Не жаль пути пройденного 2 Баба Дуня

БАБА  ДУНЯ

В теплый майский вечер 1944 года похоронили бабу Дуню. С кладбища возвращались молча. Только дед Абрам задержался, обустраивал могильный холмик, обкладывал его еще не зазеленевшим дерном. Забросил на телегу лопату, ременные вожжи, по которым опускали в могилу гроб, постоял молча у некрашеного креста. Проехал мимо идущих с опущенными головами женщин и ребятни, понужнул ленивую чалую лошадку и скрылся за поворотом.

В избе уже все садились за поминальный  обед. На столе дымилась горячая картошка, политая зеленым конопляным маслом. В кружки был разлит густой морковный чай. В центре стояла просторная хлебница с аккуратно порезанными ломотками хлеба и сливочник с топленым молоком.

Молча поднялись, помянули умершую, чем Бог послал. Всем руководила громкоголосая Софья, вдова  погибшего под Витебском Ивана. Всего несколько месяцев назад получила она горестное письмо. На серой бумаге химическим карандашом написал сослуживец Ивана. «Своими глазами видел, как немецкий снаряд разорвался прямо у орудия Ивана Абрамовича. Там и похоронили всех, кто погиб в этом бою». Печальная весть в тот же день донеслась до бабы Дуни. Горе было не выплакано еще по старшему сыну Никандру, сгинувшему в Гражданскую. Иван после Финской толком не успел с Софьей в недавно построенном новом доме пожить, ушел с немцами воевать. И погиб. Где-то из-под Харькова или Кривого Рога изредка присылает письма-треугольники младший Андрей. Возит снаряды на машине.

Горе и заботы сделали бабу Дуню, обычно подвижную и успевавшую сделать множество дел, суровой и безразличной к себе. Ей больше не хотелось выменять за ведро картошки нарядный платок для любимой невестки или яркий кусок ситца. Она уже не подбрасывала в самовар угольков, чтоб одной испить кирпичного чая из шумевшего на весь дом самовара. Потом даже и не могла глядеть на еду. Вскоре и вовсе слегла. Две малолетние внучки не давали покоя. Надо бы и за ними доглядывать, с коровой управиться. Дед сутками был на колхозной работе. Вторя сноха Ульяна работала на МТС-овском тракторе, дома бывала урывками. Приготовит наспех ребятишкам еду, справит какую домашнюю работу, и опять в поле.
 
Когда бабушке стало совсем плохо, мутило её даже от воды, Ульяна отдалбливала в колодце кусочки льда, давала подержать их во рту бабе Дуне, чтоб облегчить её страдания. С бабой Дуней они были как подружки. Редко в жизни свекровь любит сноху как дочь, а сноха уважает её больше родной матери.

Дуню высватали из большой дружной  и работящей семьи из соседней
Большой Кочевки. У её отца была кузница и умелые руки. Семья жила безбедно, с добрым крестьянским распорядком. Абрам был красивым стройным черноволосым и румянощеким парнем. Но семья, в которую попала Дуня, не была высокого достатка. Дуня   ловко справлялась с любой работой. Ей не раз доводилось  в поле  пахать, и сеять. Жать рожь и вязать снопы не было ей равной. Вся обычная бабья работа умело спорилась в её руках. Особенно рвали жилы мужики, когда на месте старой избы ставили в 20-х годах дом-пятистенок. Помогали Дунины братья Савелий и Герасим. Дом получился справный, на высоком месте с красивыми наличниками…

Обо всем этом негромко переговаривались собравшиеся за поминальным обедом. Засиживаться долго всем было недосуг. Всех ждал новый  завтрашний день, полный забот и тревог.

Дед Абрам вышел из дому. В ушах словно запеклись последние слова жены. Её  тихий шепот на его вопрос.

-А я теперь как, Дуня?  Как я без тебя?
-Как знаешь, как можешь, - ответила и больше не открыла глаза.

Словно про неё сказал поэт:

Вот бабушка,- была поздоровей,
Она сама пахала и косила.
И помощи себе у сыновей
Она до самой смерти не просила.

Бывало, на дворе еще темно,
И ночи не видать конца и края,
Она уже сходила на гумно,
Достала плуг из старого сарая.

Смотри, уже распутала коня,
Уже его поспешно запрягает
И с первым светом молодого дня
За плугом, чуть ссутулившись, шагает.

Потом, смотри-ка, затопила печь.
Гляди - уже над хлебами хлопочет.
Теперь бы вроде можно и прилечь,
Да только вот прилечь она не хочет.

Опять несет домой вязанку дров,
Идет к колодцу, словно заводная…
Так и жила она –
Ни докторов,
Ни отдыха, ни устали не зная.
Деда, дела, дела и вновь дела.
И к ней сошла, как ей казалось, благость:
Она пришла,
Легла
И умерла,
Чтоб никому не быть при жизни в тягость.
( Николай Старшинов)