Другие и Спартак. Главы 35 и 36

                Глава тридцать пятая
                На юге Италии.
                В ноябре 73 г. до Р.Х. и позже

Прошло более полугода с инцидента в школе Батиата, а уже южные провинции Италии – Кампания, Самний, Лукания и частично Калабрия – были охвачены  мятежом. Правительственные войска не только действовали вяло, но перешли в глухую оборону и подчас старались ни во что не вмешиваться. Беженцы потянулись на север. По многочисленным пастбищам бродил беспризорный скот. Виллы богачей опустели. У хлебных лавок городков выстраивались очереди еще до рассвета. Кабаки, правда, пока благоденствовали. Кроме того, на юге страны работали почти все меняльные конторы, повстанцы их не трогали и брали там кредиты под высокий процент. Некоторые банковские учреждения принадлежали Титу Помпонию, который из Афин с растущей тревогой наблюдал за происходящим на родине.
Удивительно, но Аппиева дорога – от Капуи и на юго-восток до Тарента, в честь которого был назван Тарентинский залив, – оставалась практически безопасной для путешественников и перевозки грузов. Никаких проверок, досмотров и нападений ни та, ни другая воюющая сторона, будто бы по молчаливому уговору, не проводили. На полпути к Таренту находился городок Венузия. Здесь молодой Меммий попрощался с Сизифом и несколькими своими людьми. Они должны были дожидаться его возвращения из стана мятежников, куда, несмотря на их слезные уговоры, он решил добираться самостоятельно. От Метапонта его отделяло восемьдесят миль (около 120 километров). Как объяснил ему один из знакомых местных магистратов, не пожелавший покидать родные места, маршрут в том направлении считался весьма опасным.
– Кто спросит с Цетега, Верреса и таких же подонков, как они? – раздраженно сказал этот немолодой мужчина из всаднического сословия. (Семью он уже переправил в столицу к брату).
– За что? – не понял Меммий.
– За то, что подогревали чернь речами о свободе. Не свобода им нужна...
У Гая не было никакого желания спорить.

Меммий соврал жирному и равнодушному хозяину почтовой станции, что собирается пробираться в имение своего господина под Метапонтом (оба города соединяла прямая грунтовая дорога, напоминавшая проселочную). Тот сказал, что подыскать проводника сложно. Теперь рисковавших жизнью возниц осталось не так уж и много, хотя занятие это стало очень прибыльным.
Согласился везти его мальчишка лет восемнадцати – с наморщенным как терка лбом и весь какой-то неживой от страха, как показалось Меммию. Он потребовал за работу сто сестерциев – пятьдесят до и пятьдесят после прибытия в пункт назначения.
Условились отправиться на следующее утро. Поехали на маленькой тележке, запряженной старой полусонной кобылой, которая вряд ли могла бы преодолеть нужное расстояние и в три дня. Проводник был небольшого роста, лопоухий, с толстыми губами и странным тусклым взглядом рыбьих глаз.
Уже в десяти милях от Венузия у бесплодных виноградников они увидели несколько трупов со вздутыми животами. Отсюда легионеры пытались организовать контрнаступление. Правительственные войска действовали против передового отряда Крикса. Эта вылазка из походного лагеря вскоре захлебнулась. Легионеры стали беспорядочно отступать, разбившись на мелкие группы.
Под высокой пальмой у разрушенного фонтана или бассейна Меммий и его проводник заметили десяток вооруженных людей, сидевших на корточках и деливших между собой какое-то имущество убитых. Вокруг бродили неприкаянные павлины, распушив букеты хвостов. До них никому не было дела. Меммий и возница проехали мимо ни живы ни мертвы. Им подумалось, что эти люди так увлечены своим занятием, что не обратят на путешественников внимания. Но через некоторое время послышался возглас: «Стой!» Они не заставили себе повторять и остановились в ожидании самого наихудшего. Проводник побледнел и покрылся потом.
Головорезы во главе с человеком, напоминавшим центуриона, решительно направились в их сторону.
– Кто такие? – строго спросил командир.
– Да разве не видно? – визгливо произнес заросший по глаза чернявый повстанец, которые держал в руке кинжал с засохшей кровью. – Известное дело – шпионы.
– Мы не шпионы, – сказал Гай Меммий Гемелл, не узнавая собственного голоса.
Голосовые связки одеревенели, хотелось прокашляться. Что же так волноваться, пытался он убедить себя. Случилось то, чего заранее нельзя было исключить.
– Я друг Спартака, – продолжал он, покашливая. – А это мой слуга.
– Друг ты или не друг, – с безразличным видом произнес командир и сплюнул,– пусть разбирается Крикс. У него отличный нюх на предателей.
– Вон тот лопоухий – точно шпион, – сказал чернявый так, будто только что об этом догадался. – Я его видел в прошлый раз здесь, на дороге.
– Да он просто где-то рядом живет, – заметил кто-то примирительно.
– Тогда какой же он слуга? Погляди на него – весь дрожит, правильно говорю, – чернявый все более укреплялся в своей мысли.
Вдруг он набросился на бедного проводника и повалил его на землю. К нему присоединились еще трое повстанцев. Всем им не терпелось поиздеваться над беззащитной жертвой. Они сорвали с него одежду и через минуту – он голый, со связанными за спиной руками, лежал на животе у грязной обочины. Они били его ногами, рукоятками коротких мечей и кинжалов. Сначала возница кричал громко, потом – все слабее и слабее. Страх отгородил разум Меммия от происходящего непроницаемой липкой и зябкой пеленой.
Уже полумертвого и до неузнаваемости изуродованного проводника положили в повозку рядом со связанным Гаем, который весь превратился в оцепеневший комок ужаса. По чистой случайности с ним не проделали того же.
– Дай я ему плюну в рожу, – попросил один молодой, без передних зубов, малый, имея в виду лежавшего истуканом Меммия.
– Ну, плюнь один раз и отойди, – разрешил командир.
Меммию даже не пришло в голову утереться о подстилку. Он почувствовал себя почти счастливым, когда малый отошел от него.
Тележка тронулась, но тут чернявый упрямо заявил своему начальнику:
– Надо убить их обоих. Это шпионы.
– Нет-нет, – отмахнулся тот. – Крикс захочет их допросить.
– Мы ему ничего не скажем, – не унимался чернявый.
– Ну, а если Спартак знает, что к нему едет его друг? – выложил последний аргумент командир отряда.
– Не надо, не надо, – стали отговаривать чернявого ополченцы.– Лучше приедем в лагерь и там вздернем лопоухого, он ведь еще не сдох.
Оставшись без поддержки, чернявый сразу успокоился. Повозка отправилась в путь. Он шел рядом и бесстрастно повторял одно и то же Гаю Меммию:
– Отдай мне свои деньги. Они тебе не пригодятся. Ты все равно умрешь, Крикс никого не пощадит... Отдай деньги, они не пригодятся, Крикс не пощадит...
Мальчишка только однажды открыл глаза, и Меммию показалось, что в его зрачках поселилась сама смерть...

Добрались до места ближе к вечеру. Полусонный и всклокоченный коротышка Крикс появился из расшитого золотом и украшенного красным атласом шатра. Оттуда доносились пьяные крики и ругань. Прибывший сотник доложил ему о двух задержанных. Крикс почесал брюхо, зевнул и сказал, что разберется с ними утром. Он сделал вид, что не узнал Меммия, а взглядом показал, что тому не стоит рыпаться – они теперь не ровня, жизнь аристократа явно была не в цене.
Пленники всю ночь не спали, запертые в хижине, где не было ничего, кроме глиняного пола. Возница стонал и жаловался Гаю, что боится умереть, потому что не будет старика Харона, не будет подземной реки, не будет ничего. Меммий не решился ему поведать про вечные и бессмертные первоосновы, придуманные Эпикуром и Лукрецием. Глупо в чем-то убеждать людей, измученных и потерявших надежду.

Крикса одним из первых проинформировали о разгроме у Лемноса и гибели Марка Мария. Ему бросилась в глаза реакция Спартака, который не выразил ни досады, ни удивления. На это были причины, кроме предупреждения Пантеры. Не вызывало сомнений: звезда Спартака восходила, войско его росло и теперь вопрос о том, кто будет командовать силами сопротивления, не стоял. Время недоговоренностей прошло. Все начинавшие дело мятежа понимали, что, даже если бы пришли корабли к Метапонту, никто бы не подумал перебежать к никому из них не известному младшему Марию, а продолжал бы участвовать в опасной игре с судьбою. Но Крикса не оставляли беспокойные мысли. Ему как никому другому следовало бы почаще заглядывать в будущее. В случае проигрыша его к ответу призовут первого – ведь на нем лежала ответственность за агитацию легионеров, за призывы идти на Рим. Такое никогда не простят, кто бы ни пришел к власти. В итоге самой меньшей наградой ему будет смерть на кресте без предварительных пыток.
На военном совете Спартак объявил таким тоном, будто это было уже давно решено, что планы не меняются и они идут к Альпам на соединение с Серторием. Отправятся ближе к зиме малоизвестными тропами вдоль восточного побережья. Соответствующая карта этих глухих и малонаселенных мест у него имеется. Если она и была у него, то он счел необязательным ее показывать остальным лидерам заговорщиков. Он забыл добавить, что местность там гористая и труднопроходимая, с провиантом постоянно будут проблемы. Такой переход, даже если удастся избегнуть стычек с правительственными войсками, может занять много времени, особенно в непогоду. Следовало учитывать и неясность происходящего в Испании.
Спартак, однако, не хотел слушать никаких возражений. Он вообще стал сторониться прежних товарищей, предпочитая им Пантеру – подозрительного человека во всех отношениях, который, как утверждал в узком кругу Канниций, и организовал бойню в Большом цирке во время Римских Игр. Спартак отгородился от тех, кто привел его к успеху, особенно после того, как облачился в пурпурные ризы, сел на золотой трон и провозгласил себя царем в храме Геры. Потом он обратил непопулярный эпизод в шутку, переоделся и довольствовался «скромной ролью» вождя повстанцев.
Конечно, он не безумец, размышлял Крикс, а если и безумец, то очень хитрый. Он объявил себя монархом именно тогда, когда здесь, в бою под населенным пунктом Потенция, убили Эномая. Ведь бедняга жокей всегда уверял, что происходит из царского рода. Эномай болтал на каждом шагу, что его имя – вовсе не кличка и что его предки некогда царствовали в Элиде, а один из них был большой любитель участвовать в колесничном беге. Поди-ка проверь. Понятно, что подобные разговоры были в какой-то мере препятствием. И поэтому, возможно, Эномая убрали с дороги. В бою ведь не уследишь, кто при каких обстоятельствах погиб. Конечно, повлияла тогда на Спартака Марта, но он вовремя одумался, сбросив царские ризы, которые ему в будущем не сулили никаких перспектив, а только одни неприятности. Да и в случае поражения этот необдуманный поступок ему обязательно припомнят. Но, по большому счету, и победа может принести одни неприятности. Ее поделят в Риме, в Сенате. А что достанется им? Надеяться на лавровый венок весьма глупо. От них – истинных героев – попытаются избавиться, при наилучшем раскладе вычеркнут из списка победителей, заплатят и отпустят в какую-нибудь дальнюю провинцию. Так размышлял Крикс. И выходило, что нужно выбрать момент и бежать, прихватив кучу золота. Возможно, на Крит, возможно, в Египет. Но к такому побегу нужно серьезно готовиться, чтобы сохранить и себя и деньги. Следует подобрать надежных и боеспособных людей, включая опытных моряков. И заниматься этим следует сейчас, а не тогда, когда война перейдет из вялотекущей в решительную фазу. Времени остается мало, рассуждал Крикс.
Но зачем ему пришла охота, пусть и временно, царствовать? Деятельный и беспокойный ум Крикса искал ответа. Непомерное тщеславие? Это трудно назвать основной причиной. До последнего времени Спартак держался со всеми ровно и спокойно. Да и прежде он отличался завидной скромностью, никогда не выпячивал себя. Не мог же он поверить в то, что ему накаркала потаскуха-алкоголичка? К суевериям он всегда относился, хотя и не осуждая их, с иронией. Зачем упоминания о какой-то карте? Зачем он остался в Метапонте и после того, как идея десанта провалилась, и собирается находиться там до зимы? Почему он не идет на Рим – ведь они сильны как никогда и господствуют над Южной Италией? Не собирается ли он их сдать правительству?
Почему бы и нет?.. Ведь ему взамен могут обещать до конца жизни почетное проживание в столице. Там и сейчас наберется с десяток безземельных и ожидающих престола царей и царьков. Они пользуются всеми привилегиями, потому что не только безвредны, но и могут в перспективе принести пользу величию Рима, который, оправившись, будет искать повод для вторжения во все новые чужие страны. Он может провозгласить себя потомком Спартакидов, которые еще тридцать лет назад занимали престол Боспорского царства. Митридат завоевал Боспор, и там теперь, в Пантикапее, подземные хранилища заполнены его золотом. Если между Спартаком, кто бы он ни был, и Сенатом наступит мир да любовь, можно будет впоследствии поделить золотишко. Конечно, они его облапошат, но Криксу нет до этого никакого дела. Ему должно быть дело только до себя, и он должен в десять раз стать осторожнее и хитрее. То, что его в предстоящем походе к Альпам назначили командовать авангардом, – уже большая удача. И Крикс не упустит своего шанса. Надо, не выдавая себя, осмотрительно, поговорить с людьми, подготовить их. И при первом же удобном случае – оторваться, выйти к морю и бежать. Митридат с удовольствием примет, и история с его сокровищами в Пантикапее пригодится, возможно, еще доведется там при удаче пошарить. Наемники у понтийца купаются в роскоши. Что будет дальше – и загадывать не стоит. Сейчас ясно одно, что в Италии Криксу все равно никто жить спокойно не даст. Обязательно припомнят старые грешки. Так уж устроен человек.
И то, что судьба дала ему в руки дурачка Меммия, также хороший знак. При определенном стечении обстоятельств его можно будет использовать в качестве разменной монеты. Он хвастал дружбой с Гераклионом. Пиратский адмирал не последний игрок в нынешней партии.
Криксу поздно думать о славе, говорил он себе. Да это и не та штука, за которую нужно цепляться тому, кто житейские блага ставит выше умозрительных ценностей.

На следующее утро Крикс получил из Метапонта приказ лично направиться в Фурии, где находились оружейные мастерские. Он должен был заняться ускоренным переоснащением армии для предстоящей кампании. С небольшой охраной, прихватив с собой Меммия, он двинулся на юг, к западному побережью Тарентинского залива. Гаю удалось выхлопотать свободу мальчишке-проводнику.
В Фуриях коротышка со всем усердием и энергией выполнял поставленную задачу. Позднее во дворце римского наместника, где расположился Крикс, появилась Луция из свиты Марты. Вид она имела заносчивый, одета была в вытканные золотыми нитями плащ и тунику. На каждом пальце обеих рук – по три драгоценных перстня, дорогие браслеты на запястьях, обручи, усыпанные алмазами и рубинами, на шее и ногах, пшеничные волосы собраны на затылке платиновыми «цикадами».
– Я приехала за сенатором, которого захватили твои люди.
– Нет у меня никакого сенатора, – огрызнулся Крикс. – Я ничего об этом не знаю.
– Марта сказала, что Гая Меммия Гемелла ты держишь в плену...

В Метапонт они ехали в крытой повозке с шелковыми занавесками и украшениями из янтаря. Ход у нее был необычайно мягким, поскольку колеса были обиты буйволовой кожей в несколько слоев. Их сопровождала сотня верховых при полном вооружении.
Почти всю дорогу они молчали. Если и вели разговор, то он получался отрывистым, как некое продолжение бесконечного внутреннего диалога.
– Помнишь, ты мне говорил про безобразную прыщавую проститутку, – вдруг вспоминала Лу, – которая за одну ночь получила в награду золотое ожерелье?
– Да, я ее встретил однажды у Целийского моста в Риме, – отвечал Меммий. – Она показывала ожерелье своей подружке и рассказывала о каком-то богатом старике...
– У меня теперь, знаешь, сколько украшений и красивой одежды?..
– Я имел в виду другое. Многие красивые женщины терпят нужду и несчастны. Стоило бы им...
– Стоило бы, стоило. Ты это и хотел тогда сказать. И я тебя правильно поняла...
– Я хотел тебе сказать тогда, что никто здесь не свободен – ни ты,  ни я, ни богач, имеющий десять тысяч рабов, ни последний невольник, приводящий в движение жернова мельницы. Все беспомощно барахтаются и ищут спасения. При этом лицемерно делают вид, что все прекрасно. Так устроен человек себе на погибель. Мы все одинаково бессильны и бесправны перед тем, что создали своими руками. Да я уже начинаю сомневаться, что своими…
– Вранье, вранье… – не слушала Луция. – Ты просто был в меня влюблен…

Храм Геры находился на горе почти в центре Метапонта. По двору, по ступеням и вокруг колоннады гуляли ручные павлины. Эмблема богини – павлин и ворон – украшала фронтон сооружения из травертина. Отсюда было недалеко до виллы, где расположился Спартак. Мажордом сообщил, что царь и вождь отправился на маневры, а его жена ушла на рынок. Марию теперь называли сестрой предводителя. Жизнь менялась на глазах.
В полдень, несмотря на жару агонизирующей осени, возле телег, лотков и лавок толпились люди. Все тут напоминало преуспевающую столичную торговлю. Но неожиданно покупатели стали разбегаться. Прошел слух, что ожидаются «высокие гости». И через несколько мгновений рыночная площадь опустела, хотя торговцы, уже знающие повадки новых хозяев, не спешили убирать разложенный товар.
Наконец появилась разноцветная, разноликая и веселая процессия. Впереди, окруженная слугами и телохранителями, шла женщина в белых одеждах без украшений. Она была высока и стройна, хотя о молодости и свежести говорить не приходилось. Люди, шедшие впереди нее, походили на ликторов, ибо несли на плечах топорики, которые были по-особенному оплетены пучками прутьев и перетянуты ремешками. Их было ровно двадцать четыре человека, что свидетельствовало о власти выше консульской. Но почетные стражники имели вид довольно провинциальный, некоторые из них были явно пьяны. Сама «царица» чувствовала себя, видимо, не лучше. Кожа лица посерела, круги темнели под глазами. Руки у нее тряслись. Но следов былой красоты и некой привлекательности нельзя было не заметить.
Рядом с Мартой шел крохотный мальчик-негритенок с большим кожаным мешком. Он каждый раз, когда госпожа делала покупку, вынимал из мешка золотой. Все стоило золотой – и кисть винограда, и яблоко, и ларец тонкой работы, и простое металлическое зеркало, и платок из полотна или же из парчи. Подержав немного в руках какую-либо вещь, Марта равнодушно передавала ее прислуге и продолжала свой путь. Приспешники же за спиной госпожи хватали помногу и ни за что не платили. Подвергнутые наглому грабежу, торговцы с подобострастным видом кланялись грабителям до земли.
Меммий с Луцией встретили это «карнавальное» шествие у мясного павильона.
– Я Гай Меммий Гемелл, – закричал он, стараясь быть услышанным в шумной неразберихе. – Я Гай Меммий, бывший хозяин небезызвестного тебе Тита Лукреция. 
– Здесь нет хозяев – ни бывших, ни нынешних! Все здесь рабы, – пробасил кто-то под общий хохот, перешедший незаметно в нечто угрожающее.
– Я его друг, так будет точнее, – обратился Меммий к Марте, которая, казалось, не собирается вмешиваться.
Воцарилось молчание.
– Пусть докажет под пыткой, что он Гай Меммий, – сказал вдруг негритенок.
Это предложение встретило новый приступ хохота и возгласы одобрения.
– Надо подергать его за детородный орган, как Кронос – Урана! – предложил кто-то из толпы.
Двое бородатых молодцов не заставили себя долго упрашивать и попытались наброситься на Меммия, но Лу отогнала их плеткой с позолоченной рукояткой.
Могла завязаться потасовка, однако Марта властным голосом приказала:
– Не трогайте его... Подойди поближе, Гай, я тебя узнала.
Меммий прошел сквозь строй «ликторов», от которых несло потом и перегаром. Он видел, как Марта устала, как подрагивают ее длинные и красивые пальцы, видел маленькие бусинки пота на ее высоком бледном лбу.
– Как поживает Тит? – спросила она.
– Не знаю, что тебе сказать, я не видел его много времени.
– Это правда, – согласилась Марта и задумчиво заговорила будто сама с собой: – Когда ты в движении, время растягивается, а когда сидишь на одном месте, дни мелькают с поразительной быстротой и кажется, что от жизни почти ничего не осталось… Зачем Луция привела тебя сюда?
– Я разыскиваю одну женщину. И мне было предсказано, что ты мне поможешь. А ты сказала, что сделаешь это только в мясной лавке.
– Я теперь не занимаюсь предсказаниями, – хмуро улыбнулась она. – И я не знаю, сумею ли я... – Марта заколебалась.
– Давай проверим, госпожа, нет ли у него под плащом кинжала? – предложил негритенок, который начинал скучать.
Сопровождающие одобрительно загудели.
– Умолкните все! Отойдите отсюда! Займитесь покупками, – не без раздражения приказала Марта.
Процессия нехотя, бормоча и сплевывая, двинулась дальше.

Марта, ее маленький черный слуга, Меммий и Луция зашли в мясной павильон. Они спустились в полуподвальное помещение, где в полутьме и прохладе на крюках висели освежеванные туши. В помещении не было окон, на стене горел лишь один факел. Марта уселась на скамеечку, принесенную перепуганным хозяином павильона, и поинтересовалась:
– Здесь, должно быть, много крыс?
– Их полно сейчас по всей Италии, госпожа, – поспешил ответить хозяин и добавил, не сдерживая язык от страха: – В Египте, например, появление в большом количестве крыс означает приближение перемен и беспорядков...
Марта утерла лицо рукавом царского платья.
– Мы сейчас говорим, уважаемый, не о каком-то Египте, а о мясной лавке, – устало возразила она.
Воцарилось долгое молчание. Потом, вздохнув, Марта спросила:
– Сохранилась ли у тебя, Гай Меммий Гемелл, какая-либо вещь, принадлежавшая той женщине?
У Меммия был гребень Антонии, который он подобрал на вилле в Путеолах. Он вынул его из специального внутреннего кармана на груди и протянул ей.
Марта внимательно посмотрела на гребень из слоновой кости, сжала его в ладонях и закрыла глаза. Казалось, прошла вечность, прежде чем губы ее прошептали:
– Та женщина, Меммий, еще жива. Она по-прежнему красива и находится в доме в центре острова с треугольными берегами, от которого нас отделяет неспокойный пролив. Больше я ничего не могу тебе сказать... Знаю лишь, что надо спешить, чтобы успеть застать ее…
«Тринакрией» – треугольной – в те времена подчас называли Сицилию.

Меммий так и не предстал перед очами главнокомандующего. За городской стеной Метапонта его провожала Лу. У нее были кипарисовые носилки с балдахином из парчи. Она настаивала, чтобы он взял их вместе с рабами-носильщиками. Меммий отказывался, сам не зная почему. Возможно, из упрямства, из-за того, что не хотел ей уступить. Возможно, он думал, что она хочет унизить его или показать, что они теперь – в равном положении, что она сравнялась с ним. Лу также не смогла бы точно ответить, зачем ей этого хочется. Но она вовсе не думала ни о каком равенстве. Возможно, ей хотелось, чтобы он порадовался, какие у нее красивые носилки. Возможно, она желала еще несколько мгновений побыть с ним.
Они стояли и спорили у дороги, по которой ему предстояло уйти. Было ранее холодное утро. Ледяной ветер дул им в лицо, развевал ее цвета спелой пшеницы волосы. Девушка не уклонялась от зябких потоков. От вчерашней жары не осталось и следа.

Меммий не уступил, хотя потом много жалел об этом.

На следующий год в Апулии Криксу, который командовал авангардом, удалось оторваться с десятью тысячами всадников. Они почти вышли к морю, где надеялись обнаружить пиратскую стоянку. До берега оставалось всего лишь несколько миль, когда беглецы у предгорья Гарган попали в засаду. Отряд консула Геллия разгромил их. В кровопролитной схватке Крикс был убит. Тяжеловооруженный конник разрубил его длинным обоюдоострым испанским мечом от ключицы до паха. И коротышка перестал «кашлять». Что было у него на уме, он унес с собой. Сотоварищи, если таковые имелись, молчали. Трудно себе представить, как мог Крикс сбежать на виду у десятитысячной толпы. Забрать же всех с собой не представлялось никакой возможности.


                Глава тридцать шестая
                Карта Спартака

Существует гипотеза, что дорожная карта Спартака – не вымысел и что в итоге она стала достоянием  Марка Лициния Красса. На ней будто бы весь Апеннинский полуостров был взят в красный круг. На карте были изображены крупные города и стоянки войск в некотором отдалении от них и основные дороги. Особыми значками якобы отмечались места возможных переговоров с действующими властями – на севере Республики, на юге, западе и востоке.  На дорожной карте четко обозначались маршруты инсургентов, но нигде не просматривалось явных доводов в пользу того, что мятежные отряды собирались покинуть Италию.
Утверждают, что Красс велел уничтожить эту карту и никогда о ней не упоминать. И не только потому, что она разрушала устоявшийся миф. В ней заключалась личная обида полководца, подавившего восстание. Он мог, согласно добытому документу, облапошить своего противника намного раньше, чем вышло на самом деле.
Спартак, со своей стороны, постоянно получал сведения о себе и своих действиях. Говорили разное, но особенно раздражало его то, что в Сенате не раздавалось ни одного правдивого голоса, а ведь он, что бы ни придумывали, являлся ставленником оппозиционной партии. Ее представители с ним договаривались, определяли условия и назначали гонорар, а теперь в рот воды набрали. Никто, видимо, не предполагал, что небольшой отвлекающий маневр в центре страны, в полосе богатых угодий выльется в нечто невообразимое. Никто не  хотел на себя брать ответственности за десятки тысяч возмущенных людей. И это осложняло положение. Возможность договориться, найти какие-то компромиссы, удовлетворить некоторые требования и разоружить мятежников становилась с каждым месяцем все более иллюзорной. Официальная история даже и не хочет допустить, что у восставших могли быть какие-то требования, поскольку пользуется скудными, с иносказаниями и недомолвками протоколами Сената, либо же последующей пропагандистской словесной обработкой, которая была сделана по указке победителей.
Как мы теперь знаем, у Спартака имелся четкий план только до Метапонта. Там он должен был сдать дела, получить расчет в 360 тысяч сестерциев (десять годовых зарплат центуриона) и сойти со сцены. Но оказалось, что бросить такую массу взбунтовавшихся обездоленных, но свободных фермеров, городского плебса, легионеров, симпатизирующих оппозиционной партии популяров, ему не под силу. Тщеславные соображения тут играли, возможно, роль. Однако мятежный предводитель быстро сошел с небес на землю.
Чтобы не быть голословными, сошлемся на Митридата, чьи агенты внимательно следили за происходящим. Не исключено, что их донесения изобиловали преувеличениями, однако понтийский царь, будучи человеком отнюдь не глупым, вполне мог нащупать, отбросив домыслы, в этих докладах реальную почву. По словам Митридата, сказанным немного позднее интересующих нас событий, вся Италия отпала от Рима вследствие ненависти к заносчивости римлян, была в долгой и ожесточенной войне с ними и вступила в союз против них со Спартаком – человеком, не имевшим никакого значения. При всей мании величия царь был прав: в те времена только знатное происхождение что-то значило. Возможно, Спартак – первый, кто нанес серьезный удар по этому традиционному взгляду на положение вещей. И он нам известен наряду с именитыми современниками, опережая по популярности большинство из них, кроме, пожалуй, Юлия Цезаря.
В другой речи перед своими подданными Митридат дает ясно понять, что знает о связи восставших с серторианцами и заинтересованными деятелями в Риме.

Между тем проблемы Спартака накапливались по мере увеличения его мятежной армии. Нужно было увести ее подальше от Рима, поскольку человеку с римским сознанием немыслимо было допустить разграбления великого Города. И Мария, и Суллу за такое кощунство прокляли навеки большинство граждан, сохранивших совесть и разделявших республиканские убеждения.

У Марты был свой женский и мистический взгляд на происходящее.
– Тебе мстит Красс, – сказала она как-то, когда свой путь  они еще не прошли до конца, а находились где-то посередине.
– С какой стати? Мы с ним незнакомы, – удивился он.
– Кавалеристы Фимбрии убили его брата. А отец Красса будто бы из-за потери любимого сына наложил на себя руки.
– Я сражался в пешем строю.
– Откуда ему знать? Ты же не пошел служить Сулле, как остальные, значит, опасался за свою жизнь.
– Не все перебежали к Сулле. У меня кончался контракт, и я волен был выбирать, чем заняться. Красс – политик, он ищет выгоды, но пока мы сильны, будет действовать осторожно.
– Понятия не имею, что он ищет, – раздражалась Марта. – Попомни мои слова: он обязательно встанет на твоей дороге.
И она оказалась права.

О чем же толковали в правящих кругах и что попало в официальную историю, которой мы с оговорками верим до сих пор?
В сенатских протоколах четко фиксировалось передвижение сил под руководством Спартака. В такой фиксации без комментариев не видели ничего страшного. Впоследствии ожидалось, что будет сформулирована выгодная властям трактовка событий. Она почти полностью совпадает с современной. А вот карта – уже другая, но тоже подлинная – не укладывается в необходимые рамки.
Зная этот документ, трудно поверить в задачи трех походов Спартака – бегство через северные границы Италии, высадка на Сицилию, отплытие из Брундизия в попытке уйти от преследователей. Таковы официальные комментарии к «рабскому восстанию», сделанные впоследствии и вошедшие во всемирную историю. И здесь мы имеем дело с самым подлинным мифом.
Немецкий исследователь конца XIX – начала ХХ века Эдуард Мейер уверял, что серьезной проблемы невольников в античном мире никогда не существовало, а главное, никогда не происходило значительных восстаний рабов. Такое заявление нам – с нашими знаниями и опытом – может показаться дерзким. По словам германского аналитика, основной движущей силой рабовладельческого общества, если согласиться с такой терминологией, являлись невольники. В их руках находились большая часть производства (за исключением вооружений), знания и технологии. Сами рабовладельцы становились, хотели они того или нет, пассивной составляющей данной системы. И неудивительно, что к концу республиканского периода и началу императорского многие рабы стали господами и – наоборот. В романе Генриха Сенкевича «Quo vadis» (из эпохи Нерона) мы видим рабов уже в роли сенаторов – с длинными волосами, чтобы прикрыть отрезанные уши (а значит, это  невольники самые пропащие и бесправные – пришлые, а не доморощенные, то есть чернь из черни).
Спустя несколько столетий появилась новая более жесткая схема власти господствующего слоя – феодализм. Потом схемы управления усложнялись: становились менее грубыми и «более прозрачными». Но согласно этой теории, господство правящих сословий из века в век только усиливалось, прикрываясь демагогическими лозунгами. И попробуй что-либо сказать о рабстве в современных обществах всеобщего процветания! Но его в той или иной форме становится все больше и больше по сравнению с античной эпохой. Таковы парадоксы так называемого «прогресса».

Пойдем дальше. Большинство историков, включая и древних, сходятся в том, что конец античного мира был предопределен гражданскими войнами в Римской Республике. Наиболее важным противоречием, породившим их, является земельный вопрос, к которому рабы не имели никакого отношения. Демократически мыслящие политики (в частности, братья Гракхи) понимали, что государство обнаруживает первые признаки смертельной болезни из-за полного обнищания части свободных граждан – так называемого плебса. Они предлагали выделить не имеющим средств к существованию свободным семьям по 30 югеров земли (порядка 20 соток). Олигархи, создавшие проблему, не готовы были уступить даже эти по тем временам крохи. Они также не готовы были предоставить свободным людям, проживающим в провинциях, равные права с теми, кто «прописался» в Риме, зачастую добиваясь проживания там всеми правдами и неправдами. Началось с  убийств и стычек, переросших в многолетние войны, которые раскололи не только Рим и сильную Италию, не только народ (квиритов), но и элиту Республики. Совсем просто проблема формулируется так: власти хотели себе забрать все, но не смогли. Кончилось сменой общественного устройства.
Кульминацией первого этапа событий стало противостояние Мария Великого и Суллы Счастливого. Впервые за всю историю оптиматы (олигархическая партия) взяли приступом неприкосновенный и благословенный Рим. Вечным городом он стал называться значительно позднее. Популяры (демократическая оппозиция) не отставали в деле убийств и насилия, но проиграли тогда. Ушли в эмиграцию, затаились, однако не смирились с поражением. С обеих враждующих сторон использовали рабов как военную силу (за деньги и привилегии). Победитель Сулла дал волю угодившим ему 10 тысячам невольников, наделив их землей в насмешку над сутью проблемы и дав им наименование «корнелии» по одному из своих прозвищ.
Земельный вопрос не только не решался, но и обострялся, поскольку теперь каждый удачливый полководец выделял участки отличившимся рабам, а чтобы против них не выступил народ, не обижал и своих ветеранов-легионеров. Безземельное фермерство росло как на дрожжах, перебиралось в Город (остальные считались населенными пунктами), то есть в Рим, где практиковались регулярные бесплатные раздачи хлеба для свободнорожденных. Ко времени нашего рассказа в городской черте проживало более 150 тысяч (!) бомжей и среди них не было ни единого раба.
Историю пишут победители (но, заметьте, не творят), поэтому она смахивает, скорее всего, на пропаганду. Возьмите даже события последних десятилетий – вряд ли мы знаем о них не только всю правду, но и малую ее часть. Однако со временем все тайное становится явным. Даже уже сейчас ясно, что первая «цветная революция» произошла в России, остальные – по тому же сценарию.

Все признают, что мы точно не знаем, кто такой Спартак, сколько с ним было людей, какие задачи ставились. И это незнание превращается в  пропагандистское «знание», а там все понятно в зависимости от политических предпочтений. Однако сохранившаяся точная карта (ее публикуют в сотнях изданий) дает объективные ответы на многие вопросы. География явно не совпадает с политикой. И это можно разглядеть без особого труда.
Итак, используя современную терминологию, в начале 73 года до Рождества Христова или 74-го (все зависит от того, считать ли годом возникновения Города 753-й либо 754-й), но в любом случае в 680 году от основания Рима в гладиаторской школе Батиата произошел якобы бунт. Сразу заметим, что это первое и последнее упоминание о беспорядках среди гладиаторов в истории человечества.
По официальной версии, аренные бойцы (на трибунах их называли артистами) были недовольны то ли условиями содержания, то ли контракта, то ли задержкой зарплаты, то ли вообще мизерной платой за жизнь и смерть, то ли даже плохим питанием. Все это – полное вранье. В республиканский период в гладиаторы шли добровольно, выше ценились свободные, а не рабы. Это был путь к успеху, большим деньгам, а также к свободе для тех, кто ее не имел. На официальных играх (а они доминировали в качестве легальных) смертельные поединки были запрещены. Можно было претвориться мертвым, забрызгать себя свекольным соком, который прятали в бычьих кишках за пазухой, и такой артистизм приветствовался. На арене, бывало, и по-настоящему умирали, как и сейчас, скажем, на хоккейной площадке. Но здесь мы имеем дело с исключением из правил. Вполне вероятно кто-то чем-то мог быть недоволен, но всегда оставалась возможность заключить новый контракт. Переходы из команды в команду стали к тому времени обычным делом. Более того, существовала целая гильдия перекупщиков, которая занималась перепродажей или торговала наиболее перспективными бойцами. Массового недовольства быть не могло, поскольку речь шла об особо привилегированных и высокооплачиваемых артистах, сопоставимых в отдельных случаях по популярности с современными «звездами».
Далее официальная версия утверждает, что гладиаторы от непосильного труда и неизбежной смерти хотели бежать к себе на родину: фракийцы – во Фракию, галлы – в Галлию, германцы – в Германию. Такая идея во всех сказаниях стала контрапунктной. Первое, что здесь не стыкуется – гладиаторов делили не по национальному признаку, а по оружию. Иными словами, «германцы», «галлы» и «фракийцы» – виды аренного снаряжения. Важно понимать и другое. Римская Республика по уровню жизни и комфортным ее условиям, по соблюдению законов фантастически опережала весь остальной так называемый «варварский мир». Германцы и галлы, жившие не под властью Рима, представляли собой нищие, без признаков общественных институтов племена. В той части Фракии, которая не находилось под римской пятой, шли постоянные войны. Бежать было некуда, а если и было куда, то за бедностью, бесправностью и смертью. Больше того, мстительные римляне мятежников везде могли достать, что не раз доказывали на практике. Уйти за пределы Италии у «беглецов» было много возможностей, но ни одной их них они не воспользовались, потому что это не имело никакого смысла.
Из Капуи несколько десятков человек, организовавшие «рабское восстание» и вооруженные «кухонной утварью», побежали зачем-то к Везувию и потратили немало труда, чтобы забраться на первый ярус вулкана, куда вела единственная тропа. Мы вновь и вновь говорим об «официальной логике». Все затевалось, выходит, для того, чтобы оказаться в западне.
«Восстание рабов» происходит в Капуанской области, где невольников трудно было найти днем с огнем из-за предательства капуанцев в ходе вторжения Ганнибала. Переход на сторону Карфагена был наказан сенатским постановлением, запрещающим жителям Капуи и близлежащих районов владеть частной собственностью, к коей, прежде всего, относились рабы, земля, предприятия и строения. Все пошло с молотка, включая невольников, а вырученные деньги были перечислены в государственную казну. Постановление сохранялось в силе до той поры, о которой у нас идет речь. Государственные рабы трудились при муниципалитете и получали зарплату, их права защищало государство и они никогда не бедствовали.
Побег из Капуи происходил не в «дачный сезон» и поэтому разумнее было бы отправиться куда глаза глядят через опустевшие богатые виллы, которых рядом было пруд пруди, пограбить, выйти к морю и заплатить за проезд, ну, хотя бы до Крита или Египта. В любом италийском порту для людей не требовались документы, что не скажешь о грузах, давай деньги и плыви, куда хочешь. Пассажирские суда ходили регулярно уже с весны по всему Средиземному морю. Но у пропаганды свои методы, она не ищет легких путей. Беглецы, загнав себя в тупик, покорно поджидали легионеров.
Чтобы запереть мятежников на Везувии, к подножью прибыл претор Гай Клавдий Глабр с тремя тысячами (!) солдат. Но «оборонявшиеся» ночью спустились по самодельной (!) лестнице через жерло вулкана, а его высота, между прочим, около тысячи трехсот метров. Но мифотворцев такие пустяки не смущают. Затем горстка беглецов обратила легионеров в бегство и разгромила полностью преторский лагерь, захватив все, что можно было захватить, – оружие, продовольствие, одежду и казну.
Дальше – больше. Гладиаторы, «рабы» и «местные пастухи», создав «шайку разбойников», направились на юг, опустошили Нуцерию, в течение дня взяли штурмом Нолу – крепость, которая ранее противостояла многим серьезным и длительным осадам.
Той же весною был разгромлен другой претор – Публий Вариний с двумя легионами. Круто, очень круто для нескольких десятков гладиаторов в совокупности с «рабами» и «пастухами».
Рим, бросив в итоге более 10 тысяч солдат (их хватило бы на подавление 100 тысяч настоящих невольников и стольких же чужеземных варваров, чему есть многочисленные примеры), столкнулся с чем-то иным, нежели кучкой артистов и оборванцев. Рим имел дело с заранее подготовленными профессионалами. К ним, увидев в них реальную силу, стали присоединяться недовольные.
«Беглецы» захватили многочисленные трофеи, включая знамена легионов (серебряных орлов на древках с золотыми змеями в клювах), преторского коня, дорогую одежду, а также почетную преторскую охрану, много оружия. Все это считалось большим позором для побежденных. В заключение первого похода был взят под контроль Метапонт и Фурии – два портовых города на южном побережье. Так что официальная версия первого похода к Альпам отпадает, поскольку мятежники провели на юге, а не на севере год или того больше. Здесь пропаганда использует фигуру умолчания.
«Беглецы» обеспечили себя огромными средствами, они могли отплыть куда угодно, но не сделали этого. Они чего-то ждали. И, не дождавшись, зимой уже следующего года, действительно, начали передвижение в северном направлении по восточному побережью. Армия Спартака насчитывала тогда от 40 до 60 тысяч человек, иными словами, до двенадцати боеспособных легионов. Рим ничего адекватного выставить не мог. Там опасались, что существует угроза Городу. Это нашло отражение в пропаганде и мифотворчестве. Будто бы у мятежников имелись подобные планы, но они утонули в разногласиях – «штурмовать Рим» или «бежать на родину». Удивительная альтернатива.
Любопытно, что те немногие, кто писал о Спартаке или кому было разрешено писать о нем в то время либо чуть-чуть позднее, отмечали положительные качества вождя мятежников, который, по их словам, «был больше похож на эллина, нежели на беглого раба». Эллин, конечно, не римлянин, но уже неплохо. Среди греков были выдающиеся полководцы, в том числе и самый выдающийся из всех – Александр Македонский. Тем самым фантастическому сюжету придавалась определенная достоверность. Было, возможно, и некое чувство благодарности – ведь Спартак держал массу людей в разумных рамках, запрещал, где мог, грабежи и насилия, не пошел через многолюдные и развитые районы, а избрал малонаселенную, отдаленную от центра местность. В общем старался причинить как можно меньше неприятностей и свести человеческий и материальный ущерб к минимуму.
У горной цепи Гаргана в Апулии, то есть примерно в двухстах километрах от основной базы возле Метапонта, передовой отряд Крикса в 10 тысяч человек попал в засаду и большей частью подвергался истреблению. Происходило это в «мертвый для военных сезон». Но в той местности оказались сразу два консула нового года – Геллий Попликола и Корнелий Лентул Клодиан. Здесь, видимо, следует сказать, что Спартаку изменила удача из-за того, что он лишился мощного покровительства. Можно предположить, что враждующие фракции в Риме перед лицом неконтролируемой ситуации либо уже договорились между собой, либо приблизились к договоренности. Пропаганда же трубила свое. Крикс с «германцами» будто бы отделился от Спартака, чтобы поскорее вернуться к родным пенатам, то есть в несуществующую Германию. Однако, даже если бы она существовала, до нее еще было слишком далеко. И путь был избран неверный. Логика по-прежнему отсутствовала.
Попавший в ловушку отряд Крикса был раздавлен двумя легионами Геллия, а оставшиеся в живых вернулись к Спартаку. Это поражение, согласно «исторической правде», укрепило предводителя мятежников в намерении добраться до  Альп, перейти их и покинуть в конечном счете Италию. Лентул Клодиан тем временем построил оборонительные рубежи на границе римской провинции Цезальпийская Галлия (область в предгорьях Альп). Геллий следовал за Спартаком. У каждого из консулов было по два легиона, у мятежников – восемь или десять легионов, так что подавляющее преимущество сохранялось на их стороне. Сначала Спартак опрокинул Корнелия Лентула, находящегося на высотах, а потом, развернувшись, обратил в бегство легионеров Геллия Попликолы. Дорога через перевалы становилась открытой, а там – чуть дальше – ждала якобы вожделенная свобода. Однако «рабы» или те, которых ими называли, никакой свободы не хотели. Они, не спеша, устроили поминальные мероприятия в честь «раскольника» Крикса по римскому, а не варварскому образцу.

Через какое-то время Спартак вступил в предальпийскую Галлию (римскую территорию) по центральной военной Эмилиевой дороге, а мог бы, взяв восточнее, вдоль побережья выбраться на «свободу», которая ему была не нужна. Судя по всему, в его намерения входило подавить всякое римское сопротивление на севере страны, чтобы расчистить дорогу Серторию. И он добился этого, уничтожив у Мутины, расположенной южнее реки По, армию наместника Цезальпийской Галлии Гая Кассия Лонгина, который едва спасся бегством, как указывает Плутарх. Кстати, Кассий являлся одним из консулов предыдущего года, но до этого в боях с мятежниками не участвовал.
Итак, на севере страны не осталось никакой силы, способной противостоять бывшему учителю фехтования. И что же? «Беглецы» никуда не собирались уходить. Они ждали несколько месяцев. А потом неожиданно повернули назад. Мифотворцы уверяли, что у них зачесались руки захватить Рим. Но возвращались они на юг той же самой дорогой. Этому непонятному шествию дали название «второй поход Спартака». А что тут непонятного? В июле 72 года до Рождества Христова в результате заговора погиб Квинт Серторий и ждать испанских эмигрантов стало бесполезным занятием. Надо было решать вопрос, что делать с победоносным войском. Но без переговоров с Римом такой вопрос не мог быть даже поставлен. А великий Город молчал. Следовало как-то надавить, заставить считаться с собой. С другой стороны, надо было расположить армию таким образом, чтобы она чувствовала себя в относительной безопасности и имела резерв для поддержки. Таким резервом могла стать Сицилия, где находилось не менее 20 тысяч сторонников Мария Великого и Сертория. Именно оттуда можно было получить подкрепление и материальное обеспечение. К Сицилии непосредственно примыкал Бруттийский полуостров. Туда и направился Спартак, минуя свою базу в Метапонте, которая могла стать в случае необходимости последним бастионом. Однако официальная пропаганда трубила свое: «беглые решили укрыться на Сицилии и поднять там новый мятеж».

Наконец-то на арене появляется Красс. Его уговаривают встать во главе восьми легионов, никто другой не желает рисковать. Восемь с трудом набранных легионов ( в основном из новобранцев) не сопоставимы с возможностями противоборствующей стороны, но она ведет себя странно, не пользуясь всеми наличествующими преимуществами.
Для начала Красс закрепляется в Пеценской области, чтобы прикрыть Кампанию, а тем самым и Рим. Вперед он высылает с двумя легионами своего легата Мумия, чтобы следовать за Спартаком, но не вступать в сражение. Не получилось. Двух легионов как не бывало, а Спартак пошел своей дорогой. Ранее он избавился от части обоза, чтобы усилить мобильность своих отрядов. Поздней осенью 72 года мятежные войска расквартировались в Регии (или Региуме) и вокруг этого порта, расположенного примерно в 20 стадиях (3,5 километра) от сицилийского побережья на Бруттийском полуострове. Узнав об этом, Марк Красс предпринял «наступление» и пересек территорию Бруттия. Однако там он занялся весьма странным занятием, которое свидетельствует о том, что Рим не верил в свои силы. Красс заставил своих солдат рыть ров от Тарентского залива до Тирренского моря с целью отгородить мятежников от остальной Италии. Ров получился знатным – 300 стадий в длину (53 километра) и 15 футов в ширину и глубину (4,5 метра). Вдоль рва был построен еще и вал. Надежды на переговоры почти иссякли. На спартаковское движение в Риме почти единодушно теперь смотрели как на «гнойный нарыв». Но предводитель мятежников все еще надеялся на какое-то соглашение. Острый ум, смелость и решительность в нем сочетались с какой-то удивительной наивностью.

Россказни о том, что Спартак дал денег пиратам для переправки на Сицилию и что они будто бы его обманули, ничего общего не имеют с действительностью. Наоборот, он получил необходимые помощь и подкрепления именно с этого острова, о чем сообщают некоторые источники, и зимней вьюжной ночью 71 года форсировал молниеносно с таким упорством возведенную Крассом преграду.
По официальной версии, начался третий поход Спартака в порт Брундизий – на крайнем юго-востоке Республики. Кто решил, что он собирается туда, не понятно. Бессмысленность затеи заключалась в том, что там уже шла подготовка к высадке Марка Лукулла со своими легионами, которые возвращались с фракийского фронта. Между тем его старший сводный брат Лициний Лукулл – тот, который потом стал известен своими гастрономическими изысками, – дожимал понтийские силы в Малой Азии. Сам Митридат ретировался в Понт, и намеревался бежать еще дальше к своему зятю Тиграну – царю Великой Армении. Так что и старший Лукулл мог появиться неожиданно в Брундизии.
Во всяком случае бывший учитель фехтования не прошел и половину пути, остановившись у своего последнего бастиона севернее Метапонта. Эта местность ему была хорошо знакома. Здесь – в Северной долине – он почти год формировал и готовил свою армию для решения задач, которые ныне потеряли актуальность. Зато позиция тут была подготовлена прочная и сильная. Крассу с шестью-семью легионами в Северной долине делать было нечего. Он рассчитывал на что-то другое.
Спартак как человек чести надеялся, что те силы в Риме, которые его ранее поддерживали, не окажутся столь трусливыми. Он полагал, что вот-вот поступят разумные предложения о роспуске мятежной армии на приемлемых условиях. Ведь по сравнению с беспределом Мария-старшего и особенно Суллы спартаковское войско имело в основном дело с вооруженными силами Республики, а не с мирным населением. Отдельные недоразумения возникали, однако массовых издевательств, насилия и грабежей (за исключением имущества богатых оптиматов) так называемые «рабы» себе не позволяли.
Чтобы ускорить переговорный процесс, на который Спартак, безусловно, надеялся, он отправил небольшой отряд под руководством Канниция к Луканскому озеру под городом Пестум. Этим рейдом Спартак намеревался в очередной раз надавить на Рим. Этот шаг историки объясняют расколом среди мятежников.
Красс всеми наличествующими силами напал на выдвинувшуюся группу, стал ее теснить, но пришедший на выручку Спартак обратил противника в бегство. Канниций вернулся с частью своих людей в Северную долину под Метапонтом.
Другие же участники рейда добровольно остались под Пестумом. Это были, видимо, оппозиционеры, но с определенным положением в обществе. Они хотели сдаться или перейти на сторону официального Рима. Однако пришедший в себя после поражения Красс не стал их слушать, а перебил всех до единого.

Из самых разнообразных источников известно, что Красс расправился с мятежом в шесть месяцев. Остается узнать, как удалось ему этого добиться, не имея достаточных сил, средств и возможностей…

В последнем известном мифе речь идет о шести тысячах «рабов», распятых вдоль Аппиевой дороги – от Капуи до Рима. На территории Республики распятию подвергались предатели родины. Рабы не могли быть таковыми по определению. Статус не позволял.

Карта того времени, называвшаяся путеводителем, представляла собой кожаный свиток с указанием маршрута по отношению к Солнцу, Луне и Медведице, которая никогда не сходит с ночного небосклона. Была ли подобная согласованная с кем-либо карта у Спартака, выяснить нет возможности. Но ясно, что и он, и Крикс, и другие заблуждались относительно побережья Адриатического моря. Восточная часть Италии не была местом безлюдным с убогой инфраструктурой. Края эти получили бурное развитие после нашествия Ганнибала, хотя кое-где и вправду были труднопроходимыми и не слишком заселенными, особенно в сравнении с западным побережьем. Однако то, с какой легкостью спартаковские легионы прошли на север и обратно, свидетельствует о поддержке провинциалов, которые ненавидели господство римлян. Напомним, что в те годы Рим и остальная Италия являлись остро соперничающими сторонами.

Остановимся еще раз и чуть подробнее на официальной традиционной причине восстания, мятежа, войны или как угодно. Здесь нет расхождений: невыносимые условия жизни. Каковы же они были в известной капуанской гладиаторской школе? Каждый выходивший на арену боец имел отдельное помещение размером в десять-двенадцать квадратных метров. (К слову сказать и без обид на судьбу, я писал этот роман в комнатушке меньших размеров). Ему полагалось хорошее питание и хорошее вино, по желанию – женщина на ночь. Оплата труда была выше, чем у легионера, который больше рисковал жизнью и плюс нес несоизмеримые тяготы армейских походных будней. Бывали премиальные, достигавшие порой десятков тысяч сестерциев, иногда – значительно больше. Успешная карьера означала свободу, если гладиатор не был свободным человеком. Известно, что часто шли в фехтовальщики аристократы из разорившихся семей или попавших под проскрипции. Слава гладиаторов, чему сохранились многочисленные подтверждения, была сравнима с популярностью современных артистов кино, эстрады и знаменитых спортсменов. Некоторые из них, особо удачливые бойцы, становились миллионерами и крупными владельцами собственности.
Обстановка самого простого жилища в так называемой «казарме» состояла из кровати – привилегия господ, стола, двух табуретов, платяного сундука, шкафа для доспехов, этажерки, где хранились призы, посуда и даже книги. Ланиста обитал в отдельном доме.
Обо всем вышесказанном вы можете прочесть в «Истории рабства» Анри Валлона и в книге «Идущие на смерть» Даниэля Манникса. Оба произведения основаны на подлинных свидетельствах и документах. Надо признать, что перечисленные мною факты авторы не выпячивают и не подводят под какую-либо концепцию. Я назвал только двух историков, причем разного уровня и значения, чтобы не перегружать текст многочисленными источниками.

Вернемся еще раз к традиционной цели. Повторим, восставшие рабы и гладиаторы собирались от невзгод античной цивилизации бежать на историческую родину. Галлы – в Галлию, германцы – в Германию, фракийцы – во Фракию. По свидетельству Цезаря, а он-то совершал позднее походы в те места и видел все собственными глазами, в Галлии и Германии царили преимущественно крайняя нищета и дикость. Самый последний забулдыга в Риме, уверяет он, мог рассчитывать на более сносное существование, нежели представители высших слоев этих допотопных сообществ. Правда, тот же Цезарь сам предпочел бы быть первым человеком в галльской деревушке, чем вторым в Риме. Но это мы можем отнести к разряду шуток великого человека или же его кокетству. Как бы то ни было, степень нестабильности существования в этих краях не могла быть сопоставима с римской.
Что касается Фракии, то эта, по преувеличенному выражению современника, «глухомань» стала в те годы постоянной ареной кровопролитных военных действий. Так что покоя и сносного бытия ожидать там не приходилось.
Повторим путешествие по карте. Отправимся по сплошной линии первого похода. Осенью семьдесят четвертого года – некоторые считают началом событий семьдесят третий год, что для наших рассуждений в основном не важно, – от тридцати до семидесяти с небольшим человек бежали из Капуанской гладиаторской школы Лентула Батиата. После ряда приключений, взятия Нолы, Нуцерии и Пиценции они, собрав значительные силы, оказались в Метапонте. Город находился в их руках, если исходить из разных подсчетов, возможно, более года. Казалось бы, дорога открыта, несмотря на все тяготы и сложности морского путешествия. Но что такое опасности для отчаявшихся людей, которые решили бежать? Традиционная схема ответа не дает. Я же предполагаю, что это было ожидание. Плутарх и Аппиан упоминают, что сенатор и серторианский офицер Марк Марий, помогавший Митридату, планировал высадиться на юге Италии, чтобы «разжечь пожар гражданской войны». Я здесь не буду останавливаться на нюансах, это – предмет большого исторического исследования. Известно, что Луций Лукулл разгромил неподалеку от Лемноса десантный отряд Мария, а сам он был убит.
Об этом событии сообщается в двух речах Цицерона. В первой из них говорится: «Лукулл разбил и уничтожил большой и хорошо снаряженный флот, который, с военачальниками Сертория во главе, рвался к берегам Италии, горя яростью и ненавистью». Во второй читаем: «А теперь вспомним тот морской бой под Тенедосом (у Плутарха – Неи), когда вражеский флот под начальством рьяных командиров, окрыленный надеждами и уверенностью в победе, стремился прямо в сторону Италии?.. Разве это была легкая битва и незначительная схватка?»
Как бы то ни было, наши повстанцы после долгого стояния направились на север. Еще в конце семьдесят третьего – начале семьдесят четвертого года, так указано на карте, они находились в срединной части Адриатического побережья. Сколько же у них возможностей было бежать? Традиционная схема безмолвствует.
С ранней весною мятежники достигают Мутины, разбив армии двух консулов и наместника Цезальпийской Галлии. Путь через Альпы открыт. Почему бы не бежать? Ответа нет. Мне же думается, что тут была надежда соединиться с Серторием, который давно грозил двинуться из Испании на Рим. Но Квинт Серторий в июне или июле семьдесят второго года предательски убит. И наши искатели приключений поворачивают назад, идут той же дорогой на юг вдоль восточного Адриатического побережья. Традиционная точка зрения здесь приводит кое-какие аргументы. Мол, рабы (рабы они или нет, мы вернемся еще к этому), поверив в свои силы, решили напасть на Рим. Правда, не очень они удачный избрали маршрут. Совсем уж окольный. Но допустим. Штурмовать столицу Италии не решился даже Ганнибал. Город был для той эпохи огромен и весьма сильно укреплен. Скорее, к истине ближе то, что они надеялись на беспорядки в городе, на мятеж, к которому, возможно, готовилась загнанная в угол оппозиция. Несмотря на то, что Помпей сжег переписку Сертория с Римом, которую ему передал Перперна (бывший соратник мятежного претора и его убийца), она, очевидно, ни для кого не была секретом. Оппозицию терпели, пока ее поддерживал могущественный Серторий. А когда его не стало, угроза расправы становилась весьма вероятной. В таком случае окольный путь мог оказаться выжидательным. После ряда побед и поражений повстанцы возвращаются в Метапонт и отсюда с боями пробиваются в Регий. Рукой подать до Сицилии, где обстановка хаотична и сулит надежды на выживание и дальнейшую борьбу. Фигура Верреса, тогдашнего сицилийского наместника, не совсем ясна. Но удивительная ненависть к нему официального Рима, к разжиганию которой приложил свои могучие способности и Цицерон, а также последующая жестокая расправа над ним заставляют задуматься.
Плутарх вскользь говорит о неудачных переговорах Спартака с Крассом. Не исключено, что существовали какие-то другие надежды и возможности. Развязка наступила севернее Метапонта. В тех краях, где начиналось победное шествие Спартака, ждало его горькое поражение. Правда, обстоятельства этого дела весьма туманны. Таков итог третьего похода, отраженный на карте. Обозначена и дата – шестое января семьдесят первого года до Рождества Христова.
Конечно, факты для подкрепления той или иной версии подобрать всегда можно. Так устроен мир. И все же... Римский офицер Веллей Патеркул, родившийся в конце I века до новой эры, пожалуй, единственный из историков связывает события вокруг Спартака с Серторианской войной, но мысль свою в дошедших до нас материалах не развивает. В небольшом отрывке из Патеркула нет слова «рабы». Восставших он называет «беглецами» и «воинами», а в остальных случаях пользуется местоимениями.
Анней Флор, живший уже в императорскую эпоху, седьмую главу своей истории озаглавил «Рабская война» (там речь идет о более ранних беспорядках на Сицилии), а восьмую – «Спартаковская война». Различие в подходе нетрудно обнаружить. Более того, он говорит, что не знает, каким именем обозначить войну, которая велась под предводительством Спартака. И поясняет, что на его стороне сражались вместе со свободными гражданами невольники, а верховодили гладиаторы. Если Флор участников восстания выстроил в таком порядке не случайно, то наши предположения получают серьезную поддержку. Флор также сообщает, что Спартак щеголял в одеянии консула. К чему бы это?..
Пьер Грималь, современный писатель, в книге «Цицерон» прямо заявляет, что спартаковский путч был спровоцирован агентами Митридата и поддержан эмиссарами Сертория. Высказываний Сертория на эту тему мы не имеем. А вот все тот же Митридат, согласно Аппиану, кое-что сказал в Пафлагонии, выступая перед своими солдатами: «Римляне сейчас заняты серьезной войной с Серторием в Иберии, а в Италии идет междоусобная война». Именно так он и выразился – «междоусобная». Никаких боевых действий, кроме тех, что связаны с так называемыми «гладиаторами Спартака», в Италии тогда не велось и это известно каждому.

И наконец, вновь вспомним Цезаря. После семьдесят первого года он активно хлопотал за возвращение всех изгнанников, нашедших политическое убежище в Испании. В шестьдесят пятом, то есть через шесть лет после «гладиаторской войны», он, будучи городским эдилом, установил статую Гая Мария – главного лидера оппозиции – на Капитолии и тем самым положил начало официальной реабилитации его сподвижников. За этим дерзким по тем временам поступком последовал, на первый взгляд, довольно странный: Юлий Цезарь перекупил гладиаторскую школу в Капуе, возможно, у самого Лентула Батиата. Будущий диктатор ничего и никогда не делал просто так на пути к вершине власти. Ему нужна была любовь народа.


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214051500946