2-я история. Первый успех

 

 На следующий день мы долго слонялись около входа в кинотеатр, но подойти к контролёру так и не решились. Ещё турнёт. Стрелка больших круглых часов перевалила за девятку, и тут в проходе появился Борис Ефремович в бабочке и с неизменной пудрой на щеках. Он с улыбкой покачал головой и поманил нас за собой.
  Пока я не вошёл в кинотеатр, меня не оставлял страх: не пустят. Но контролёр только насмешливо глянул на нас через очки. Мы фыркнули. За уши вместо дужек они крепились  суровыми  нитками.
Мы очутились в тёмном фойе с портретами известных артистов, недоумённо и взиравших на нас со стен. Без привычного гомона  зрителей оно мне показалось каким-то незнакомым.  Я подошёл к деревянному помосту, возвышавшемуся в самой его глубине. Здесь нам предстояло выступать. Не просто гулять, есть мороженое, а подниматься на сцену и петь. Зачем? Мы же не сумеем! Од¬но дело - клоуничать дома, и совсем другое - выглядеть таковыми перед зрителями. А если меня увидят ребята из нашей школы?
Но Петька с Борисом Ефремовичем уже исчезли в дверце, находящейся  прямо в стене, которой оканчивался помост. Я поднялся за ними следом. За дверцей оказалась маленькая комнатка. Какая-то девочка лихо крутила колесо. Она махнула нам рукой. Борис Ефремович указал нам на трёхногую скамью, а сам подошёл к пишущей машинке, возвышавшейся на деревянном ящике из-под яблок, и начал что-то отстукивать. Отстучав, он протянул нам по бланку.
— Больше моего появления не ждите. Предъявляйте свои пропуска контролёру и дуйте сюда.
— Спасибо, — сказал я. — А что нам делать сейчас?
— Сейчас придёт Миша и порепетирует с вами. Когда запустят зрителей,  мы начнём концерт.
Борис Ефремович ушёл, а мы остались. Девчонка больше не обращала на нас никакого внимания. Мы тоже отвернулись от неё. Подумаешь, я кувырки назад не хуже умею делать.
— Здорово!— в дверях появился мальчишка с жёлтым чемоданчиком в руках. Его я знал. Он учился в нашей школе, только в седьмом классе.
— Пополнение родная школа прислала, — обрадовался он и ткнул меня пальцем в живот. — А с тобой кто? Постой, не говори... понял! За километр видать братца, — он протянул Петьке конфету. Тот подозрительно посмотрел на него, но конфету взял.
— А я Толик, — и он опять ткнул меня пальцем в живот.
Я уже хотел разозлиться, чего это он растыкался, но потом решил - может, у него манера такая знакомиться, и тоже ткнул его: 
— А я Серёжа.
От удивления он сел на скамью.
  — Смелый! В каком жанре работать собираемся?
Теперь удивился я. Про что это он?
— Карасик, я спрашиваю, чего пришёл сюда: шпаги глотать, фокусы показывать, по канату ходить? — он достал из чемоданчика туфли с подковками на носках и каблуках.
— Мы - певцы, — важно сказал Петька.
— А зовут вас как?
Я хотел ответить, но Петька опять вылез вперёд.
— Мы братья Метёлкины.
—Молодцы, братья Метёлкины. Без вас мы совсем зашились. Неделю колёса крутим да этой ерундой занимаемся, — тут он встал и выдал ногами такую дробь, что искры от подковок полетели.
Мы с Петькой завистливо переглянулись. Нам бы так…
 — Зрителя пустили! — в комнату ворвался чубатый Миша. — Ребятишки, надеюсь, вчерашнюю манеру исполнения не забыли? 
  Я хотел сказать, что не забыли и почувствовал, что задёргался от волнения. Стоял себе нормально, а тут затрясся весь, губы свело, зубы сами начали выбивать чечёточную дробь.
  — Пройдём разок, — Миша растянул баян.
Я открыл рот, но вместо слов песни из горла вырвался какой-то сип. Выпученными от растерянности глазами я посмотрел на Мишу.
— Не могу... — просипел я.
  — Ёлки-палки! — Миша громыхнул баяном. — Чего тебя заклинило?
— Его не заклинило, — я увидел в дверях комнатки Бориса Ефремовича. — Это шок. Попросту говоря, он трусит.
  — Я трушу?!
— Прорезался голосок, — удовлетворённо сказал он, — значит, просто нервничает. Ну-ка сядь в угол, закрой глаза и скажи сам себе: я спокоен, я спокоен... и на сцену. На зрителе этот страх пройдёт. Повторяю, у тебя есть необходимость самовыражения. Это тебе поможет. Остальным приготовиться. Мы начинаем, а я пошёл объявлять номер.
Будто в тумане я услышал, как Борис Ефремович поздоровался с дорогими ребятами, мамами, папами и начал читать стихи о пионерском лете. Потом Миша заиграл про весёлое звено, Толик зацокал подковками. Из комнаты вышла девочка-колесо. Мы остались одни. И тут решил спрятаться в ящике из-под яблок, но Борис Ефремович уже выводил нас на сцену. Я посмотрел вниз, у меня закружилась голова. Дыхание стоящих передо мной людей, будто паром, обволакивало меня со всех сторон. 
— Не надо петь, — услышал я шёпот Бориса Ефремовича, — мне вас ещё объявить нужно…
Но для меня это уже не имело никакого значения. Миша грянул баяном, чтобы спасти положение...
Первый куплет я пропел два раза подряд.  А на последний вообще махнул рукой и ушёл со сцены, так что Петьке пришлось заканчивать одному. Но об этом я узнал только после концерта, покатываясь со смеху вместе со всеми. Поразительно, но нам аплодировали! Вот только за что? Но аплодисменты произвели на меня такое впечатление, что страх куда-то улетучился, и я решил остаться. Выступить ещё раз. Теперь я уже не страшился ребят из школы. Мне даже хотелось, чтобы они меня увидели.
А потом мы отправились смотреть фильм. Кроме нас никто из ребят в зал не пошёл. Причину равнодушия я понял, когда на самом интересном месте Толик потихонечку вывел нас из зала.
— Концерт скоро начнётся, — пресёк он наше нытьё. — Следующий сеанс до конца досмотрите.
Но и следующий сеанс досмотреть не удалось. В этот день выступать пришлось ещё раз. Детские сеансы из-за каникул увеличили на один фильм.
— Завтра придёте? — на прощание Толик протянул осоловевшему Петьке конфету.
Я развёл руками:
— Петьке завтра в сад.
— И не ходите, — вдруг сердито сказал он. — Это как зараза какая-то. Думал, выступлю тут разок для удовольствия, в кино бесплатно схожу. И всё. А что получилось? Я тут и зимние, и весенние каникулы проплясал. Никакого кино стало не надо. Теперь каждого выступления жду с нетерпением. Самовыражаюсь! — передразнил он Бориса Ефремовича. — Лучше б в танцевальный кружок записался да занимался бы там.
На следующий день Петька категорически отказался идти в детский сад. Он заявил, что будет ходить со мной в парк всё лето. Мама вопросительно посмотрела на папу, но он только пожал плечами:
— Пусть пока дети погуляют. Через пару дней всё определится.
Мы помчались в кинотеатр. По дороге я не переставал удивляться, почему они так легко разрешили не ходить Петьке в сад? Что должно было определиться через пару дней? Но как только мы оказались около кинотеатра, я сразу про всё забыл. Мне хотелось только одного: выступать! Удостоверения мы контролёру протянули одновременно. Обидно, но он даже не взглянул на них, а только равнодушно сказал:
— Проходите.
На сей раз, когда мы с Петькой шествовали по фойе, мне показалось, что артисты из-за своих рамочек смотрели на нас гораздо приветливее, чем вчера.
А через два дня маме на работу позвонила тётя Паша:
— Евгения, — жемчужные шары в её ушах наверняка раскачивались от удовольствия, — ты сейчас ахнешь. Я твоих сорванцов ругала, а они, выходит, выли не зря. Прихожу я на утренний сеанс в кино, а перед началом концерт показывают. Я вглядеться толком не успела, а тут объявляют: «Братья Метёлкины»! Ослышалась, думаю. А они, родненькие, вышли, встали рядом друг с дружкой да как затянули про дороги... жалостливо так. Меня даже слеза прошибла, ей Богу.
— В каком кинотеатре вы их видели? — мама стиснула похолодевшими пальцами телефонную трубку,
  — В «Ударнике», Евгения, в «Ударнике», — пропела она.
Папу я увидел сразу. Он стоял под фотографией белозубо улыбающегося артиста Леонида Харитонова и с интересом смотрел на сцену. Мне показалось, что своим взглядом он говорит нам: «Ну, братья Метёлкины, покажите, на что вы способны».
Мы показали. Папа нам хлопал громче всех. В комнатку мы вошли уже втроём. Толик нам грустно улыбнулся и понимающе кивнул. У меня почему-то сжалось сердце, и я опустил глаза.
— Борис Ефремович!  Здравствуйте! Вот это встреча! — папа неожиданно кинулся к нему, и они обнялись.
— Коленька, Коленька! — Борис Ефремович радостно похлопывал папу по спине.— Жив я, как видишь. Ничего мне не делается.
— Петька, Серёжа, — папа подтащил нас к Борису Ефремовичу, — это мой учитель. Я у него в ансамбле баянистов в молодости занимался. Мы пятнадцать лет не виделись.
  — А я сразу догадался, Коленька, что это твои ребятишки. Похожи. Особенно старший. В нём определённо творческая искорка есть. Его к зрителю так и тянет. Ты у меня неплохо на баяне играл, но искорки в тебе не было. Ты уж прости, стар я врать-то. А в нём она есть. Не погасить бы ненароком.
— Борис Ефремович, вам ли у меня прощения просить? Вот вам телефон, — папа быстренько написал номер на листочке. — На заводе вас помнят и с радостью пригласят на работу. У нас агитбригада без руководителя осталась.
— Стар я в руководителях ходить, — остановил папу Борис Ефремович.— А за телефончик спасибо. Я тоже завод частенько вспоминаю. Только я уж,  как-нибудь, здесь. Ребят ты, конечно, заберёшь?
  — Серёже скоро на отдых в лагерь. Вы уж извините, Борис Ефремович, заберу.
— Возьмите, пожалуйста, — вздохнув, я протянул Борису Ефремовичу наши пропуска.
— Оставь себе, — сказал Борис Ефремович. — Будете с Петькой в кино на правах ветеранов культурного фронта бесплатно ходить.
Этим же вечером после ужина папа достал баян и долго-долго играл наши любимые песни. А потом мы с Петькой спели «По военной дороге», да так громко, что тёте Паше за стеной наверняка было слышно. Перед сном мне вспомнились папины слова о том, что через два дня должно что-то определиться. С этими мыслями я и уснул.

История 3 "Загадочный воздух" http://www.proza.ru/2014/05/14/68