Секрет счастья

 Наткнулся я недавно в одной умной  книжке на мудрую мысль:  «Секрет счастья: никогда не сравнивай с другими – здоровье, жену и зарплату!»
Отложил ту книжку и задумался: как верно подмечено! Ведь если эти сравнения не в твою пользу, то далеко не каждый из нас способен устоять перед чувством зависти, которое не дает покоя, мешает быть счастливым. И хотя этот весьма распространенный человеческий порок проявляется у людей по-разному, в самых запущенных формах он способен довести до крайности.

И мне вспомнилось один случай, произошедший со мной в юности, когда после окончания второго курса я устроился работать проводником вагонов пассажирских поездов в составе студенческой бригады.
Мы с моим напарником Олегом обслуживали общий, самый последний вагон поезда, следовавшего до Читы. Надо сказать, что маршрут этот пользовался у бывалых проводников неизменной популярностью, и   происходило  это, в первую очередь, из-за красоты природы - мы ведь почти вплотную огибали изрядную часть Байкала. Во-вторых -  из-за чистейшей и вкуснейшей родниковой воды, бившей из ключа на известной станции Слюдянка. Третья причина была хоть и прозаической, но немаловажной  в пору тотального дефицита - в Чите можно было по дешевке прикупить для своих родных и близких отечественные золотые украшения.
 
Все так, но это была моя самая первая поездка и запомнилась она еще и приобретением необыкновенного опыта соприкосновения с незнакомой мне изнаночной стороной нашей советской жизни.
Нам с Олегом с самого начала показалось весьма странным, что изначально в наш вагон практически никто не садился, и мы радовались этому факту, как дети, думая, что произошел какой-то сбой в системе распределения билетов. И только спустя несколько суток мы, наконец, поняли истинную причину нашего порожнего следования –  на богом забытом полустанке в наш вагон вдруг ввалилась орава людей странного вида. Так я познакомился с «партизанами».

Это были совершенно одичавшие, давно не стриженные и не бритые мужики неопределенного возраста в количестве примерно сорока человек, зачем-то призванные на полугодичную военную переподготовку. Они проходили службу где-то за Байкалом и теперь возвращались домой - грязные, исхудавшие, одетые в какую-то замызганную, изорванную в клочья форму довоенного образца. Именно, из-за этой одежды, как потом они сами мне объяснили, их якобы так и прозвали.
Мне еще никогда не приходилось сталкиваться с подобным контингентом, и поначалу было даже интересно наблюдать за ними и слушать их бесконечные «а помнишь?»  Байки из «партизанской жизни» обсуждались очень живо и не всегда кончались миром. Частенько случались и потасовки, но, разгоревшись, они быстро потухали, стоило вмешаться командиру отряда, которого все уважительно называли  Старшина – то ли по званию, то ли по прозвищу.

В нашей сугубо мужской компании никому из партизан и в голову не приходило следить за своим лексиконом, и громогласный русский мат во всем его неповторимом многообразии вперемешку со звоном перекатывающихся пустых бутылок звучал по всему нашему вагону…
Ехать им предстояло двое с половиной суток, и нам с Олегом волей-неволей приходилось тесно общаться с ними. В наши обязанности, помимо уборки, входило поддержание дисциплины среди пассажиров. Хорошо еще, что в общих вагонах не нужно было разносить чай и раздавать постельные принадлежности. Правда в нашем случае это было бы лишним в принципе: партизанам походные условия были далеко не в новинку, а что касается чая, то его вполне заменяли другие напитки, самым безобидным из которых был знаменитый чифирь. Уж не знаю, откуда у лесных вояк водились деньги, только затарены они были дешевым спиртным и нехитрой снедью под завязку.

И здесь возникала основная сложность, потому что пьяные ссоры в «партизанском отряде» по мере удаления нашего состава от места его дислокации возникали все чаще, и загасить возникающие очаги кипевших не на шутку страстей было все труднее, даже Старшине. Чего уж тут говорить про нас – юнцов?! К тому же, это было вовсе небезопасно!
Кроме Старшины - огромного бородатого мужика с сизым мясистым пористым носом на рябой физиономии, из безликой непросыхающей массы выделялся также и худой жилистый мужичок с удлиненным лысым гладким, как яйцо, черепом. Все его так и называли:  Колька-Яйцо. У Кольки было злое,  дочерна загорелое лицо с узкими щелочками вместо глаз и тонкими нервными, вечно кривящимися в усмешке, губами.

Это были две яркие противоположности. Если Старшина любил поговорить, то Яйцо был молчаливым, но чрезвычайно вспыльчивым человеком. Он впадал в бешенство по любому поводу, и тогда его обидчику приходилось туго – Колька мгновенно превращался в машину для убийства, действуя руками, ногами и особенно головой, тараня ею любого на своем пути. Они были земляками - жили в одном поселке где-то под Читой,  и оба пользовались непререкаемым авторитетом у остальной братии. Но Старшину любили и уважали, а Яйцо просто боялись.

Старшина очень любил травить разные байки и анекдоты, которые знал в огромном количестве. Делал он это виртуозно, собирая вокруг себя весь вагон. Но больше всего ему нравилось рассказывать о собственной жене. Он мог часами описывать достоинства своей Надьки, ее одежду, прически, характер, а также ее поведение и действия во время их общения и даже близости, не упуская и самые интимные моменты. Казалось, ему доставляло особое удовольствие видеть, как разгораются глаза у изголодавшихся по женщинам слушателей. В такие моменты он не скупился на выражения. Язык у Старшины был подвешен хорошо, и он ухитрялся разукрасить эпитетами даже отборный мат. Мужики, собиравшиеся вокруг его полки, расположенной в самом хвосте вагона, восхищенно гоготали, смоля  цигарками и наливаясь «бормотухой», и потому, как пустела большая часть нашего вагона, можно было догадаться, о чем опять вещает их бывший командир.

И только один человек никогда не принимал участие в этих «вечерах эротического рассказа». Яйцо  устраивался на своей полке с потрепанной толстой книжкой,  показывая всем своим видом, что эти посиделки его не интересуют.
Я как-то поинтересовался причиной такого равнодушия, и он нехотя ответил, что «Надьку – жену Старшины - он и так знает!»
Но потому, как именно это было произнесено, стало понятно, что знает он ее даже слишком хорошо. Видимо, ему было необходимо выговориться, и такой случайный человек, как я, очень подходил для этой цели.

- Ты, Володя, не гляди, что с виду я - чистый бабай! – Яйцо, кряхтя, слез с полки и сел напротив меня ближе к окну. - За мной по молодости, знаешь, как бабы сохли! Очень злой я был до их полу. Лютовал по всему поселку! Меня все боялись! Боялись и уважали! – Колька усмехнулся: - теперь тоже боятся, правда, бабы  вот любить перестали…

Надька-то ведь эта прежде моей супружницей была! Да-да, не удивляйся! Прожили мы с ней почитай годков десять душа в душу! Малой был у нас - Васятка, да в речке утоп, бедолага, годков семь ему было тогда. Вот Надька-то и заскучала. А как Петьку – Старшину, то есть, черти в наш поселок принесли, совсем с ума съехала! Оно понятно: бугай – не то, что я, хоть и  рябой. Вот и присохла! А я ведь любил ее, стерву. Да, паря, Колька-Яйцо тоже мог бабу приголубить!
Ну, вот, стала она к Петьке бегать втихую, да нешто у нас скроешь?! Добрые люди все рассказали, ну и побил я ее смертным боем – так ведь за дело! А когда она оклемалась, пришла ко мне и говорит: отпусти к Петру по добру, все одно уйду - не люб ты мне больше!

- И что, отпустили? – мне стало по-человечески его жалко.
Яйцо вздохнул:
- А куда ж деваться?! – он зло сощурил и без того узкие глаза. – Отпустил заразу! Правда, отметелил на дорожку, не без этого. Чтобы к Петьке своему не такой красивой шла. А опосля развели нас в сельсовете. С тех пор зол я на нее и… на Петьку. Веришь, нет, Володя, как появился этот рябой амбал в нашем поселке, совсем мне житья не стало. Во всём он теперь первый! Ну, и бабы-дуры, как одна, заглядываться стали. – Яйцо скрипнул зубами, и его темное лицо скривилось, как от боли. – Знамо: мужик он видный, балагур, опять же на гармони горазд, но и я – не пальцем деланный!..

А тут, как назло, оба попали по повестке в партизаны. Совсем худо мне стало - как же, командиром его назначили! Но ко мне, правду сказать, не лез. Может, дрейфил, а, может, понимал, как мужик мужика – знал ведь, что Надька к нему от меня ушла. Да только я уверен: он, кобель драный, никогда ее не любил! Он вообще на это не способный…
Вот скажи, мил человек:  чего этой дуре не хватало?! – он в первый раз посмотрел мне прямо в глаза, и я поразился его взгляду, в котором были боль и ненависть одновременно. – Ничего, еще не вечер, и на моей улице праздник будет! – Яйцо, стиснув зубы, отвернулся к окну, за которым простирал свои воды бескрайний Байкал.
 
Не найдя, что ответить, я только пожал плечами. Мне стало не по себе, и я поспешил уйти, сославшись на дела.
- Только ты, друг ситный, язычком-то не мели о том, что слышал! Слышь, проводник! – крикнул мне вдогонку Колька и добавил, понизив голос: – А то я не посмотрю, что ты начальничек! 
«Вот еще, была нужда! Мне-то какое до всего этого дело?!» - пронеслось в моей голове. Через минуту об этом разговоре я и думать забыл.
 
А на следующий день с утра нас всех потрясла новость: ночью пропал Старшина! Об этом мне сказали встревоженные партизаны, заявившиеся к нам в служебку с самого утра. Никто из них не заметил ничего подозрительного. Перед сном все, как обычно, приняли изрядную дозу снотворного, как они называли дешевый портвейн, и очнулись только утром.

- Скорее всего, сошел через задний тамбур! – предположил Олег, когда выяснилось, что в вагоне не оказалось и вещмешка Старшины. – Через меня точно не проходил. Я же ночью дежурил! Пойду, проверю там запоры.
Когда он вышел, мне почему-то сразу вспомнились вчерашние Колькины слова насчет «праздника на его улице». В душу закрались нехорошие подозрения: уж не приложил ли он руку к пропаже своего заклятого друга и земляка?
В это время появился испуганный Олег, сообщивший, что тамбурная дверь вскрыта, а на полу и стенах видны бурые подтеки и капли, очень похожие на кровь!
- Что будем делать, Вовка? – Олег дрожал крупной дрожью. – Если выяснится, что это убийство, затаскают! Вот влипли!
- Надо сообщить начальнику поезда, пусть он решает, что делать! – уверенно сказал я, вспомнив инструкцию для проводников.

Семен Семенович Задорожный – наш начальник поезда – был очень колоритной фигурой! Девчонки-проводницы, ехавшие с ним в так называемом штабном вагоне, рассказывали, что Задорожный был самым настоящим цыганом, и этот примечательный факт еще больше подогревал интерес к его неординарной личности. Сенька, как все называли Задорожного между собой, был не дурак выпить, никогда не скупился на премии, закрывал глаза на различные мелкие и не очень нарушения со стороны студентов-проводников, понимая, что такие помощники нуждаются в снисхождении. Касалось  это, в первую очередь, провоза зайцев – существенной статьи дохода бедных студентов, а также небольшой фарцы, которой грешили некоторые ушлые проводницы.

Рассказывали про него и совершенно удивительные вещи: якобы, когда в поезд садились ревизоры, он всегда посылал штабных девчонок предупредить об этом всех проводников. Самих же незваных гостей Сенька всячески пытался задержать в своем благоустроенном купе, обвешанном медвежьими шкурами, при помощи безумно дорогого коньяка, икры двух сортов и балыка, всегда хранящихся для таких случаев в его холодильнике.

Мы с Олегом втайне надеялись на Сеньку, что он придумает что-нибудь, в  противном случае, наша первая поездка грозила стать последней. Ведь мы были все же ответственны за своих пассажиров. В любом случае, длительные разбирательства нам были совершенно ни к чему. Мы просто хотели спокойно ездить по стране, зарабатывать неплохие деньги и поскорее забыть об этом страшном инциденте.

Выслушав нас внимательно, Задорожный решительно направился к «месту преступления», чтобы убедиться во всем самому. Каково же было наше удивление, когда в тамбуре все уже было идеально чисто!
- Вот и ладненько! – удовлетворенно произнес Сенька. – За нас уже все решили!
- Что все? – я посмотрел на начальника с удивлением. – Человек-то пропал! И, скорее всего, его убили и выбросили на ходу! Когда его найдут, нас все равно вычислят!
- Вот когда найдут, тогда и будете страдать! – Сенька был спокоен, как удав. – И потом, как они докажут, что его убили именно здесь, в поезде? Следов-то - тю-тю!

- Так вы что, не будете никуда сообщать? – Олег все еще не понимал, куда гнет наш начальник.
- О чем? – невинно поинтересовался Задорожный. – О том, что некий пассажир вышел ночью на маленькой станции, не захотев ехать до места назначения? Так это его личное желание! Мы-то здесь причем? Или вы другого мнения? – он смотрел на нас, уже не скрывая иронии.
- Нет, - поспешно ответил я за двоих, – наверное, вы правы, Семен Семеныч. А уж наши партизаны сор из этой  избы точно не вынесут – вон, как хорошо здесь прибрались!

- Вот именно! Продолжайте нести службу, соколики. Желаю всех благ! – Сенька, сделав нам ручкой, удалился, а мы остались в тамбуре, глядя друг на друга.
- Вот и отлично, дядя Вова! – подмигнул мне Олег. – Теперь я спокоен. Одним партизаном больше, одним меньше – какая разница? Всё, я пошел досыпать.
Следуя к себе, я подошел к Яйцу, невозмутимо читавшему свою книжку:
- Послушай, Николай, а ты тоже ничего не знаешь про Старшину?

Яйцо отложил книгу в сторону:
- Я – тем более! – он деланно зевнул: - В одной с ним кодле не пил – все могут подтвердить, байки про его жену никогда не слушал, на ножах, опять же, с ним не был! Усек, Пинкертон? – затем, воровато оглянувшись, добавил приглушенным шепотом: - Помнишь, говорил тебе, что и на моей улице будет праздник? Так вот, сам господь услыхал мои слова! Сошел Петруха наш и с поезда, и с пути моего. Теперь я – Старшина! – и он, довольно ухмыльнувшись, снова взялся за книжку.
 
Я только развел руками. Вот уж истина: не пойман – не вор! 
И только придя в свое купе, под аккомпанемент громкого храпа моего напарника за стенкой подумал: зависть не бывает белой или черной, она вообще не может быть во благо. Это - абсолютно разрушительное чувство, если не для объекта зависти, то для завистника – обязательно, рано или поздно!
Я не знаю, чем закончилась та история со Старшиной – нас с Олегом о нем так никто и не расспрашивал, а с Задорожным мы больше не пересекались, но с тех пор я вынес для себя один урок: хочешь быть счастливым, никогда и никому не завидуй!