1

"Сжечь его нахрен нужно! Сжечь его..." -- кричалось из коридора тем, у кого постоянно отбирали еду эти; их и людьми теперь я боюсь назвать, но крест божий хранит душу этих отморозков.

Соседние палаты были усыпаны телами незнакомцев, которые тайно сочли меня придурком ещё большим, чем они сами, ведь мой образ там сливался с грязью... Весь третий срок я отмалчивался, пытаясь выслушать беседы из чужих ртов; однако рты эти выкидывали на меня не только боль и ненависть, слава Богу, но и радость, даже ласку, а иногда слышалось счастье говорящего.

Где зелено стало, теперь здесь всё не так; голые деревья оделись, а граждане стали серьёзней и предприимчивей. Пытка прекратилась, но самокопание вряд ли просто улетучится -- оно рождено было со мной, со мной оно и подохнет! Вязь реки успокоилась, а мама осторожно вздохнула, наградив меня печальным взглядом, когда я наконец смог нормально выспаться и мыслить. Теперь я под наркозом современной медицины, которая выбивает из меня дурь и лечит тягу к спиртным и наркотическим веществам; сам я поборол зависимость ещё будучи в жёлтом доме.

Ницше теперь немного раздражает, но потому, кажется, что я им полностью проникся; он, словно отец мне, которого я просто-напросто не видел, но воспитывать меня ещё можно пару месяцев -- потом будет конец первой фазы; возможно, я смогу оттолкнуться от своей головы, чтобы перебороть всякую чушь, и задумаюсь о времени и мысли. Смысл явно не приходится искать, но кажущуюся простоту я бы зарезал -- она даёт повод раздражаться по сладким пустякам бытия и сочным ливням прострации и оргазменного свежего воздуха, вычищающего мои серые лёгкие, загаженные дымом химии и углекислоты.

***
Уши растянулись по бокам, да плавясь на Солнце, стекают по скулам и щекам в пронзительном зное ласковой Луны, что питается одиночками и странниками, бродящими по задворкам пустынных фраз, окон и чужих душ; трупы лежат в гробах и на улицах, под крышами, либо открытыми, а живые скачут, бегают и прыгают, называя это танцем, свои неуклюжие цацканья с воздухом, именуемым теперь мной как эфир. Сальвадор перестал угощать глаза цветами, а цветы стали чётче для глазок, что приноровились распознавать некоторую сложность происходящего сумбура и жжения; отпечатанные на сетчатке глаз образы никогда не напечатаются ни принтером, ни станком, но мозг их смело обрабатывает, избавляя сознание от ненужностей, плавающих в кефире бытия и подсознания; осталось немного хлеба и сырости -- ещё несколько дней и начнётся новая жизнь одной одинокой бактерии...

Мифы избавляют от сна реальности, но тело топчется ногами по твёрдому соку грунта; под ним куча хлама и лава, она страшна, но бессильна даже против этих... Но и разбойная душа ищет тревоги, да покаяния, но выслушивать никто такое не готов, а молиться против течения, разрезая ладонями жир и хлопоты сорванцов и умниц, невозможно, ибо случаи бытия и антибытия депрессивны и глючны для интернет-пространства; все права защищены, а убийства продолжаться. "Не мы такие, время такое!" -- как бы в оправдание кричит один из психов, а потом убегает через окно в сторону света. Карцер здесь не поможет, но похлёбка и немного соли перевернёт ваше представление о прошлом, изгаженном и пошлом, но аморализацию провели не вы, вас затащили в эту аморализацию.

"Пиф-Паф! Одинокий тик-так мчится быстрей, чем нейроны в вашем уютном черепе..."