Любовь к земле Люди и события

    -Здравствуй, Ванюша! Опять приехал в родные края? Молодец! Слышал, большим человеком стал? За границу ездишь! Много разных стран и ненашенских людей видел! А вот, поди, же родина всё-таки к себе тянет! Каждый раз при любом случае спешишь, как говорят, в родные Пенаты. Зов предков – так, кажется, кто-то из умных людей сказал? – так встретил меня у своего дома мой старинный знакомый и родственник, теперь сильно постаревший и давно находящийся на пенсии, Илюха Башкатов.
    -Здравствуй, дядя Илья! – приветствовал я его. – Как жизнь, здоровье? Чем занимаешься?
    -Да ты проходи, милый, во двор! Какой прок стоять на улице! Пойдём в хату, посидим, посудачим! Старуха теперь расщедрится – по рюмашке поднесёт. Глядишь, она жизнь то повеселеет, а здоровье покрепчает, - тараторил он своей скороговоркой, семеня по-стариковски впереди меня по двору, направляясь к дому.
    Я еле за ним поспевал. Не смотря на свой преклонный возраст, был он ещё крепок, подтянут и аккуратен. Энергия полнокровной человеческой жизни в нём ещё не угасла. Находился он весь в движении, весь в заботах.
    -Митревна! Митревна, смотри, кто к нам пожаловал! – шумел он на весь свой двор, ища старуху. – Да где же ты запропастилась, старая? Поди, сюда! Ванюша к нам пришёл!
    Из коровника с подойником вышла Митревна, крепкая и ещё не утратившая женскую привлекательность и красоту, женщина. Поставила подойник с молоком на высокий порог дома, вытерла, не торопясь, руки завеской, пристально вгляделась в меня и искренно неподдельным певучим голосом заговорила:
    -Ваня! Да ты ли это? Ой, какой стал солидный и красивый! Прямо загляденье, не мужчина. Женщины, поди, покоя не дают? - и, улыбаясь своей особой приветливо-тёплой улыбкой, пошла мне навстречу, обняла и поцеловала почему-то в лоб.
     Двор у дяди Ильи был крепкий, огороженный со стороны улицы высоким деревянным забором; дом новый – кирпичный, большой и просторный, построенный совсем недавно, года два-три назад. Со стороны огорода двор был защищён новым длинным во весь двор сараем, разделённым на сеновал, пуньку и коровник. К коровнику примыкал загон для скота из добротно сплетенных плетней. Дальше внутри двора виднелись сделанная над погребом погребка и возле неё летняя кухня. Повсюду во дворе бросались в глаза чистота и порядок. Хозяйский глаз довёл всё во дворе до совершенства: любая постройка, любая вещь были на своём месте и в надлежащем состоянии. В дальнем конце двора за хатой были аккуратно уложены большой горкой попиленные и поколотые сосновые поленья, накрытые сверху чёрными листами толи. Напротив крыльца на границе с соседским двором, размещался колодец с, блестящим от полировки многочисленных рук водопользователей, воротом и новой оцинкованной цебаркой на железной цепи. Вода в колодце была чистая, прохладная и вкусная. Вся улица ходила за питьевой водой только в колодец Илюхи Башкатова. Между воротами двора, крыльцом дома и сараем располагалась широкая просторная площадка двора, поросшая такой густой и зеленой первозданной травкой, что хотелось броситься, как в детстве, на неё и кататься с боку на бок без конца, хохоча и радуясь беззаботности и полноте жизни.
    Я стоял у крыльца, очарованный и поражённый неожиданно увиденной мною картиной. Любовался размерянной, во всём продуманной, крестьянской жизнью, которая стала теперь для меня такой далёкой, но всегда незабываемой и желанной. А дядя Илья, поняв мою растерянность и смятение от неожиданно нахлынувших чувств и воспоминаний, подливал своими едкими словами «масло в огонь»:
    -Живём, Ванюша, хоть и на новый лад, но не забываем и старого, как наши отцы и деды жили. Поближе к природе держимся и не отрываемся от неё. Она и кормит и поит нас, а мы её бережём и приукрашаем.
    Митревна всегда была беззлобной и снисходительной. Она и на этот раз прервала бесконечную речь старика:
    -Да хватит тебе разглагольствовать! Ваня в гости пришёл, веди его в дом!
    Мы вошли в дом, просторный и светлый, состоящий из четырёх комнат и большой остеклённой веранды. Время и цивилизация, как бы не хотел этого дядя Илья, делали своё дело: в комнатах не было теперь вдоль стен широких деревянных лавок, большого обеденного стола, деревянных резных кроватей, полок и сундуков. Повсюду стояла современная мебель: круглый полированный стол с дюжиной красивых стульев, широкий диван, сервант, шифоньер, телевизор. О старине сейчас только напоминали висевшая в углу ещё дедовская икона, занавешенная расшитым петухами набожником, такие же красивые, вышитые руками Митревны, занавески на окнах, да старые фотографии на стенах в самодельных, сделанных ещё отцом Ильи, резных рамках. За диваном на стене висел дорогой ковёр, а на деревянном полу были разостланы сотканные всё той же Митревной разноцветные тряпичные дорожки и круглые коврики. Здесь всё новое спокойно уживалось со старым. Всё было сделано так, как хотели хозяева. Во мнениях и советах других людей они не нуждались. В комнатах пахло мятой, ромашкой и полынью. Дышалось легко и свободно.
    -Садись, Ванюша, за стол! Давно я ждал такого момента, чтобы душевно поговорить с тобой. В селе теперь мало грамотных людей осталось. Всё в города бегут, поди, подумай, что там хорошего в этом вашем городе – шум да гам и всякий людской срам! А вот бегут, и не остановишь. А те, которые остаются, с ними не поговоришь. У них на уме только выпивка, а не дельный разговор. А город я не люблю. Кругом там стены и камни, живой травки не увидишь. А та, которую выращивают в каменных тарелках, стоящих на улицах, жидкая и жалкая, одним словом - не настоящая. Посмотришь на неё, и плакать хочется. Я прошлым летом ездил к дочери в город. Вот, веришь, Ванюша, и трёх дней не выдержал! Там столпотворение какое-то! Куда не пойдёшь, везде народу полно. Везде очереди – даже в нужник очередь, не говоря уже о магазинах или водопойных будках. И все куда-то бегут, куда-то торопятся. Не понятно – когда же они работают? Все разодеты, наряжены, подавай им хорошую выпивку, закуски и прочие там развлечения. Избаловался народ, да и только! Позабыл о земле-матушке! А о ней всегда надо помнить. Любить надо землю! Она всегда была и есть нашей и вашей кормилицей. От этого никуда не денешься – она своё, придёт время, потребует. Кушать все хотят. Хлеб на заводе не вырастишь. Его в поле надо растить. И здесь нужна не только техника, но и любящие землю человеческие руки.
    Зная говорливость дяди Ильи, я сидел молча, слушал его внимательно, давал ему возможность выговориться. Митревна расстелила на стол чистую белую скатерть и начала ставить кушанья. Воспользовавшись моментом, когда она отослала зачем-то мужа в погреб, и он, недовольный, что его прервали на самом интересном месте его речи, но покорный старухе, удалился из дома, я подошёл к портретной галерее на стене и стал её рассматривать. Это была удивительная экспозиция, своего рода история жизни не одного поколения Башкатовых от давних времён, когда только что появилась фотография, до наших дней. Многие фотографии мне были знакомы с детства. Они и сейчас висели всё в тех же старинных деревянных резных рамочках, почерневших от времени. Время и хозяева их берегли и не трогали. Изображённые на них люди оставались неизменными. Вот дед Анисим, отец дяди Ильи, по-прежнему стоит молодой и бравый в кавалерийской форме с саблей в руке. Его давно уже нет в живых, а на фотографии он живёт, и память о нём в этом доме тоже живёт. Рядом большая семейная фотография начала тридцатых годов. На ней запечатлена вся многочисленная семья Башкатовых во главе всё с тем же дедом Анисимом, теперь уже кряжистым стариком с большой седой бородой и утонувшими в ней такими же седыми усами…
    Наряду со знакомыми мне фотографиями, здесь было много и новых фотографий. На них были изображены молодые люди в модных городских одеждах с независимыми довольными лицами. Некоторых из них я узнавал, а многих видел впервые. Это, как не трудно было догадаться, были дети и другие родственники дяди Ильи и Митревны, уехавшие из села и обосновавшиеся в городах. За этим занятием и застал меня вернувшийся в хату дядя Илья. Его непререкаемый голос зарокотал у меня за спиной:
    -Смотришь на предков и потомков? Это очень занятное дело! Ежели к нему правильно подойти, так сказать, с научной точки зрения, то многое можно понять. Здесь вся родословная нашего рода, его крестьянский период с расцветом сил и энергии и позорное перерождение в городских прихлебателей. Вот старший сын Фёдор! Ему бы землю пахать, да хлеб выращивать, как это его дед и отец делали, а он теперь живёт в городе, в тёплый нужник ходит, в ванной плещется. Каждый день по часам уходит на работу и по часам приходит домой. Жена ему по утрам «тормрзок» в зубы даёт, то есть пропитание на день. А он всю жизнь у станка должен стоять. А что он видел в своей жизни прекрасного? Знакомо ли ему весеннее дыхание земли с призывным запахом жизни и счастья? Вставал ли он на заре с неутолимой жаждой поскорее выехать в поле, чтобы вдохнуть запах наливающегося зерном колоса? Нет! Вся жизнь пройдёт у него от звонка до звонка, отданная подсчёту деталей клепаемых станком. А был неплохой парень! Правда, учился не важно, еле десятилетку закончил. Пытался поступить в институт, но провалился на экзаменах. Поступил на завод, лишь бы остаться в городе. Время тогда было такое. Тех, кто не поступал в институт и возвращался в село, считали, чуть ли не дураками. Смеялись над ними не только в селе, но и в школе. Поощрялось стремление быть учёным, инженером или артистом, но только не хлеборобом, не скотником. Городская жизнь была вроде идола для сельской молодёжи. Лучше в городе жить и улицы подметать, чем возвращаться в село и хлеб растить. С завистью смотрела сельская молодёжь на тех, кто жил в городе и приезжал в село летом в белых штанах, плетёных босоножках и соломенных шляпах. Вот и Фёдора захлестнула эта самая волна! Совета родителей не послушал. Потом женился, привёз жену городскую, которая на всё нашенское фыркала с недовольством. Я как-то не выдержал и высказал ей всю правду-матку в лицо. Не понравилось! Перестала ездить. Фёдор ещё первые годы ездил один, а потом и он перестал ездить. Появились внуки. Они больше понимают, и приезжают к нам каждое лето.
     Митревна давно накрыла стол и в ожидании конца речи мужа стояла нетерпеливо у стола. А дядя Илья, словно заведенная машина, продолжал, перейдя ко второму сыну:
    -Вот - Николай! Этот молодец! С расчётом живёт. В военное училище поступил, до академии добрался. Уже майор! Тоже в городе живёт – в военкомате работает. А что толку? Что он знает о земле? Приедет – одни разговоры: вот скоро на пенсию пойдёт в сорок пять лет, будет получать одной пенсии больше, чем Фёдор сейчас зарабатывает, займусь пасекой, рыбалкой…Тпфу! Слушать противно! Куда смотрит государство? Молодых бугаёв на пенсию отправляет в сорок пять лет, да ещё платит им такие большие деньги. А за что? Ну, я понимаю ещё тем, которые воевали и войну прошли, можно дать льготы, а тут за что? За то, что всю жизнь просидел в штабах, военкоматах или и других тёплых кабинетах. Ведь мы все воевали, если что, не дай Бог, случиться, пойдём опять воевать, и пойдём первые. А нам льгот нет. Вот ты, например, хуже их работаешь или меньше других делаешь? А тебе пенсия будет как всем гражданским специалистам, да ещё в шестьдесят лет. Живи, и будь здоров! А война случись, ты первый пойдёшь, а они за тобой или над тобой.
    Я попытался возразить дяде Илье и доказать, что у военных сложная жизнь, связанная с постоянным риском, но он и здесь оставался непоколебим. У него на всё был заранее готов ответ:
    -Есть такие люди в армии, есть! Вот им и надо платить, а другим, которые протирают казённые штаны в кабинетах, платить надо, как всем остальным.
Митревна не выдержала и, чтобы не дать перейти нашему разговору в спор, настойчиво стала приглашать нас к столу:
    -Заканчивай, отец, свои бесконечные речи! Картошка стынет. Приглашай гостя к столу! – и зазвенела в буфете посудой, доставая бутылку и рюмки.
    Старика, словно подменили – он оборвал как- то сразу свои рассуждения и засуетился вокруг стола, передвигая стулья и усаживая меня за стол.
Наконец, мы сели за стол, заставленный всевозможными сельскими закусками. Дядя Илья налил всем нам в объёмистые рюмки самогона-первача, и мы, чокнувшись по русскому обычаю, выпили молча без всяких тостов, крякнув, от обжигающей силы этого напитка, и принялись закусывать. Потом Митревна спросила:
    -Ты бы, Ваня, рассказал, как там живут люди в этой самой Кубе, где ты побывал? Правда, что они чёрные, как чугунки и больше поют и танцуют, чем работают?
    -Люди, как люди, такие же, как и мы: живут и работают, строят новую жизнь, любят повеселиться. Есть среди них и негры с чёрной кожей, но они ни чем не отличаются от других людей, кроме цвета кожи, да ещё разве своей весёлостью и общительностью, - ответил я.
    Если дядя Илья любил поговорить трезвый, то после выпивки его словно прорывало. Он налил ещё по рюмке, предложил выпить за здоровье присутствующих за этим столом, выпил, крякнув от удовольствия, и непререкаемо заговорил:
    -А что им, этим самым неграм, не веселиться! У них природа такая – круглый год лето, бананы и всякие там другие апельсины и ананасы растут всегда и всюду – с голода не умрёшь, от холода не замёрзнешь. Да и к зиме готовиться не надо! Это нашему крестьянину всегда было забот полон рот. Всё лето только и думай, как лучше к зиме подготовиться – и дровишки заготовить надо, и сена скотине накосить надо, и пропитанье для семьи запасти надо, и обувку с одёжкой приобрести надо, да мало ли чего к зиме надо! Тут, брат, не до песен и не до танцев – за всё лето выспаться, всласть не доведётся. Посмотрел бы я на этих самых негров, если бы они хоть одну зиму нашу перезимовали.
    Я ему возражать, особо, не стал. В его словах, может быть, и была большая доля правды, но высказывал он её как-то по-своему, несколько предвзято.
    -У каждого народа есть свои заботы и трудности, - сказал я. – Те народы, что живут в тропиках, постоянно борются с испепеляющим солнцем и проливными дождями. Это тоже нелегко даётся.
    Мои слова несколько охладили дядю Илью, и он на некоторое время увлёкся закуской. Любил он не только поговорить и поспорить, но любил, и выпить, и хорошо закусить.
    Пока я рассказывал Митревне о народе Кубы и его обычаях, Илья Анисимович, не только закусывал, но и внимательно следил за моими словами. Когда я заговорил о молодёжи Кубы, он прекратил кушать и снова разразился длинной тирадой:
    -Молодёжь! А у нас разве мало было раньше молодёжи в селе? Вспомни, мать, какие мы хороводы в молодости водили на лугу весной и летом! А зимой, какие катанья на санях устраивали с горы Щербачихи! А теперь, где она, эта молодёжь? Город съел её! А та молодёжь, которая осталась, думает больше не о работе, а совсем о другом. Чёрт её знает о чём? Вот этой весной что было? Бригадир Коля Мамаев с самого утра на мотоцикле по всему селу мотается, чтобы найти эту самую молодёжь и отправить в поле на сев. А они что сделали? Собрались у Миши Чеснокова во дворе за высоким забором, в карты играют и водку пьют. Им и дела нет, что земля сохнет и человеческих рук требует. Мише стыдно стало смотреть на них. Вышел он, восьмидесятилетний старик, за ворота, сел на колодочку и молча показывает рукой на свой двор проезжающему бригадиру. Тот, конечно, сообразил, остановился и зашёл во двор. А они, думаешь, послушали его? Нет! К энтой матери послали! И никакой управы на них нет! Не болеют они за землю, потому что потеряли к ней любовь и уважение.
    -Вот, скажи, Ванюша, - продолжал он после очередной рюмки, - какой толк от тех горожан, которых летом присылают работать в колхоз? Они то и тяпку не знают, как держать в руках, помидор от огурца едва отличают. Больше думают не о работе, а как бы поскорее смыться в свой хвалёный город. Толку от них нет ни в селе, ни в городе. Труд свой надо любить и отдавать ему всего себя до изнеможения, тогда и результат будет, а вместе с ним ни с чем неизмеримая радость от полученного урожая.
    Я в который раз попытался возразить дяде Илье, но это было совершенно напрасно. Мои возражения только ещё больше подстёгивали его, «подливали масло в огонь».
    -Надо больше переходить на механизацию ручного человеческого труда в сельском хозяйстве, заменять человека машиной, - сказал я, и сам испугался, почуяв избитость сказанной фразы, которую обычно везде и всюду повторяют на разных совещаниях и собраниях.
    -Это ты, Ваня, правильно сказал! Да только кто этим будет заниматься здесь у нас? Председатель с агрономом и главным инженером вечно заняты, и больше не своим делом. Они только успевают отчитываться перед высоким начальством, да на всякие совещания в район ездят. А техники в колхозе много! Только она почти вся стоит – нет механизаторов, да ещё этих самых чёртовых запасных частей, как будто их трудно наклепать побольше, проклятых, там, на заводах в городе. Присылают технику на уборку урожая из города, а наша техника стоит! От приезжих помощников толку мало. Они не работают, а как будто принудиловку отбывают. Им в городе всё равно зарплата идёт. Если бы у нас были свои хорошие механизаторы и ремонтники, не надо было бы нам этой показной помощи от города. Сами бы во всём управились. Пусть они там, в городе свою работу, как следует, выполняют, побольше этих самых запчастей клепают. А так вот получается – не нашим и не вашим! Нервотрёпка, да и только!
    Беседа наша затянулась. Митревна давно уже оставила нас и хлопотала во дворе по хозяйству. Мы с дядей Ильёй тоже вышли во двор. Тихий летний вечер полновластно царил над селом. Чистые и ясные звёзды смотрели с неба на отходящую ко сну землю. Дневной шум и суета уступили место тишине и спокойствию. Мы сели на скамейку возле крыльца и продолжали беседу.
    -Хочешь, Ванюша, я скажу тебе, в чём заключается самая главная причина того, почему люди теряют любовь к земле? – сказал как-то таинственно и доверительно Илья Анисимович. И продолжил, не дожидаясь моего согласия:
    -Людям, чтобы любить землю, надо от неё не отрываться, постоянно держаться за неё и чувствовать плоды её. Крестьянин был крестьянином только тогда, когда он получал за свой труд непосредственно натурой: зерном, овощами, фруктами и другим, что даёт земля. Лиши его всего этого, и он уже не крестьянин. Он превращается в такого же потребителя, как и горожанин. Всё, что даёт земля, он должен держать в руках и радоваться этому. Отсюда и появляется желание иметь корову, кабана, овец, кур и другую живность, чтобы обратить полученное в продукцию для города, для рынка, и только после этого иметь деньги. А что получается? Всех перевели на зарплату, как в городе. Всем обещали молоко, масло, мясо, сало, хлеб в магазинах. Это, конечно, хорошо и заманчиво, но только из этого ничего хорошего не получается. Теперь колхозник вместо того, чтобы везти свои продукты в город на рынок, едет сам в город, чтобы их там самому купить в магазинах. Производственные комплексы пока ещё не набрали силы и с установленными им планами не справляются. Деньги сейчас у всех есть, и не малые, а купить нечего. В селе сейчас коров держат только старики, кабанов тоже редко встретишь, а овец во всём селе нет ни одной. Молодёжь не подхватила во время эстафету от своих отцов, разучилась вести сельское хозяйство, обленилась и огорожанилась. Их теперь не заставишь ухаживать за коровой и овцами. Они с курами справиться не могут! Смех и грех! Цыплёнку голову отрубить не могут. Крестьянское хозяйство – оно маленькое, но многочисленное, а потому и результат общий заметен, особенно на рынке. Рано отучили крестьян от земли и хлеба, и стали приучать к деньгам. Жить в селе и работать на земле – это не детали клепать на станке. Любить надо землю и жить вместе с ней!
    Тихо подошла Митревна и села рядом на скамейку. От неё пахло хлебом и парным молоком. Сразу стало как-то теплей и уютней. На Широкой улице, вдруг, пьяные голоса затянули песню:
                По Дону гуляет казак молодой,
                А девушка плачет над быстрой рекой…
    -Кажись, опять понаехали из города в отпуск Матюхины дочери с зятьями. Водку пьют и на всё село горланят. Вырвались из города на волю. А что они вот, например, знают о земле, которая их кормит и поит? Ничего! Вот это и оно! – заключил дядя Илья, и мы стали прощаться.
    Я шёл по сонному селу. Думал о нехитрой философии Илюхи Башкатова, а ночную тишину надрывала неумело исполняемая старинная песня:
                Там в саду при долине
                Громко пел соловей,
                А я мальчик на чужбине
                Позабыл всех друзей…
     Кто это знает, а может быть, дядя Илья прав?! В стране шли семидесятые годы - начало брежневского "застойного периода".