4-я история. Странная профессия

 Светлогорск показался мне каким-то игрушечным: деревянные дома, деревянные заборы, деревянные тротуары. По таким тротуарам ходить совсем непривычно. Шагнёшь — доска под тобой прогибается. Выпрямишь ногу, доска на место встает, да ещё подбрасывает чуток. Получается, будто в лодке с кормы на нос, с носа на корму переваливаешься. Я даже на дорогу сошёл. Но асфальт почему-то тоже начал вздыматься. Наверное, у меня голова закружилась. Наконец, в конце улицы показалось здание театра. Солнце только-только коснулось его своими яркими лучами, и его окошки, составленные из разноцветных стекол, сразу же превратились в маленькие радуги! Тесовое крылечко, к которому меня подвела бабушка, добродушно проскрипело под нашими ногами: «Милости просим». Резная дверь распахнулась, и мне вспомнились слова давным-давно слышанной сказки: «Кто, кто в теремочке живёт? Кто, кто в невысоком живёт?»
 Казалось, из дверей сейчас выскочат мышка-норушка, лягушка-квакушка, петушок - золотой гребешок.
— Что, Серёжа,— бабушка улыбнулась мне всеми морщинками, — понравился тебе наш театр?
Я только головой кивнул.
— Проходи, пожалуйста, и со всеми обязательно здоровайся. Так в театре принято.
Мы вошли, и я сразу стал принюхиваться.
Бабушка прыснула, прижала платок к губам и таинственно произнесла:
— Так тебе наш воздух сразу и открылся! Походишь сюда с месячишко, может, что и разнюхаешь. Пошли за кулисы?
За кулисы! Я устремился за бабушкой. Увы, кулис на сцене не оказалось. У меня сразу вытянулось лицо. Бабушка меня успокоила . Одни кулисы уже сняли, сегодняшние ещё не повесили. Начнут их вешать, она придёт сюда вместе со мной.
Без них мне сцена не понравилась. Огромная каменная коробка с проступающей по бокам кирпичной кладкой и деревянным полом, из щелей которого тянуло сыростью. Правда, под тусклым светом единственной лампы доски пола порой вспыхивали серебряными бликами.
— Гвозди это, — объяснила бабушка. — Декорации прибивают каждый день, а все их обратно разве повыдергаешь? Если хорошенько поискать, найдётся гвоздь, которому не меньше века стукнуло.
Мы подошли к двери её комнаты. Она быстренько открыла замок, щёлкнула выключателем и пропустила меня вперёд.
— Чего же ты остановился? — не смогла сдержать торжествующей улыбки бабушка, легонько подтолкнув меня в спину.
Я сделал шаг и опять остановился в восхищении.
Наверное, пещера сорока разбойников так не поразила Али - Бабу, как поразило меня то, что я увидел: подзорные трубы, рыцарские мечи, золочёные кубки, клетка с чучелом попугая, гитара с огромным бантом, наганы с крутящимися барабанами, царские короны и даже тупорылый пулемёт, выкрашенный тёмно-зеленой краской. На столе возвышалось огромное блюдо, на котором были беспорядочно навалены апельсины, лимоны, яблоки и какие-то неизвестные мне фрукты. Яблоки в начале июня, да ещё такие аппетитные, каких я в жизни не видел. Это было свыше моих сил. Я без спроса схватил самое румяное яблоко и впился в него зубами. Бабушка предостерегающе вскрикнула, но было уже поздно. Вместо сладкого, пахучего сока мой рот оказался набит краской, клеем, картоном, парафином и ещё неизвестно чем.
— Наказание мне с тобой! Что же ты хватаешь, не спросивши меня? Это же всё не настоящее, — она обвела рукой комнату. — Это и называется реквизит!
— Не настоящее? — сокровища сорока разбойников померкли в моих глазах. — Значит эти мечи, эта кольчуга не настоящие?!
Я схватил кольчугу.  Она оказалась сплетённой из обыкновенного, выкрашенного серебряной краской, шпагата.
— Но и мы не лыком шиты, у нас тоже кое-что имеется, не хуже, чем в столичных театрах. Вот гляди, — бабушка отодвинула занавеску, и я увидел десяток шашек в потускневших от времени ножнах.
  — Бабушка - а!— простонал я. — Дай подержать на секундочку.
Ни слова не говоря, она осторожно сняла шашку — грозное оружие гражданской войны, и благоговейно протянула её мне.
— Эта вот принадлежала нашему старейшему артисту Ивану Михайловичу Щеглову. Он у Будённого в конармии воевал.
Не дыша, я потянул рукоятку на себя. «Конармейцу Щеглову за безудержную храбрость» — было написано на клинке.
  — Бабушка, — с огорчением сказал я, — что же клинок так затупили? Он же волосок на лету разрезать должен.
— А это специально. Все клинки так притупили, когда у нас спектакль «Тихий дон» шёл. Иначе бы артисты порубали друг друга.
— Опять получается, что они вроде как игрушечные.
— Можно сказать и так, поскольку всё, что здесь имеется, приспособлено для игры, — бабушка отняла у меня шашку и повесила на место. — А большинство вещей, которые ты здесь видишь, сделаны нашим бутафором Дмитрием Кирилловичем. Пошли, навестим кудесника. Он будет рад на тебя посмотреть.
Кудесник не проявил никакого восторга при моём появлении, чем сразу мне понравился. И вдруг я учуял запах... запах только что надкушенного бутафорского яблока. Пахло картоном, клеем, красками и немного пыльными тряпками. Я вспомнил, что в театре так пахло почти везде. На проходной, в фойе, на сцене, у бабушки в цехе. Вот это да! Это и есть тот самый воздух, без которого бабушка не может жить и не хочет переезжать к нам? Подумаешь, пыльные тряпки, клей. Непонятный народ эти взрослые.
— Что интересует молодого человека? — Дмитрий Кириллович подошёл ко мне.
Я не знал, что меня интересует.
— В таком случае будем считать, что молодому человеку несказанно повезло, — он задрал указательный палец. — Ибо он сейчас находится если не в лаборатории господа Бога, то в очень похожем на неё месте, где за шесть дней можно сотворить буквально всё. Ему нужно напоить чайком и угостить забежавших к нему на огонёк друзей? Пожалуйста, — Дмитрий Кириллович торжественно распахнул дверцу шкафа, и я увидел аппетитный торт.
— Руками не трогать, — предупредил  он, — он только сегодня испечён из опилок.
Я спрятал руки за спину.
— Молодому человеку нужно вступиться за честь прекрасной дамы и вызвать оскорбителя на дуэль? Прошу, — он достал из-под стола шпагу с тяжёлым золочёным эфесом. — Медь, а смотрится, как первосортная сталь! — он постучал по эфесу. — Когда этот клинок привезли из магазина, на него было жалко смотреть. А теперь?— он любовно погладил рукоятку. —  На изготовление такой штуки уходит день жизни без перерыва на обед. А может, молодому человеку показать подвески королевы? — он протянул мне шкатулку.
Все подвески были на месте. Хоть сейчас скачи к королеве Франции.
— Обыкновенное гранёное стекло, а как смотрится?— вздохнул он. — Но кто сейчас хочет этим заниматься? Пройдет десять лет и настоящего бутафора будет так же трудно встретить, как белого журавля. Подельщики, конечно, останутся, а вот мастера…— он вздохнул, немного помедлил, потом достал из сундучка наган и вручил его мне. Я вцепился в него обеими руками. Мальчишки с парт попадают от зависти!
— Спасибо большое!
— Рано ему такие подарки дарить, не заслужил ещё, — проворчала бабушка. — Но раз подарил, от меня тебе большое спасибо. Добрая ты душа, Дмитрий Кириллович. А ты, — она посмотрела на меня с напускной суровостью, — прячь свой револьвер, пойдём, поможешь мне реквизит по гримёркам разносить.
Когда мы снова пришли в её комнату, она протянула мне огромный с воронкой на конце дула пистолет, а сама открыла дверцу шкафа и вытащила оттуда ворох сабель на кожаных перевязях.
— Понесли, — сказала она, направляясь к двери.
— Бабушка, — глянул я на неё виновато, — а что такое гримёрки?
— Гримёрки? — бабушка удивлённо посмотрела на меня.— Гримёрки - это такие рабочие комнатки, где сидят актёры и готовятся к спектаклю. Одеваются, клеят усы, бороды. Гримируются, одним словом.
Видно, на моём лице опять появилось вопросительное выражение, так как бабушка в сердцах тряхнула саблями.
— Серёженька, даю тебе честное слово, ты сам всё увидишь собственными глазами. Не торопись. Тебе за целый месяц это может и надоесть.
— Ни за что не надоест! — пылко сказал я.
  — Поживём, увидим, — почему-то вздохнула бабушка. — Идёшь ты, наконец, или нет?
  Мы принялись за работу. Неслышно ступая ногами, обутыми в войлочные тапочки, бабушка разносила по гримёркам сабли, пистолеты и множество всякой утвари, назначение которой я не всегда понимал. Стараясь ступать так же бесшумно, я  шёл рядом, держа обеими руками то старинный мушкет, то бочонок с порохом.
Так мы ходили довольно долго, пока я не показал ей на дверь гримёрки, в которую мы ещё ни разу не заходили.
—Там сидит Иван Михайлович, — объяснила бабушка, — он всегда за два часа до начала спектакля в театр приходит. Собирается, сердешный, так долго. Беспокоить его пока не хочется.
— Куда же это он собирается целых два часа? — хмыкнул я. — Он же на работу уже пришёл.
— Вот туда и собирается, — улыбнулась бабушка. — На театральном жаргоне это означает, что он тщательно готовится к своей роли. Это человек старого закала, старой школы. Совсем не то, что теперешние артисты. Прибегут за пять минут, нос напудрят и думают, что поразят всех на свете, убьют своим мастерством публику наповал. А сами, как пустышками в театр прибегают, так эту пустоту на сцену и тащат. Эх… — неодобрительно вздохнула она .— Ладно, зайдём к нему. Посмотришь на настоящего мастера. У него сам Буров в своё время в театральной студии учился. Таких артистов, как Иван Михайлович, теперь раз-два и обчёлся.
Бабушка постучала, последовало разрешение, мы вошли, поздоровались, и я тут же спрятался за её спину. А вы бы не спрятались? Сидит перед зеркалом худой, до трусов раздетый старик и мажет свой абсолютно лысый череп, лоб, щёки, подбородок, уши какой-то тёмной жидкостью.
— Бабушка, — еле слышно прошептал я, — что он делает?
— Гримируется, —  потеребила мне волосы бабушка. — Во флаконе у него морилка. Вот он сейчас намажется и станет настоящим загорелым разбойником, хотя и без морилки он тоже не краше.
— А как он потом отмоется?
  — Водой, мамочка, водой, — неожиданно басом сказал старик. — А в старое время на снятие такого сложного грима меньше двух бутылок пива не жалели. А теперь водой омовение приходится совершать.
— Не пугай ребёнка, чёртушка, — погрозила пальцем ему бабушка, — всё-таки внука на тебя посмотреть привела.
— А чего на меня глядеть? Дай-ка, мамочка, я и его подчерню?  Нам как раз арапчонок в этом спектакле требуется. Вася  Круглов заболел.
Я тихонько потянул бабушку за дверь.
— Никак испугался?— спросила меня бабушка. — Не ты один такой. Его даже директор наш побаивается. Язвительный мужичок.
— А чего он тебя «мамочкой» зовет? Какая ты ему «мамочка»? Ты же папина мама.
— Папина, папина, — успокоила меня бабушка. — А «мамочкой» он всех зовёт. Так в старину к коллегам по театру обращались. До чего же это приятно. От теперешних актёров такого не услышишь, — она ещё раз вздохнула. — «Марь Ванна, подай – принеси», вот и весь их сказ.
Мне почему-то стало жаль старика  Щеглова,  и я тоже вздохнул.
— Серёжа, — спохватилась бабушка, — кулисы-то наши уж повесили!
— Как повесили?! — в отчаянии  воскликнул я. — Ты же обещала! Должен же я, наконец, узнать, что это такое!
— Без паники! — оборвала меня бабушка. — Скорее в зал!
Но мы успели. Кулисы только начали вешать. И делалось это на удивление просто. Сверху опускали железные перекладины - штанкеты, как мне потом объяснила бабушка, к ним привязали кулисы, и перекладины взмывали вверх. Вскоре вся сцена стала бело-голубого цвета. А потом  откуда-то подул ветерок, и сцена сразу стала похожа на огромный фрегат. Казалось, он только ждёт команды своего капитана, чтобы отправиться в далёкое плавание. И я ощутил, честное слово ощутил, как палуба фрегата заходила у меня под ногами. Я схватил бабушку за руку.
  — А они волшебные, эти кулисы! Честное слово, волшебные!
Прозвенел третий звонок, бабушка провела меня в зал, посадила на свободное место и исчезла. Спектакль начался. «Эспаньола» вздыбила паруса, и я вместе с Джимом Гокинсом отправился на поиски острова сокровищ.
В антракте я бегом бросился к бабушке. Мне очень хотелось, чтобы она познакомила меня с мальчиком, который играл Джима. Конечно, у этого Джима родители — актёры. Иначе, кто б его взял на такую замечательную роль? Но всё равно, играл он потрясающе. Внезапно я услышал его голос. Он донёсся из-за двери, на которой было написано «Комната отдыха». Меня неудержимо потянуло заглянуть туда. Я остановился, не решаясь войти. Но любопытство взяло верх. Я приоткрыл дверь  и… застыл на месте, поражённый увиденным! Пиратские шляпы, пистолеты, абордажные сабли вперемешку валялись в углу комнаты, как совершенно никчёмные вещи. А их владельцы — «коварные пираты» и «бесстрашные моряки», вели между собой неспешную беседу. Нет, не о поисках сокровищ, а о том, что в актерский буфет уже третий день не привозят сосиски и надо за это председателю местного комитета дать по башке, пусть вертится. И тут я увидел, как юнга Джим начал вытаскивать из волос девчоночьи шпильки! А потом и вовсе схватил себя за макушку и дёрнул так, что у меня потемнело в глазах! А ему хоть бы хны. Дерёт себя за волосы да ещё зубы скалит. Я зажмурился, тряхнул головой. Может, на меня такое впечатление произвёл спектакль, и сейчас мне всё это мерещится? Но, когда я открыл глаза, то увидел, как по его плечам рассыпались длиннющие рыжие кудри. Джим оказался женщиной! Женщиной – артисткой!
Я тихонько закрыл дверь и побрёл в фойе. Смотреть это представление дальше мне расхотелось.
Потом мы собирали реквизит, и бабушка всё время деликатно спрашивала меня, чего это я такой невесёлый? Но я в ответ лишь пожимал плечами. Но когда дома я отказался от обеда, она не выдержала.
— Это что за фокусы такие? Мы с тобой сложный спектакль провели, вечером опять в театр, а много ты наработаешь на голодный желудок?
— Не пойду я вечером в театр,— угрюмо сказал я.
— Не пойдёшь?— губы у бабушки задрожали.— А это, друг мой, как угодно. Неволить тебя никто не собирается. Только позволь узнать, почему?
И тут я разревелся. Бабушка сразу засуетилась вокруг меня со стаканом воды. Мне, конечно же, стало стыдно. Взрослый, самостоятельный человек, уже пятиклассник, а ревёт самой настоящей белугой, как какая-нибудь девчонка. Но я ничего не мог с собой поделать. Наконец, я выплакался, успокоился, покорно выпил воду и, всхлипывая, заявил:
— В театр больше не пойду. Там все фальшивое, ненастоящее. И твои кулисы, и твой реквизит, и эти артисты!
— Чем же они тебе не угодили? — непритворно удивилась бабушка.
— Они только прикидываются пиратами. Прикидываются героями. А сами про колбасу, про всякие покупки друг с другом болтают. А на Джима вообще было противно смотреть. Вот у нас в театре мальчишек мальчишки играют. Шурка Буров, например.
— Вот оно что. Возле «Комнаты отдыха» ты, значит, отирался? Так, так... — бабушка села рядом со мной и неожиданно спросила: — А ты во что любишь играть?
—В путешественников, — помедлив, пробурчал я. — Причём здесь мои игры?
—А когда играешь, ты бываешь настоящим путешественником или нет?
—Ну, настоящим, — пожал плечами я. 
— А без «ну» нельзя?
  — Настоящим и что?
— А то! Артисты, когда играют, тоже бывают самыми настоящими моряками, лётчиками, разбойниками. Только между тобой и артистами есть разница. Ты играешь для собственного удовольствия, а они играют для тебя, для меня, для всех. Понимаешь, работа у них такая — играть для людей.
— Так они играют в работу?
— Нет, они играют на работе. Ведь то, что Джима играет наша Ника, а не Игорь или Вова, ты разглядел только в курилке, так?
— Так.
— До этого разве она была похожа на девчонку?
— Нет.
— Значит, она играла самого настоящего мальчишку и делала это очень хорошо. А теперь вспомни, какой сегодня день?
— Воскресенье, нечего вспоминать.
— «Нечего вспоминать», — передразнила она меня. — В театре уже прошёл один спектакль? Ещё будет вечерний. А в праздники, в каникулы у них самая работа. По три спектакля в день отрабатывают сердешные.
— Странная профессия, — недоумённо сказал я. — И кто их заставляет?
— То-то, что никто, — рассмеялась бабушка. — Однако, попробуй, предложи им какую-нибудь самую престижную, самую денежную профессию? Ни за какие коврижки не согласятся! А ты в рёв. Чудак, право, — она погладила меня по щеке.
Вечером я всё же пошёл в театр и уснул на стуле за кулисами прямо во время действия. В реквизиторский цех меня отнёс на руках старик Щеглов, бабушка укрыла бархатной скатертью и погасила свет.
Сквозь сон я услышал, как она наклонилась надо мной и прошептала:
— Нет, Серёженька, театром ты не заболеешь... не заболеешь.
А, может, мне это просто приснилось?

История 5 http://www.proza.ru/2014/05/14/815