Простая история

1.

   Марине было сорок восемь лет. Она никогда не была замужем, у неё не было детей. Мужчин у неё тоже никогда не было. Не довелось. Так что с точки зрения нашего доброго общества она слыла обычной старой девой со всеми вытекающими…

   Марина жила с мамой, моложавой активной старушкой, нежно любила её, баловала любимицу-кошку Лапку, ходила на работу, а с работы – домой. Вопреки устойчивому мнению о старых девах, Марина не вышивала крестиком, не вязала племянникам носочки и варежки, не завидовала замужним подругам (их у неё не было) и не брала работу на дом, чтобы сидеть с кружкой кофе над трудным проектом до утра. Чаще она просто ленилась, валялась на диване или уплетала мамины блины с разными начинками.

   Она была некрасива: чуть полновата, с короткой стрижкой, широкими скулами, ясным взглядом сквозь сеть тонких морщин и подвижными губами. Неловкая, будто медвежья, походка делала Маринину фигуру ещё более неуклюжей. Однако весь её облик чем-то привлекал внимание, в нем улавливалось будто бы предчувствие какого-то необъяснимого, незнакомого обаяния. Таким же образом многолетняя берёза, освещённая осенним холодным солнцем, сбросившая уже половину своих золотых листьев-монет, заставляет смотреть на себя прохожих, приковывает их взгляды на мгновение и отпускает.

   Марину любили. Женщины – за искренность и спокойную молчаливость. Мужчины за то, что Марине можно было доверить любое дело и забыть о нём; потому что оно обязательно будет сделано так, как надо; а часто – лучше, чем так, как надо.

   О личной жизни, особенно на работе, Марина говорить не любила (нечего было говорить). Другие её не спрашивали (не о чем было спрашивать) – деликатно неловко молчали в неудобные минуты.

    Ещё она не любила одинокий цветок гвоздики к 8 Марта. Цветок, конечно, был не виноват, но Марина его не любила. Всегда оставляла на работе. А другие дамы брали гвоздики домой. Как-то нелепо смотрелись эти бедные цветы, выглядывающие из сумок и пакетов.

   Марина же часто, не только к 8 Марта, заходила в цветочный магазин у дома и покупала герберы. Она любила сочно-красные, оранжевые, белые, розовые. Покупала просто цветы, без упаковки, несла их домой, радостная. Прохожих привлекал её букет: женщины завистливо косили глаза, украдкой вздыхали; мужчины испытывали неловкость и странное чувство вины неизвестно к кому. А Марина играла с проходившими мимо неё людьми в эту лёгкую игру-обманку: «Пусть думают, что мне их подарили!» Марина кивала незнакомцам, дарила им лучистость своих взглядов и улыбалась, мысленно обращаясь к выдуманным своим историям. Прохожие ловили лёгкость её настроения, и их взгляды тоже светлели.
 
   Марине было хорошо и спокойно в своих фантазиях, где всё просто, понятно, всё так, как хочет она. Действительность же часто пугала. Особенно те её места, где появлялись мужчины. Как только кто-то, например, новый человек в их коллективе, проявлял к ней мужской интерес, Марина будто бы замирала, торопливо залезала в свою уютную раковину, сооружённую её воображением ещё лет двадцать пять назад; сидела там тихо, как мышка, до тех пор, пока кто-нибудь открывал новичку глаза, объяснял ему, что это «дохлый номер». Все успокаивались, всё становилось на свои места, и жизнь продолжалась. Только каждый вечер, ложась спать, Марина тихо, целуя свой маленький нательный крестик, шептала: «Господи, если Ты хочешь, пошли мне мужа, какого Ты хочешь».

2.

   Сегодня он принёс на работу конфеты. Вспомнил старую детсадовскую традицию и подумал, что будет весело. Нет, день его рождения вся компания, где работал Арсений, уже отметила три недели назад на чистом воздухе. Сегодня же, по случаю вручения паспорта, он принес восемь кило самых разных конфет (хотел купить сорок пять килограммов – по количеству прожитых лет – но побоялся за состояние здоровья коллег), ходил по кабинетам и осыпал конфетными горстями своих сослуживцев. Все смеялись, даже гоготали и, дурачась, бросали в него его же конфетами. Взрослый мальчишка – так называли Арсения его коллеги за глаза – был всеобщим любимцем. Арсений же больше всего на свете любил свою работу. Он был отличным юристом и самозабвенно отдавался любимому делу.

   Бумажная рутина, которую никто не любил, выматывающие переговоры с партнёрами, с конкурентами, от которых у всех случались головные боли, затяжные судебные процессы только придавали Арсению сил и поднимали настроение. Глаза его светлели – серый цвет переходил в тёмно-голубой – и весь он преображался, светился крепкой энергией сильного человека.

   Не менее самозабвенно Арсений увлекался женщинами. Не без взаимности. С какой-то порхающей лёгкостью и молодые девушки, и дамы постарше бросались в его объятия. А он думал, что любит их всех. С нежностью, с трепетностью почти первой любви. Но такая любовь часто была коротка. Как цветок, раскрывала свой бутон и скоро роняла лепестки. Остывала. При этом Арсений удивительным образом умел нежно и необидно расставаться с каждой из женщин, избегать ссор и драматических историй. Только после каждой такой истории будто бы ныла его душа, а какая-то часть его личности в образе вредного старика в шляпе и с тросточкой иронично усмехалась, точно собиралась сказать: «Ну и что, друг мой? Что дальше?»

- Гореть тебе в аду! – Не раз говорил Арсению его друг Семён. Вот и теперь они сидели в холле их офиса, разговаривали об очередной любовной истории и пили кофе из автомата.
- Но за что гореть-то? Это же волшебно: эти их губки, ушки. Эти прохладные, воздушные грудки, словно облака, словно… безе, нежное такое…
- Безе не нежное. Оно жёсткое, хрустит и царапает нёбо. – Семён отхлебнул глоток из пластмассового стаканчика и почувствовал, как его нёбо царапнул горячий кофе, а не хрустящее безе.
- Да ты сам представь… Представь их колени. Это же сахар!
Семён, прищурясь, посмотрел на друга, потом вспомнил мягкие колени своей жены Алёны, и ему захотелось домой.

   Некоторое время они молчали. По коридору сновали люди. Движение было будто в час-пик на улице. Семён толкнул друга: напротив них, у стенда с информацией, стояла Марина и что-то на него приклеивала.
 
- Не всё тебе семечки щёлкать, пора сразиться с тяжёлой артиллерией.
- Ты чего, Сёма? Это же Измаил!
- Вот и бери Измаил, Суворов, ты же ни одного сражения не проиграл. Проигравший угощает победителя эспрессо!

   Азарт не переживающего поражений игрока неожиданно захватил Арсения. Он улыбнулся и подмигнул другу. Что-то тревожное шевельнулось в душе – никогда он не заключал таких пари. «Совесть, что ли?» - подумал Арсений. Но тут же мотнул головой и, скомкав это тревожное, словно лист бумаги, вместе с пустым стаканчиком выбросил в урну.

- Пора! – Арсений поднялся. – Дел много. Он кивнул товарищу и шагнул в толпу снующих по коридору людей.

- Гореть ему в аду. И мне вместе с ним. – Семён неспешно допивал остывающий уже кофе. И у него было много дел, но он к ним не торопился.

3.

   Через несколько дней на столе Марины появились красные герберы. До чего же они были свежи и трепетны! Лидия Степановна и Надя лукаво переглядывались, поджимали губы. Молчали.

   Марине было досадно. Досадно, что теперь не она, а с ней играли в чужую игру (конечно, она уже знала, что её раритетная девственность оценена в один стаканчик эспрессо). Досадно, что в этой игре участвовали её любимые цветы. Она взяла их со стола, чуть прижала к груди, подержала, почувствовала упругость стеблей, подышала травянистым ароматом, поставила в вазу у окна. Домой не взяла. Они остались в пустом кабинете на ночь.

   Арсений пытался ухаживать за Мариной. У него ничего не получалось. Нет, Марина не отказывалась от его предложений пообедать в кафе или пройтись после работы по набережной. Набережную Арсений любил и приглашал туда всех своих женщин. В любое время года набережная дышала свежестью и оптимизмом. Но сейчас всё было по-другому. Почему-то Марина забирала у Арсения силы, оптимизм, уверенность. Она смотрела на него ясным взглядом, прямо, без кокетства. И эта прямота выбивала его из равновесия. Привычные для других женских ушек комплименты не трогали Марину, она будто бы не слышала их. Лишь уголки её губ иронично взлетали вверх и в тот же миг опускались.

   Душа Арсения опять принялась поднывать. Он понимал, что Марине все эти штучки ни к чему; что нужно придумать что-то иное… Арсений не знал, что придумать. Он каменел перед её беззащитной искренностью. Все его навыки обольщения теряли смысл, вообще выглядели пошло, и горько было Арсению думать о них. Своей ясностью, добродушием Марина привязывала его к себе всё крепче, но он, ещё не осознавая этого, сопротивлялся.

   Иногда ему становилось её жаль, и он стремился защитить её от шлейфа двусмысленных фраз, дурацких улыбок и смешков. Но Марина не нуждалась в его защите. Всё это к ней не приставало. Её серо-зелёные глаза по-прежнему излучали ясный свет. Никто ведь не замечал лишнюю морщинку на её лице. Да и какая разница, отчего морщинка: то ли солнце светит в глаза, то ли плачет душа. Упавшие плечи можно укрыть красивым палантином.

   Иногда она его раздражала, просто приводила в ярость своим тихим спокойствием. В такие моменты Арсений просто по-животному хотел схватить её, сорвать одежду и целовать. Больно! И чтобы она плакала. И отдавалась ему со стоном. А потом она подкарауливала бы его где-нибудь в тихом месте, робко и порывисто целовала его глаза, губы и умоляла о новой встрече.

  Но этого не случалось. Марина была спокойна, молчалива, лишь куталась в свой красивый палантин; и герберы, которые он приносил ей теперь почти каждый день, по-прежнему оставались ночевать в кабинете. Арсений ведь не знал, что она уже давно, целое лето, жила в своей уютной раковине, как жемчужинка.

- Давай водки выпьем! – Предлагал Семён, жалея своего осунувшегося друга. Но Арсений лишь качал головой, тихо мычал и сжимал кулаки. В другой раз Семён, робко взглянув на Арсения, почти шепотом произнес: «Может быть, тебе, это… к психологу сходить?» Арсений дико сверкнул на него глазами и ушёл к своей рутине: к искам, доверенностям, договорам, - только там ему было немного легче.

   Однажды, в момент особенно сильного приступа ярости – эти приступы уже изводили порядком – Арсений схватил какие-то листы бумаги и стал рвать их на части. Сначала пополам, потом ещё пополам, потом ещё… Он рвал их до тех пор, пока листы не превратились в маленькие клочки, похожие на листья пожухлой осенней сирени за окном. Всё это было бы не так плохо, если бы в этот момент Арсений не находился на важных переговорах, где присутствовал и шеф. Кроме этого, лучший юрист компании у всех на глазах разорвал только что подписанный контракт, который стоил многим сотрудникам немало бессонных ночей.

   Пауза затянулась… Шеф Альберт Петрович как-то смешливо, по-мальчишески смотрел на Арсения.

- Прошу меня извинить! – Бледный Арсений с трудом шевелил языком. – Произошла ошибка. Вот еще экземпляры контракта. Господа, прошу ознакомиться.

   С утра, не зная зачем, на всякий случай, Арсений распечатал несколько лишних экземпляров многострадального документа. Теперь Ангел-Хранитель спас его. Дальше последовала знакомая Арсению рутинная работа сверки текста… Все завершилось благополучно. Кое-кто всё-таки посчитал за честь сказать «лучшему юристу» пару колких словечек.

   Рабочий день закончился. Арсений вышел на улицу и стал часто вдыхать холодный сентябрьский воздух. Целый день он не видел Марину. Знала ли она о его проколе? Арсению очень захотелось именно сейчас увидеть её. Он вернулся в офис, поднялся по уже гулкой от безлюдности лестнице, коснулся ручки двери. Кабинет был открыт. Видно, Лидия Степановна опять забыла ключ. В кабинете никого не было. Арсений ступил в тихий полумрак, посмотрел на окно. На подоконнике стояла пустая ваза. Как-то неуверенно забилось сердце Арсения, будто сомневалось, биться ему вообще или нет.

- Пойду к ней. – Подумал Арсений.
- Ты пойдёшь к ней и будешь стоять под окнами как дурак? – Скрипуче спросил старикан в шляпе.
- Пойду как дурак! – Уверенно вслух сказал Арсений. И пошёл.

4.

   Он увидел Марину издалека. Она сидела на скамейке во дворе своего дома под толстым клёном. Марина его не видела, сидела к нему спиной. Арсений осторожно подошёл и сел рядом с ней на скамейку. Марина ела орешки. Доставала по маленькому орешку из шуршащего пакетика и аппетитно хрустела. Рядом стояли пакеты с продуктами, лежали его герберы.

- Привет! Давно здесь?
- Давно, я люблю здесь сидеть (хрум-хрум), воздух свежий, тихо.
Ни слова об утреннем случае. Знает? Не знает? И опять: хрум-хрум.

   Яркий осенний закат, который уже заливал жёлтой краской двор, стал разбавляться грибным дождем. Сначала несколько круглых капель плюхнулись на асфальт, потом другие капли зашуршали в листьях клёна. Тонкие струи засветились в блестящих лучах.

   Арсений отобрал у Марины пустой уже пакетик из-под орешков, машинально бросил его куда-то вбок, под скамью, взялся за пакеты.

- Пойдём, помогу донести. – Потом осёкся.- А где мама?
- Мама у сестры гостит. – Уголки Марининых губ снова дрогнули в ироничной улыбке. Вместе с уголками дрогнула маленькая бородавка на её правой щеке. Арсению оказалось просто жизненно важно прижаться к этой её бородавке, к родной её щеке. Он вздохнул и прикрыл глаза.

   Марина встала, отряхнула руки от орешковых крошек и, прихватив герберы, пошла к дому. Арсений, схватив пакеты – за ней. Десять, двенадцать шагов, четырнадцать…

- Что со мной? – Думал он. И сердце его билось как-то аритмично, и плакала душа, и старик бормотал что-то невнятное.
- Что со мной, Господи? – Арсений вдруг испугался, что Бог немедленно ответит ему, и ответ будет страшен. «Что Бог соединил, то человек не разъединит», - выплыла из памяти странная мысль и исчезла. От неожиданности Арсений споткнулся и закашлялся.

   Наконец, добрались до квартиры. Щёлкнул замок, и Арсений оказался в маленькой прихожей. Марина повернулась к нему. Почему-то повесила на плечо свою маленькую сумочку, которую держала в руках, хотя её можно было повесить на крючок у двери, молча взяла у Арсения пакеты и так, с пакетами, сумочкой и цветами, пошла на кухню.

   Когда дверь открылась, то через большое окно на кухне в глаза Арсению ударил всё ещё играющий на улице закат. Арсений зажмурился, засмущался в своей беспомощности и, чтобы скрыть это смущение, стал разглядывать прихожую. Кошка Лапка кокетливо выглянула из комнаты, пошевелила усами и снова исчезла.

   В проёме двери появилась Марина. Она была уже без пакетов, без цветов, только с этой дурацкой сумочкой. Закат золотил её короткие волосы. От этого волосы казались маленькими антеннками с какими-то причудливыми шариками на кончиках. И вся Марина стала похожа на инопланетянку. Арсений сделал шаг вперёд и дотронулся губами до её губ. Губы были холодные, солёные, податливо-мягкие и пахли орешками. Он не мог целовать Марину полно и глубоко. Достаточно было лишь предчувствия этого поцелуя. Арсений вдруг подумал: «Раненным в живот солдатам не дают пить вдоволь. Им смачивают губы влажной ваткой…» Легким и каким-то интимным движением Марина уронила сумочку и закрыла глаза.

   Потом он захотел поцеловать её руки. Он взял её руки в свои и почувствовал шероховатость ладоней. То были маленькие сухие мозоли. Он повернул её руки ладонями вверх и стал целовать эти мозоли. Руки тоже были чуть солоноватыми и тоже пахли орешками.

- Теперь иди. – Тихо сказала Марина и улыбнулась уголками губ. – Купи себе и Семёну кофе. Арсений осторожно посмотрел Марине в глаза. Иронии не было. Была спокойная радость. И плечи не казались упавшими теперь. Это были просто маленькие хрупкие женские плечи. Успокоенный, он кивнул ей и вышел в коридор. Марина закрыла за ним дверь и стала слушать звуки его шагов.

   Арсений спускался по лестнице. Сердце билось спокойно и ровно. Душа улыбалась. Другая часть его личности, устав от переживаний, молчала, видно, дремала. Решение было принято.

***
   На следующее утро Арсений увидел своего друга на его любимом месте: в уютном тихом уголке холла, на диване, со стаканчиком дымящегося напитка.

- Здоров! Сём, а не купить бы тебе эспрессо на свои деньги?
- Уже! – Семён поднял руку со стаканом и улыбнулся. Арсений кивнул другу и растворился в утренней суете офисной жизни.

   Семён ещё несколько минут сидел на месте, задумчиво глядел в полутёмный угол холла, где погибал без полива одинокий, всеми забытый фикус.
- Бог спасает грешников. – Задумчиво произнёс он сам себе и решительно поднялся с дивана.