Нарцисс

НАРЦИСС

           Не  бывает  истинно  прекрасного
                без  некоторой  доли  странности.
                Фрэнсис  Бэкон
       Шаловливый солнечный лучик, попрыгав по дырявой крыше шалаша, пролез сквозь спутанные ветки лиан, подкрался к закрытому глазу спящего, и, найдя щёлочку между его ресницами, моментально юркнул в неё.
       Кинсли поморщился от такой неслыханной наглости, перевернулся на другой бок, и послушно проснулся.
       Солнце стояло уже высоко, и это было ясно уже по тому, что воздух, полный ароматов цветов и пения птиц, не холодил больше кожу, как это бывало ранним утром. Прямо перед широко раскрывшимися глазами Кинсли качался выросший за эту ночь большой сочный лист, по которому забавно маршировал землемер.
       Завтрак пришёл на стол к Кинсли сам…
       В желудке стало чуть менее свободно, и чуть более шумно. Кинсли добавил в горнило пищеварения ещё кое-что из своих старых запасов, и почувствовал, что может смело и энергично начинать новый день. Трудовой или праздный - по усмотрению его персоны. Остров был обитаем только им самим, и  ПОКА  Кинсли это вполне устраивало. Он был полноправным хозяином этого затерянного в бескрайнем Океане крохотного мирка, его королём, и больше никто здесь не претендовал на трон.
       Кинсли выбрался из шалаша и сладко потянулся, настраивая на дневную активность оцепеневшие за ночь мышцы своего тела. Было сумрачно - густые кроны деревьев почти не пропускали света, поэтому разбудивший его лучик совершил, можно сказать, подвиг. Такого ещё не бывало, поэтому Кинсли пришёл к радостному выводу, что погода сегодня, как никогда, безоблачная.
       Это непременно следовало проверить.
       Сбежав по крутому склону на широкий песчаный пляж, он вылетел из-под монолитной крыши тропических дебрей, и чуть не упал, налетев на ослепительный жёлтый свет солнца. Свет упёрся в грудь, притормаживая Кинсли, а крикливые по своему обыкновению чайки тут же одарили его своим шумным вниманием.
       От их сварливых воплей опять зазвенело в ушах. Кинсли набрал руками две горсти уже горячего песка и бросил их повыше вверх, отгоняя от себя назойливых птиц.
       - Э-ГЕ-ГЕ!!! - восторженный крик вырвался из груди сам, помимо его воли; он был спровоцирован свободой, ярким солнцем, и почти бездонной голубизной неба.
       И Океаном. Он звал Кинсли к себе, он тянулся к нему узким заливом, он сверкал яростным блеском бликов.
       Кувыркнувшись несколько раз в песке, избавляясь от избытка чувств, Кинсли обрушился с невысокого обрыва в неподвижную воду, и аж застонал от наслаждения, когда ещё прохладные струи приняли его в свои объятия, и ласково смыли с кожи шипучий пот вместе с приставшими к нему колючими песчинками.
       Кинсли нырнул и выпучил глаза. Расплывчатые причудливые водоросли  изящно выгибались в залитой подвижным светом глубине. Мелькали неясные тени.
       - Бу–бу-бу–бу-бу!.. - Кинсли шумно выпустил из своих уставших лёгких уже никуда не годный воздух и, задыхаясь от желания хлебнуть свежего, вынырнул на поверхность. Очень долгий вдох завершился очередным восторженным воплем, от которого вечно любопытствующие чайки шарахнулись, как от опасных стрел.
       Кинсли какое-то время полежал на воде, широко раскинув руки и ноги, и глядя в бесконечно далёкое сегодня небо – неслыханно голубое и невозможно чистое.
       Жизнь была удивительна и прекрасна! Сегодня она была чуточку прекраснее, чем вчера и гораздо прекраснее, чем позавчера. А какой же она будет завтра?..

       Кинсли выбрался на берег. Океан точно окаменел в своих берегах - ни ветерка, ни ряби. Ветер улетел куда-то очень далеко по своим загадочным делам, последние волны ещё ночью разбились о прибрежный песок, а новые сегодня делать было просто некому.
       Кинсли слегка приуныл. Без волн и Ветра Океан казался ему весьма скучным. Отсутствующим, если быть точнее. Он, был вроде бы, и здесь, но, в то же время, его как бы и не было...
       Кинсли погрузил в ленивую воду руку и расшебуршил её немножко, творя крохотный шторм. Получилось довольно неплохо, но как только он убрал руку, шторм тут же угомонился.
       Это было ещё скучнее.
       - Мы  так не договаривались, - сказал Кинсли недовольно. - Я тебе что, уже  надоел?..
       Океан сдержанно промолчал, потому что не умел разговаривать во сне, а Ветер, похоже, был слишком далеко отсюда, чтобы услышать и вмешаться в не получающийся разговор.
       - Я начинаю сердиться... - предупредил их Кинсли. - Или вы хотите, чтобы я нашёл себе других друзей?..
       Он вскочил, запрыгал на месте и замахал руками, призывая скандальных чаек.
       - Сюда! Ко мне! Я сегодня очень весёлый! Я сегодня добрый! Я сегодня щедрый!
       Чайки привычно ему не поверили: вокруг Кинсли было слишком много песка...
       - Тем хуже для вас, - сказал он не особо огорчённо. Мир и без того был прекрасен,  мир был свеж, мир был полон жизни. Хотелось жить самому, хотелось радоваться этой жизни, своей молодости, своей ловкости, и своей силе.
       Кинсли по пляжу домчался до скал и, запрокинув голову, стал ловить открытым ртом тонкую струю крохотного пресного водопада. Воде больше нравилось попадать в глаза, а не в рот, поэтому жажду пришлось утолять с хохотом и тучей брызг.
       Напившись, Кинсли сел в тени скалы и долго, заворожено смотрел на падающую с неба струю, слушая непонятную, но красивую речь воды, разбивающейся о камни...

       На берег он возвращался медленно, вглядываясь в зеркальную гладь Океана и вслушиваясь в немногочисленные звуки, надеясь уловить в них знакомый голос Ветра.
       - Вы меня совсем забросили... - Кинсли с грустью опустился на колени там, где песок берега переходил в остекленевший океан, глянул в воду, и вдруг увидел в ней юношу - такого прекрасного, что у него даже захватило дух от восхищения.
       - Кто это?.. - слегка опомнившись, вкрадчивым голосом спросил Кинсли и только тогда, наконец, сообразил, что видит в воде всего лишь собственное отражение.
       - Это я?.. - не поверил он такому огромному счастью. - Нет, этого не может быть!
       Кинсли испуганно отшатнулся, и лицо исчезло, спрятавшись под пологим берегом.
       Он вскочил на ноги. Сердце странно и учащённо билось, отбивая незнакомый Кинсли прежде ритм. Было почему-то страшновато заглядывать в воду снова, но любопытство и необъяснимое желание оказались сильнее страха. Он шагнул вперёд…

       ...Лицо в воде не изменилось, и Кинсли окончательно уверовал в то, что видит самого себя. Он потрогал пальцами свои щёки, губы, уши, и двойник - отражение повторил все его движения.
       - А ты невероятно красив... - сказал Кинсли, думая о том, кого видит, как о ком-то постороннем. - Какие мягкие черты лица... Какие тонкие губы... Какой дивный разрез глаз... Вот уж никогда бы не подумал...
       Кинсли начал робко пытаться совмещать отражение в воде с самим собой, и сердце его замерло от столь неслыханной дерзости.
       - Я встречал многих красивых и даже прекрасных мужчин и женщин, но ты превзошёл всё, виденное мною прежде...
       Что-то случилось с сердцем... Оно было у Кинсли тем же, и в то же время уже каким-то другим. Что-то вошло в него, отчего ему вдруг стало тесно в груди...
       Кинсли медленно попятился от берега, пока не упёрся спиной в невидимую преграду. Стена всё возрастающего желания сначала остановила его, потом стала с нарастающей силой толкать обратно к берегу.
       Не отрывая глаз от воды, Кинсли вернулся к ней, и встретился заждавшимся взглядом со своим отражением. Сердце его болезненно и сладко затрепетало в груди, даря совершенно незнакомые ощущения. Он присел и протянул руку навстречу своему отражению, пока четыре руки не встретились, и лёгкая рябь не изуродовала идеальное зеркало воды.
       Он отдёрнул руку и с не стихающим сердцебиением дождался, когда вода снова превратится в гладкое стекло.
       - Нет... - сказал он извиняющимся тоном. - Я никогда больше так не сделаю... Прости...
       Дунул лёгкий ветерок, и короткие волны искалечили прекрасное лицо в воде.
       - Не уходи! – жалобно вскрикнул Кинсли, вскидывая руки к сжавшемуся горлу. – Пожалуйста, не надо!.. Не покидай меня... Мне без тебя будет очень одиноко...
       Вода успокоилась, сделав Кинсли дорогой подарок.
       - Благодарю тебя... - сказал он, опускаясь на колени. - Ты очень добр... И щедр...

       Ветер всё-таки вернулся к забытому им на время Кинсли, но тот был уже не рад этому. Ветер опоздал со своей старой и переменчивой дружбой.
       - Оставь нас! - крикнул Кинсли в небо. - Ты мне наскучил! Ты мне опротивел! У меня теперь есть новый друг!
       Ветер, точно обозлённый его неожиданным коварством и вероломством, задул ещё сильнее. Обиженный Океан тоже покрылся сердитыми белыми барашками.
       Это было уже безнадёжно. Кинсли какое-то время постоял над водой, на что-то ещё надеясь, но Ветер крепчал, и скоро волны стали угрюмо биться ему в ноги.
       Повинуясь душевному порыву, Кинсли побежал по берегу, огибая свой остров. Несколько раз, обессиленный, он падал в песок, но, отдышавшись, упрямо продолжал свой отчаянный бег…

       …Всё оказалось напрасным - с другой стороны острова тоже были только волны и Ветер...
       - ПРЕКРАТИТЕ!!! - в крике Кинсли бились боль и отчаяние. Обретя нового друга или, может быть, даже нечто большее, он всё это тут же потерял. – ПРЕ–КРА–ТИ-ТЕ!!! Я прошу вас! Я вас умоляю...
       Но Ветер был неумолим - он не умел прощать предательств бывших друзей. Он уже выл и ревел на разные голоса, безумствуя волнами и деревьями, он валил с ног и гнал Кинсли в лес, подальше от  берега. Теперь этим миром правил лишь он один.
       Кинсли вернулся в свой шалаш. Он сидел почти в темноте, но перед его расширенными, остановившимися глазами, стояло ярко освещённое солнцем прекрасное лицо в зеркальной воде... Он оцепенел, заворожённый видением недавнего чуда, ему совершенно не хотелось ни есть, ни пить, ни спать, ему не хотелось даже шевелиться. Ему хотелось только  ВИДЕТЬ... Время от времени он осторожно прикасался пальцами к своим губам, щекам, пышным волосам, и стонал от бессилия. Кипящие слёзы обжигали кожу и частыми каплями падали на колени.

       …Шторм не утихал до утра. Усталый, так и не задремавший, Кинсли выбрался на берег, и, сгибаясь под свирепыми ударами своего недавнего друга, подошёл к берегу.
       Нет, это была не надежда на сверхъестественное, просто что-то пригнало его на место  ПЕРВОЙ  ВСТРЕЧИ... Постояв на холодном, злобном ветру, он понуро вернулся в шалаш, и, даже не притронувшись к еде, обратившись в обострённый слух, целый день просидел неподвижно, глядя в пустоту, из которой на него, не отрываясь, глядели самые прекрасные в мире глаза... Кинсли молил Ветер, он умолял, он угрожал, он проклинал...

       …Шторм не стих ни через два дня, ни через четыре.
       На шестой день Кинсли с трудом выбрался из леса. Ветер и истощение валили его с ног, но шторм слабел, и радость надежды чуть отогрела Кинсли сердце. Он сел на обрыве, вглядываясь в бушующий Океан - туда, где изуродованная волнами вода сливалась с обезображенным тучами небом, туда, откуда должны били прийти тишина и солнце.
       И стал ждать...

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /  / / / / / / / / / / / / / / / / /

       Хендрикссон наклонился над скрючившимся у самого берега худым до содрогания тельцем, перевернул его на спину, и, растерянно кашлянув, распрямился.
       - Он мёртв, - сказал Генри огорчённо. - Дня два уж, как мёртв. Мы опоздали, Костя... Почему мы не полетели в шторм? Тогда у него был бы крохотный шанс...
       Четин подошёл ближе и посмотрел на лежащего. Его передёрнуло от отвращения.
       - Боже, как он безобразен и уродлив!
       - Да... - согласился Генри. - Его сородичей можно понять. Жить рядом с таким чудовищем...
       - И всё-таки, гуманность их поступка очевидна, - сказал Четин, задумчиво оглядывая пустынный берег острова. - Эти подобия земных лепрозориев для мутантов и врождённых уродов делают их менее несчастными. Когда живёшь среди подобных себе, то не страдаешь от того, что ты один из них. Смещаются эталоны и критерии восприятия. Свяжись с нашими в Городе, пусть они сообщат властям скорбную весть. А я пока схожу и посмотрю, может, тут есть ещё кто-нибудь.
       По сглаженной недавним штормовым ветром, но приметной тропинке Четин поднялся в тропический лес, и почти сразу наткнулся на заброшенный шалаш. Жилище было довольно хлипким, но здесь, в низких широтах, где царило вечное лето, а еда вокруг зрела и рождалась непрерывно, особых житейских проблем возникать было не должно. Ешь прямо с дерева, спи на не успевающем за ночь остыть песке...
       Шалаш был рассчитан на одного, и это Четина несколько удивило. В этом тоже крылась какая-то загадка...

       Когда он вернулся на берег, Хендрикссон накрывал труп своим солнцезащитным плащом.
       - Бедный малыш... - сказал он печально. - Почти мальчик... Говорят, он был настолько уродлив, что даже в лепрозории попросили убрать его куда-нибудь, подальше от глаз. В Городе чрезвычайно огорчены. Это был какой-то научный эксперимент. Я не понял подробностей, но это было как-то связано с гипнозом. Ему внушили что-то такое, отчего он должен был почувствовать себя точно только что родившимся. Говорят, благодаря этому он даже не подозревал о своём редкостном уродстве. Его усыпили и оставили на этом острове на неделю. Привыкать. Они хотели продолжить свой эксперимент, но помешал неожиданный шторм, и всё вышло из-под их контроля. Они очень опечалены неудачей. Они считают, что чего-то не учли в своём опыте.
       - Как ты думаешь, - спросил Четин, печально глядя на плащ, прикрывавший труп, - отчего он умер?
       - Не представляю, - сказал Генри. - Даже не догадываюсь. Он сильно истощён, это говорит о длительном голоде, но ведь вокруг полно еды! Может, от какой-нибудь болезни? Хотя, вряд ли. На этой планете болеют крайне редко, а умирают от болезней ещё реже. Возможно, ему просто не повезло. Похоже, он кого-то ждал на берегу...
       - Только не нас! – уверенно сказал Четин. - Мы же здесь совершенно случайно. Жаль беднягу...
       Хендрикссон долгим изучающим взглядом окинул чистое небо, море и остров.
       - Какая всё-таки чУдная сегодня погода! Солнце и полный штиль! Ты посмотри: океан - как зеркало!

                Самое  трудное –
                быть  интересным
                себе  самому…