Химера борея. глава xxviii

                ХОРОВОД ПРИЗРАКОВ



    Неуловимый портрет хозяина остается отпечатанным на вещах, потускневших от времени, на потемневших обоях и скрипящих половицах. У каждого дома есть свой неповторимый и ускользающий аромат, прочно ассоциирующийся с живущими в нем людьми. И у каждого дома есть особое место, полнее всего отражающее его дух.
     В доме Фрэн таким местом была гостиная. Это была комната в золотистых и дымчато-серых тонах, наполненная душистым запахом сдобы и сахарной пудры с ванилью: здесь, в высоком шкафу у двери, Ребекка хранила ингредиенты для выпечки.
   Высокие окна гостиной закрывали столь плотные гардины, что нельзя было понять, утро или вечер за окном – и от этого казалось, что гостиная погребена глубоко под землей, там, где уже не действуют обычные законы времени и пространства.
   Раньше Чезаре не обращал внимания на дома. Квартиры, особняки и виллы были для него только маркерами социального благополучия хозяев. Теперь его стали привлекать образы домов, их лица и характеры. Их душа.
    Есть дома – и таким был его собственный, - в которых почти нет книг. Они практичны, рациональны и совершенно мертвы.
    А есть такие, где книги стоят на всех полках и полочках, на пыльных стеллажах, пахнущих вековой смолой, на резном журнальном столике – и на тумбочке перед кроватью; где книги забивают ящики стола, распухшего от бумаг, точно от голода; и где книги сиротливо ютятся даже в кладовке, порванные и забытые до поры, до времени – никому не нужные, как беспризорники Диккенса.
    Таким был дом Фрэн и Ребекки. Всю восточную стену гостиной занимал книжный стеллаж. Чезаре бегло прочитал названия: «Птицы» дю Морье, «Гадкий утенок» Андерсена, «Роза и соловей» Уайльда, «Синяя птица» Метерлинка, томик стихов Эдгара Алана По под заглавием «Ворон»…Птицы, птицы, одни птицы. Приглядевшись, Чезаре понял, что мелкий узор на обоях тоже вписывается в птичью тему: он представлял собой журавлиный клин, острый, как наконечник английской стрелы.
Чезаре наугад взял с полки Эдгара Алана По. Не успел Чезаре открыть книгу, как вдруг (в его воображении) раздался девичий голос:

В декабре - я помню - было
это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали -
Об утраченной Леноре…

Чезаре перескочил несколько четверостиший сумрачной баллады и пробежал глазами последнее:

Ради неба, что над нами,
 Часа страшного суда,
Отвечай душе печальной:
я в раю, в отчизне дальной,
Встречу ль образ идеальный,
что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор,
чье имя шепчут ангелы всегда?»
;Ворон: «Больше никогда!»

   Голос Габриэль звучал в его голове с прежней силой - впервые после знакомства с Фрэн. Чезаре почувствовал, как все его тело начинает бить дрожь. Баллада пугала его мрачным пророчеством.   
    Вдруг чья-то рука отдернула портьеру, и Чезаре увидел Фрэн, сидевшую в оконной нише и поджавшую ноги по-турецки. На коленях у нее была развернута книга с красочными иллюстрациями. Она захлопнула ее, и Чезаре машинально прочел: «История птиц Британии» Бьюика.
- Вас удивляет, что тут повсюду птицы, верно? – спросила Фрэн.
- Немного.
- Значит удивляет  сильно. Ненавижу полутона – давайте-ка без них, - она встала и, подойдя к стеллажу, вернула Бьюика на место
- Это «птичья» гостиная, - пояснила Фрэн, - Я года два назад играла в ливерпульской группе «Птицы». Если не слышали - парочку неплохих треков можно отыскать. Мы были кучкой кретинов, помешанных на Хичкоке и Битлз – вот и сфабриковали нечто гибридное, рок-группу с названием триллера. И пока я играла в бит-оторву, мне дарили книги о птицах, ванильные кулоны с ласточками.... Ну, вы знаете, как это бывает, когда люди уверены, что нашли крутую фишку.
   Чезаре усмехнулся. Фрэн внезапно напомнили ему Кэтрин с ее решительной натурой, чисто мужской инициативностью и харизмой. Ему захотелось понять ее, эту новую Кэтрин. И тогда он спросил нарочито буднично:
- А что потом? Решили завязать с роком?
- С роком, наркотиками и случайными связями. У нас было два солиста – брат и сестра. Так вот, я спала с обоими. Мы говорили о тысяче вещей и исповедовали только одно - андрогинность. Истинная свобода - в бесполости. Кстати, все равно так считаю, хоть я и не факинг битч герл теперь, - передразнила Фрэн американскую манеру разговаривать, - Когда-то женщина в брюках была таким же потрясением, как если бы современный мужчина вышел на улицу в платье. Вы слышали о Девиде Боуи?
Чезаре пожал плечами:
- Скандалы - моя профессия. Но это не значит, что я люблю их.
   Улыбнувшись ему, Фрэн села на диван, поджав под себя ноги, как турчанка. Облегченно вздохнув,  Чезаре расположился напротив. Голова все еще сильно кружилась, и он не мог подолгу оставаться на ногах.
- Вы называли меня Габриэль, - негромко заметила Фрэн, - Когда бредили.
- В самом деле? Забавно, - усмехнулся Чезаре.
- Забавно совсем другое... Можно спросить?
- Конечно - но на интимные вопросы я не отвечаю.
- Бросьте, я и так знаю, что у вас семь незаконных жен и пятнадцать голодающих детей, - с иронией протянула Фрэн.
- Вы проницательны, - усмехнулся Чезаре, - Так вы хотели спросить меня о чем-то.
- Да. О Габриэль. Надеюсь, это не личное?
- Пожалуй, нет. Но прежде я вас спрошу - какое вам дело до Габриэль?
- Никакого, - быстро ответила Фрэн, - Я просто хочу помочь вам. Скажите..вы ведь влюблены в нее, не так ли? В Габриэль?
- С чего вы...
- Значит, и правда влюблены. Или, если отказаться от высокопарных слов, вас просто-напросто влечет к ней – загадки всегда привлекательны. Тогда позвольте дать вам совет, мистер Марчелли: не возвращайтесь в Топ Уизенс и забудьте о ней.
      Чезаре вдруг почувствовал острую неприязнь к Фрэн. Все в ней раздражало. Ее небрежная одежда, грубоватый голос, ее ум, даже манера нервно пощипывать мочку уха во время разговора – ему было невыносимо не то, что видеть, а - даже слышать ее. Чезаре криво усмехнулся:
- И почему же я должен уехать? Гринвуд меня не подпустит к ней?
  Френ хмыкнула:
- Было бы к чему подпускать. Послушайте... - она наклонилась к самому его уху, и резкий аромат ее духов окутал его, - Никакой Габриэль в доме попросту нет.
- Откуда вы знаете? – ледяным тоном осведомился Чезаре. Кулаки его непроизвольно сжались, - Это только ваша теория. И она требует доказательств.
    Губы Фрэн дрогнули. Казалось, еще секунда – и она презрительно рассмеется ему в лицо.
- Советую вам съездить в Лидс и разузнать о приюте, где Гринвуд взял Габриэль. Возможно, факты будут убедительнее меня.
   C этими словами Фрэн вышла, оставив Чезаре в совершенно разбитом состоянии. Внутри него проклюнулся колючий росток сомнения. И глухая неприязнь к себе поднялась в нем горячей волной.
     «Когда Эдем увижу дальней, обниму ль душой печальной душу светлую Леноры?» Чезаре рухнул на диван и закрыл лицо руками. Он почувствовал головокружительную слабость, тело его вдруг стало неповоротливым и тяжелым. Чезаре попробовал вызвать из памяти тот удивительный голос, что был им впервые услышан в библиотеке. До боли зажмурив глаза, он попытался ясно представить себе тот день. Ничего не вышло. Тогдашние события виделись как будто сквозь мутную пелену. Он помнил только свои ощущения. А ее голос, неповторимый, изумительный голос исчез из памяти.
     Вместо него явился другой, с хрипотцой, задумчиво напевающий итальянскую колыбельную. Лицо Франчески вспыхнуло в сознании с поразительной точностью. Каждая черточка ее лица вспомнилась Чезаре, каждая морщинка, и даже легкий след от детского шрама на ее смуглой щеке.
Лицо матери дрогнуло и растаяло с тем, чтобы возникнуть вновь - но приняв черты Габриэль. Она представлялась Чезаре в золотистой дымке густых кудрей, с глазами цвета осеннего неба и изогнутым, восточным носом, как Беата Беатриче бессмертного Россетти.
   И все же надежда встретиться с ней – если она в Топ Уизенс – была более чем призрачной. Габриэль ни словом, ни знаком не дала понять, что хочет видеть его. Если бы она жаждала спасения, вряд ли она сидела бы, сложа руки, и пропустила прекрасный шанс вырваться на свободу с помощью Чезаре.
      Он с трудом нашел в себе силы встать и дойти до своей комнаты. Температура вновь поднялась, его знобило - и хотелось пить. Чезаре наполовину осушил графин с прохладным чаем, заботливо оставленный Ребеккой, и закутался в одеяло. Его тело стало непослушным и чужим, в голове стоял терпкий дурман. Сначала было нестерпимо холодно, потом изматывающе-жарко. Слова Фрэн бились в его голове, как чудовищные бабочки, они отзывались болезненными ударами молоточков в висках. И в этом лихорадочном полусне Чезаре вдруг отчетливо понял: пока ему не станет известна правда о Габриэль, спокойной жизни не видать.
   Вдруг завибрировал мобильный телефон. Морщась, Чезаре поднял трубку и вяло осведомился:
-Да?
В ответ раздался оживленный голос Вудлена:
- Привет, дружок! Давно тебя не было слышно. Как ты? Какие новости?
Чезаре прохрипел:
- Я слегка заболел…Бывает.
- Заболел? Плохо… Время не резиновое, ты помнишь?
- Помню, и прекрасно. Сделай одолжение, прекрати каждый наш разговор напоминать об этом, - возмутился Чезаре.
- Только ради тебя – ты мне, как-никак, племянник. Теперь о деле - и серьезно. Твоя последняя статья – блеск! Читатели требуют продолжения.
- Чтобы его написать, мне нужно навести справки. Я хочу точно знать, когда и в каком приюте Гринвуд удочерил Габриэль. Кто она такая, где сейчас находится…
- Да ты точно болен, я погляжу. Габриэль в…
-…В Топ Уизенс, спасибо. И зачем мне выкидывать деньги на справочники, когда под рукой всегда есть ты? – остановившись, Чезаре добавил гораздо вежливее, - Послушай, просто сделай то, о чем я прошу. И ты получишь статью во сто крат лучше предыдущей.
    После небольшой паузы Алекс ответил:
- Знаешь, дружок, полагаюсь исключительно на твое чутье. Надеюсь, оно тебя не обманывает.
- Дай мне еще время.
- И сколько, дружок? Десять лет? А, может, двадцать?
- Одну неделю. Всего одну. Дополнительные расходы вычтешь из моей первой зарплаты. Кстати, как главный редактор, сколько я получаю?
- Пока еще не главный редактор, дружок. Что ж - даю добро еще на неделю. Надеюсь, новый материал - бомба, - отозвался Алекс и положил трубку. Чезаре отложил мобильный и прикрыл пылающие веки. Жаркая постель, напитавшаяся теплом его тела, стала невыносимой. После полуторачасовых мучений Чезаре поднялся и подошел к окну. Прислонившись горячим лбом к ледяному стеклу, он принялся смотреть на липкие полоски дождя на оконном стекле.
   Бумажные рыбы дрожали на легком сквозняке под потолком, и их пустые глазницы были обращены на Чезаре. И прежние душные, тревожные мысли кружились вокруг него. Чезаре упрямо покачал головой, не сводя глаз со своего призрачного отражения.
- Вздор. Чушь. Я сам слышал. Сам, сам слышал ее голос, - пробормотал он. И нервно рассмеялся, до того нелепым показавшись себе в эту минуту. Чезаре сел за письменный стол. За окном старчески постукивал тросточкой дождь. Чезаре перечитал с рассеянной улыбкой написанное накануне.
    Перевернув страницу, он начал заново. Потребность выговориться была слишком большой, чтобы ее игнорировать. Постепенно Чезаре стал присовокуплять к правде все больше выдуманных подробностей, перипетий и образов, вышивая на полотне реальности свой собственный узор.
    Дождь постепенно усиливался, где-то вдалеке были слышны раскаты грома. Зимний воздух вдруг пронзительно запах озоном и мокрым вереском. Чезаре писал и писал, перестав замечать бег времени, головную боль и свинец в мышцах. Ведение дневника было подобно морфию. Оно заглушало тревогу и не позволяло сомнениям вырваться наружу. Оно успокаивало, утешало, дурманило и завораживало. Это было сродни падению в бездну. Но Чезаре и не думал из нее выбираться. Надежно укрытый щитом воображения, он мог на время забыть о Габриэль, Фрэн и всем остальном на свете.
     А утром Чезаре уже дрожал от утреннего озноба на перроне, ожидая поезда до Лидса. Он должен был узнать правду о Габриэль.