила именно в этот момент убраться из дома: будет ещё расспрашивать о том, где можно гулять в такую скверную погоду, интересоваться, какие колготки под джинсами, проверять, насколько плотно обмотан шарф вокруг горла, прощупывать, сколько кофт под пуховиком надето... Всё это - потеря как минимум двадцати минут, а время дорого - надо и район осмотреть повнимательнее, и к дяде Кириллу зайти, раз уж у него выходной, и спросить у него о придуманной им в детстве больнице.
   А по пути можно было зайти к Таранских, предварительно позвонив им. Рахит Тараканович, наверное, ещё что-нибудь интересное о Семиренковых или Демидовых расскажет. Но вот только телефон Рахита долго молчал, а потом прогнусавил голосом его матери:
- ...Руслан спать лёг. Димедрольчик укололи, левомицетинчик дали, кониум куплю...
   Не удавались телефонные разговоры. Большие карие глаза Ани, глядящие на вереницу ветхих двухэтажек и автомобильную развязку чуть поодаль, наполнялись тоской. Уныло скособочился и зарылся в сугробы ободранный двухэтажный деревянный барак, в недрах которого - за скрипучими фанерными дверьми и не пропускающими солнечный свет портьерами зелёного цвета - уснул напичканный левомицетином, уколотый димедролом, укутанный в пару детских пижам с Багсами Банни и обложенный резиновыми грелками Рахит. Мысли о тленности и безысходности нагонял взгляд на окна барака, обтянутые полиэтиленом.
   Бочина троллейбуса, разворачивающегося за авторазвязкой, пестрела рекламой собачьего корма. Не нравился такой корм Мадленке, Мадленочке. Свои двери троллейбус четвёртого маршрута распахнул с приглушенным шипением.
- Остановка «Гостиница «Юность!»» - зычным голосом объявила пожилая кондукторша. Пассажиры, выходя из троллейбуса, оказывались по щиколотку в тёмно-серой грязной реке, не замёрзшей в мороз из-за горячей воды, непонятно зачем сливаемой из ближайшего магазина бытовой техники по шлангу, протянутому по снегу от магазинных дверей до дорожных ливнёвок. С востока, от железнодорожного полотна и раскинувшегося за ним частного сектора, повеяло чем-то сырым и холодным. Шарф, обмотанный вокруг шеи трижды и закрывающий подбородок, анины пальцы машинально подтянули повыше, до носа.
- Остановка «Юбилейная»!
   О станции Юбилейной, виднеющейся за окном троллейбуса, разные страшные легенды рассказывали. Говорили, что она была заброшена до начала «нулевых» годов, а некие люди с автоматами, изредка появлявшиеся на её перроне, обстреливали короткими очередями проносящиеся мимо поезда. А может, это всего лишь легенды? Хорошо, если это так.
   Проплыли над троллейбусом конструкции ещё одной развязки. Путём, пролегающим сверху, обычно ездил на работу и с работы Василь. Справа от трассы началась промзона с бурыми многоэтажными зданиями без окон, а слева - двухэтажные деревянные общежития, брошенные половиной жильцов, длинные общественные туалеты на четыре кабинки как минимум, зловонные даже в двадцать градусов мороза горы бытового мусора, огороженные низкими дощатыми заборчиками, и вставшие коричневым льдом лужи, в тёплые времена года разливающиеся на десятки метров. Остался позади торговый центр, в котором была куплена половина аниного гардероба.
- Остановка «Продмаш»!
   Зашедшие в троллейбус на «Продмаше» парни пили пиво прямо в салоне, ржали, как кони, сплёвывали и громко хвастались, как накануне ими была изнасилована пьяная в хлам одногруппница из профтехучилища. Двенадцатилетней девочке, сидящей в нескольких метрах от них, но при этом прекрасно слышащей их сальные шутки и смачные описания совокупления, стало противно. А вышли они напротив монумента - того самого, мимо которого в анином сне проезжал грузовик «скорой помощи»: следующая остановка была нужной.
- Остановка «Кирпичный завод»!

   На месте больницы «Мучения» оказались руины кирпичного завода.
   Полное запустение почувствовались ещё на подходе к заводу, у распахнутых настежь железных ворот и брошенной проходной - с обвалившейся крышей, чёрными прямоугольниками окон, лишившихся стёкол, бесследно исчезнувшим крыльцом и проломленной насквозь чёрной деревянной дверью в метре от земли. Даже не верилось, что когда-то здесь жизнь кипела.
   Сколько, интересно, лет цеху с аляповатыми граффити на стенах, обилием копоти под крышей, торчащей из покрошившихся бетонных перекрытий арматурой, горами битого кирпича на полу и проросшими в оконных проёмах деревьями? Кто и сколько лет назад сидел в красном кресле, драная спинка которого теперь валяется у входа в цех? Куда в последний раз позвонили с зелёного дискового телефона, разбитого об бетонный пол пристроенной к цеху каморки?
   Это воскресенье не для телефонных разговоров наступило.
   Чуть слышно завыл ветер в рыжей от ржавчины и безвременья трубе, возвышающейся над руинами, слегка всколыхнул полиэтиленовые пакеты на чахлых деревьях. Отвратительна жареная курица, брошенная в кучу мусора за цехом: морозы, судя по всему, ударили вскоре после того, как курица начала гнить, так она, сгнившая лишь частично, и вмёрзла в рваные упаковки из-под молочных продуктов, погибли черви и насекомые, сдуру устроившие буйный пир в курице, и не лень же было кому-то тащить её сюда из дома, при том, что ближайший жилой дом пятистах метров от завода находятся! 
   Страх - это страх, как его ты ни назови.
   «Я реально боюсь, что америкосы ядерную войну развяжут» - говорил Василь, смотря по телевизору новости.
   «Палево, когда отец пену изо рта пускает и «скорую помощь» вызывать приходится» - говорил дядя Кирилл - «Ведь однажды могут и не вытащить, или просто не приехать...»
   «Настоящий страх - это убираться на своём «Крауне» из города куда глаза глядят» - говорил Максим иванович - «Когда позади офис твоей фирмы догорает и вся твоя квартира - в растяжках, когда за последние двадцать километров четыре раза чьи-то сожжённые машины в кюветах попадаются и все дорожные знаки прострелены, когда Алёнка на грани жизни и смерти, когда ей антибиотик нужен, а в поселковой аптеке вообще ничего кроме йода и горчичников не продаётся, что дальше по дороге и есть ли дальше дорога - неизвестно, а ехать надо... Не дай Бог вам пережить, что мы весной 2000-го года пережили, когда наш бизнес оборотни отбирали...»
   Страх - это страх, как ни называй. Аниным страхом стала тропинка между цехом и заваленными мусором канализационными коллекторами, едва виднеющимися среди сугробов. Но было страшно не в них провалиться - страшно было уйти по тропинке в мир, где ни живых, ни мёртвых не бывает. «Не ищи свою Мадленку среди живых» - говорил Ане клоун со ртом на месте глаз, но могут ли существовать живые независимо от мёртвых, а миры, в которых кого-то теряют - независимо от миров, где надо искать? Мадлен, милая и йоркширская терьериха Мадлен, выбежишь ли когда-нибудь ты или выбежит хотя бы твой призрак из-за вон того огромного железобетонного цилиндра, пустого внутри и набитого задубевшей на морозе промасленной ветошью? Словно из привычной реальности в несуществующую манит заснеженная тропинка, лишь пролом в стене цеха не позволяет заблудиться в реальностях, ожиданиях и переживаниях: за проломом оказывается небольшое помещение, в котором обнаруживаются совершенно неожиданные для царящего вокруг запустения вещи.
   На коротконогих деревянных козлах - гитара без струн, совсем недавно протёртая тряпочкой. Под козлами - целлофановый мешок с листами бумаги, на одном из листов виден текст непонятной песни, с аккордами между строк. «Дыши дном, галерея манекенов, сорок восемь хромосом...» В углу - автомобильная приборная панель, раздербаненная на провода и, судя по дизайну, снятая с выпущенного более четверти века назад драндулета.
   Потолка в помещении не было - лишь белое зимнее небо в кирпичном квадрате. И, что оказалось ещё более неожиданным, два окна у самого края квадрата, с сохранившимися стёклами, железными решётками и свежим цементом на подоконниках. Смотрит ли кто-нибудь из этих окон, и зелёные ли у него глаза? Угрожающ зелёный отблеск глаз.