цикличность

     Моя душа — арка в готическом стиле, с обезумевшими от бремени вечности горгонами на фронтоне, дочерями Форкиса и Кето. Пути неисповедимы: каждый понесёт собственный крест под сводом своей триумфальной арки. И тень от кипарисов вдоль дороги не спасёт от нестерпимой жары. А горький песок правды лучше утолит жажду, чем прохладная вода из чаши Иисуса Христа. Ибо лишь сполна изведавший, и достигший бесконечности, откроет пустую комнату без вопросов на ответы. И всё вернётся на круги своя. Конец начала заново в тантрическом танце бёдрами по кругу будет двигать миром в такт падениям метеоритов на Землю.
     Просыпаться каждое божие утро под стоны уставшего будильника — рефлекс, выработанный привычкой. Прогадаю свою судьбу на картах таро, и поведаю все тайны Мерлину — пусть заберёт их в свою звёздную шляпу иллюзий. Лишь бы этот «каменный волшебник» и для меня отвёл роль в каком-нибудь дешёвом бульварном чтиве, где по сюжету грустная комедиантка бродячей труппы остается в эпилоге вдовой, ожидая пока никто не придёт. С очередной оголенностью деревьев от холода, в канун снегопада, её чувства под ребрами покроются мхом,— и всё войдёт в привычную колею. Калейдоскоп бытия бог уронит в траву. И прощальный танец актрисы на горячих углях ночью в Булонском лесу — как моральное падение в Тартар всего человечества.
     Плотность населения на Земле не делает людей ближе в сердцах. Их разъединяют цветные очки, за которыми не видно всей искренности глаз; стёкла витрин дорогих магазинов, делящие людей на классы и виды в иерархии изобилий; душные форточки больниц, за которыми каждый молча живёт со своим диагнозом или патологией; зеркала, отображающие красоту и уродство, что тоже является неотъемлемой дефиницией человечества. И линзы телескопа «Хаббл», впитывающие в себя всю силу и величество космических глубин показывают, насколько человеческое существо искажено по сравнению с гармонией звёзд, с совершенством северного сияния, которое в норвежских легендах называют небесным танцем душ умерших дев. Каждый получит свой ярлык, как прививка от туберкулёза оставляет белый след на предплечье у младенца. Экран послужит призмой для прочтения чужих мыслей. А бетонные стены неумолимо возведутся, дабы заключить тело в свои чертоги. И только эксгумация тела человека из всех этих стен, возможно, спасёт его душу из оков привязанностей на Земле.
     Всё это напоминает момент известной пьесы, когда на пустую деревянную сцену, со скрипящем от шагов полом, освещённую одним-единственным прожектором, выходит человек в смешном костюме в старомодную клетку, с примусом в руке, и будто кричит что «мы все свободны!». Но темнота поглощает в себя звук и свет, отбивая лишь тишину. Вследствие никто так и не узнает что такое «свобода». По знаку свыше эхом раздаются аплодисменты. Шторы закрылись — спектакль одного актёра в этом городе сыгран. Об этом чудаке будет напоминать лишь пожелтевший билет в отделении портмоне, а дата будет утеряна, задохнувшись в толпе календарных событий. А люди продолжат праздновать годовщины, перебирать в памяти даты рождений и смертей знакомых и незнакомых, а ещё воскрешения богов, високосный год раз в 4, и год Дракона раз в 12 лет. Но никто ни разу не вспомнит о нищем рабочем, некогда возводивший Новый Вавилон небоскрёбов.
     Кто знал его, кто видел как жадно, вцепившись взглядом в закат на горизонте, он тоже желал себе счастья, как строил дома для других, «счастливых»? Кажется, если бы бедняки могли, то точно разорвали бы с горя, и разнесли себе по хижинам куски Солнца, а богачи застраховали и поставили бы решетку вокруг. Только вот Солнце никогда не устанет светить, пробираясь даже в самые отдаленные закоулки душ и спальных кварталов. Только в его свете видны все тени на лице отображения в зеркале, за спиной героя фильма Ким Ки Дука. Оно есть то, благодаря чему становится мыслимым понятие совершенства, зла, гармонии и диссонанса. Страх, в больших, как чайные блюдца глазах, теряет свою силу, и преломление световых лучей создаёт этот мир в цвете.
     Тени непоколебимых истин безумцев спрятались в серванте, поедаемые молью тщеславия. Никто не увидит новорождённых голубей или погибающих кошек. Они уносят тайну своего рождения и ношу отчаянья перед смертью за границы дневного освещения. Так умирает время, когда люди забывают имена вещей, и всё плавно погружается во мрак неведения. Так умирают идеи среди людей, не вернувшись в мир эйдосов; и не крикнет Платон на гильотине веков о том, что они вечны. Камеи закаменеют на ложах, где дремлют в позе эмбриона, ангелы, – во сне они обрастают пухом, и слушая сонаты уличных пианистов забывают свою лунную дорожку в Град Божий. Тела грешников превратятся в камни, дабы вновь пройти свой полный круг по орбите до ангелов, дабы быть всем, что есть в этом мире. Дабы всё воплотилось в материи.
     С приходом северного ветра в сердцах людей что-то изменилось. Тело от дрожи, и присохшей к губам боли, пойдёт трещинами. Воздух станет душным, и будет парить как перед грозой. Кто-то почувствует первые благословенные капли на стеклянном куполе своей души, отчего та разобьет стекло изнутри, и обретёт свою подлинную свободу. Вскоре по суставам водопроводных труб стечёт тонна небесной воды. Всё, что накопилось — обрушится, дабы быть вновь перерождённым. И когда вся гармония мира совокупится внутри себя, и застынет в единой точке — солнечном сплетении того, кто любовью и самопожертвой возвысится над самим собой, установится равновесие Мировой Души. Тадж-Махал примет нашу исповедь, нас, утопающих по ключицы в новых иллюзиях, которые оголятся правдой с первым заревом в небе.
     Заснуть, когда мир умрёт чтобы переродиться, и родиться вместе с ним под птичьи ля-миноры. Чувствую, как за моей спиной сплетаются чьи-то руки в объятия, стекают линии на руках человечества в одну реку крови, завершающую свой путь по венам к сердцу. У меня засосёт под ложечкой — значит, я жива: дышу порами и размножаюсь корнями. Я взберусь в темноте по пластиковым деревьям к люминесцентному солнцу, нащупаю чью-то пластилиновую руку, и буду держать её ровно столько, сколько потребуется времени мотыльку, летящему на свет, чтобы погибнуть. Это всего лишь мгновение в понимании человека, и ничто в отношении космоса. Ощущаю, как в моих лёгких оседает звёздная пыль. Но я не хочу больше вновь рождаться из телевизоров. Выпрыгну в окно, чтобы реинкорнировать в Человека.

[картина: Сантьяго Карузо Danse Macabre - "La Condesa Sangrienta"]