Химера Борея. Глава XXXI

                ВОЗВРАЩЕНИЕ



  Когда Чезаре переступил порог фермы, он вдруг почувствовал, как теплая волна спокойствия разлилась по его телу. Он никогда не задумывался о прелести стабильности. Здесь, в Топ Уизенс, все было, как прежде: на запотевшем окне кухни дымкой висела паутина; бесплотные голоса радиоведущих обсуждали политику; столы, стулья и гарнитуры стояли на прежних местах, с той только разницей, что теперь их покрывал слой пыли – после отъезда Хелен никто не взял на себя обязанности по уборке дома.
   Чезаре вошел в сумрачный прямоугольник готической столовой. Полоска света пробивалась из-за гобелена, закрывавшего дверной проем в кабинет Гринвуда. Каким-то шестым чувством Чезаре понял: старик ждал его. 
    Гринвуд обычно ложился довольно поздно, а вставал рано. Как многие пожилые люди, он не нуждался в полноценном сне, предпочитая ему книги и черновики. Бывали, конечно, дни, когда писатель спал помногу и подолгу – однако исключения обычно только подтверждают правило. И не было ничего странного в том, что старик часто засиживался допоздна. Но сегодня Чезаре чувствовал, что Гринвуд хочет видеть его – и только поэтому откладывает момент, когда сможет спокойно улечься в постель.
     Старик читал, мирно сидя у камина. Увидев Чезаре, он с улыбкой отложил книжку, и в свете каминного пламени сверкнули блестящие буквы названия: «Четыре цикла» Борхеса.
- Странно, не правда ли, что совсем недавно вы впервые перешагнули порог этого кабинета? – заметил он. Чезаре усмехнулся и сказал с добродушной иронией:
- Мы тогда, кажется, слегка повздорили.
   Старик рассмеялся знакомым каркающим смехом:
- Да, вы были на высоте. Просто романтический герой, вспыльчивый и благородный, с сумрачным взором.
   Гринвуд был очень бодр духом. Его глаза горели весельем. Не сарказмом, ни насмешкой или презрением – а искренним весельем. И Чезаре почувствовал легкий укол совести за статью о старике. «Только бы Гринвуд ничего не узнал,» - подумал про себя Чезаре, а вслух спросил:
- Если бы не Ральф, вы бы даже не посмотрели на меня, да?
   Старик лукаво взглянул на Чезаре и сложил пальцы веером:
- И да, и нет. Я не мог выгнать его сына, обратившегося ко мне за помощью. Но я не из тех болванов, кто мнит себя филантропами и возятся с кем попало из слезливой жалости. Честно говоря, Чезаре, мне с самого начала было наплевать, зачем вы здесь. Меня волновал только ваш талант.
  Чезаре вздрогнул. Отчего-то от мысли, что Гринвуд верит в него, стало приятно.
- Вы что же, в самом деле считаете, что я могу писать? – приподняв брови, осторожно спросил Чезаре.
- В самом деле.
- Даже если я признаюсь, что ничего не написал?
- Даже если и так.
  Гринвуд пристально посмотрел в глаза Чезаре. Тот спокойно выдержал его взгляд. «Лжецы смотрят прямее честных людей,» - любила повторять Франческа. Она без труда угадывала, что Чезаре лжет, по его прямому и бесстрашному взгляду. Но Гринвуд знал Чезаре гораздо хуже, чем Франческа.
 - Вот и славно, - мягко сказал старик, - А теперь идите-ка спать, вы выглядите очень больным. Тем более, что мне нужно поработать.
  Чезаре почел за благо удалиться. Но уже у самого порога он обернулся и, не выдержав, спросил:
- Откуда вы знаете, что из меня выйдет толк?
   Гринвуд пожал плечами:
- Этого никто не знает. Но я доверяю своей интуиции, вот и все.
- Тогда?...
- Мистер Марчелли…Чезаре, послушайте, я вижу вас насквозь, - он насмешливо улыбнулся, - Вы прожженный журналист с неплохим для своей братии образованием, и у вас сложная судьба, достойная пера биографа. Но какая, черт побери, разница, какой вы? Повседневное «я» человека и его творческое «я» - две разные сущности, сосуществующие в одном теле. Я не люблю версию о космическом источнике творческой энергии, – Боже вас упаси подумать так. Есть что-то в нас, что прорастает, как растение сквозь труп. Умирающие в нас эмоции, чувства, истлевающие воспоминания удобряют это нечто, что выливается в творческий акт, - после небольшой паузы он добавил, - Вы понимаете меня, а, Чезаре?
 - Пожалуй, не до конца – но я еще подумаю над этим, - сказал Чезаре. Пожелав старику спокойной ночи и услышав привычно ворчливый ответ, он отправился к себе. Гринвуд почему-то ужасно раздражался, когда хоть чем-нибудь обнаруживал, что он не такой отталкивающий тип, каким старался казаться. И тут же старался  «исправить» впечатление.
   Без приключений поднявшись к себе, Чезаре привычно растянулся на кровати. Ему в самом деле очень захотелось спать, - его все еще не отпускала слабость, появившаяся после болезни. Но вместо дремоты его переполняли неясные, еще смутно угадываемые очертания мыслей. Постепенно они обретали все более ясные и простые формы. Чезаре размышлял о природе любви. Она – ускользающая, как мгновение – от нетерпеливого Фауста, - она явилась Чезаре во всем своем тысячеликом обличии. Любовь к учителю заставляла нервы дрожать натянутыми до хрипоты струнами, жаждала соперничества и утопала в восхищении. Любовь к матери бережно охраняла ребенка, живущего где-то в глубинах подсознания, и не давала ему уснуть навсегда. Любовь к отцу делала старше и спокойнее, она привязывала к жизни, как надежный якорь.
     Но любовь к женщине не созидает. Она – таинственная смесь Аполлона и Диониса, нежности и влечения. Она противоречива, жестока и не знает сострадания. И в конечном итоге обрекает на одиночество. Потаенный мир внутри становится строгим монастырем, воспевающим самоотвержение и аскетизм ради одного единственного Божественного Несовершенства – Возлюбленной.
     Такая любовь давно перестала быть антонимом ненависти. Она превратилась в антоним свободы. Такова была любовь к Габриэль. И эта погоня за тенью, балансирующая на грани безнадежности и упрямой надежды, сделала Чезаре слугой собственных иллюзий. Лучшим решением было бы избавиться от зависимости и перестать витать в мечтах, подобно школьнику. Но отпустить мысль о Габриэль было равнозначно расставанию с любимой женщиной из плоти и крови.
    Чезаре мучительно зажмурился, стараясь забыться сном. И скоро болезненно пестрые видения окружили его.
   Бродячий цирк разбил шатры на вересковых холмах близ Виндворта и давал представление. Белый клоун представлял зрителям новый номер, который заключался в хождении по тонкому канату над ареной, наполненной пылающими углями. Чезаре (или Ричарду?) крепко связали руки и подтолкнули к канату. Зрители зааплодировали. Белый клоун поклонился и отошел в тень. Ему ничего не оставалось, кроме как идти над пылающей ареной – жара стояла такая, словно цирк разбил шатры в аду.
  Чезаре медленно двинулся вперед. Чахоточно горячий воздух дрожал, лица зрителей расплывались, а в крошечном окошечке под куполом цирка не было ничего, кроме беззвездной темноты. Чезаре заставлял себя делать шаг за шагом, обреченно думая, что неминуемо сорвется вниз. И вдруг он почувствовал, как веревки, связывавшие кисти его рук, ослабли и упали. Он обернулся и увидел Алекса, держащего две турнирные рапиры.   
    Ослепительно улыбаясь, Алекс изящно поклонился Чезаре и бросил ему одну рапиру. Поймав ее, Чезаре неловко покачнулся и чудом не сорвался вниз. Зрители захохотали, а Алекс ответил им изысканной полуулыбкой. А потом совершенно неожиданно двинулся в атаку на Чезаре. Тот ответил ударом на удар, чувствуя себя гораздо увереннее на канате, чем раньше. 
    Забыв о тонком канате и углях внизу, Алекс и Чезаре фехтовали над пылающим морем, задыхаясь от жара и пота. И каждый чувствовал рядом смрадное дыхание смерти, и каждый знал, что спасется, только если погибнет второй.
- Зачем ты освободил меня?! – хриплым голосом Ричарда выкрикнул Чезаре.
- Люблю драться на равных, дружок, - пожал плечами Алекс. Его реплика вызвала новый взрыв аплодисментов. Алекс было повернулся, чтобы отвесить поклон зрителям, но вдруг сделал выпад и выбил шпагу у Чезаре из рук. Потом Алекс пронзил противника насквозь. И с этого момента происходящее стало напоминать приключенческий роман.
    Истекая кровью, Чезаре пошатнулся, но нашел в себе силы и, вырвав из груди рапиру, вонзил ее в Алекса. Зрители, замерев, смотрели, как Алекс падает в горящую бездну. Когда огонь поглотил его, зал взорвался криками ярости, и в Чезаре полетели булыжники и мелкие камни. Он еле-еле успевал уворачиваться от них. Краем уха Чезаре различал назойливо звучащую мелодию, неизвестно откуда взявшуюся. Она отвлекла его, и один из булыжников попал в цель. Чезаре покачнулся и сорвался вниз. Он инстинктивно закрыл лицо руками и проснулся. К его удивлению, мелодия не только не пресеклась, но стала еще громче. Он оглянулся в поисках источника музыки и увидел свой мобильный, вибрирующий на письменном столе. За окном светало. Заставив себя подняться, Чезаре подошел к столу и взял мобильный. Там значилось восемь пропущенных звонков от Алекса.
   Чезаре заходил по комнате туда-сюда. Ему опять не спалось, в мыслях и чувствах царил беспорядок. Странно, но ему ужасно хотелось поговорить с Фрэн. Что бы она сказала? Что бы посоветовала?
  Он  знал, что больше не напишет ни одной статьи по заказу Алекса. Пожалуй, Чезаре окончательно понял это, переступив второй раз порог Топ Уизенс. Он не мог ещё раз предать старика – да и отца тоже. 
- Черт, - простонал Чезаре и опустился на стул, сжав пальцами виски. Он не представлял, что ему делать. Если Чезаре не заплатит миссис Торес за квартиру, если не отдаст кредит и многочисленные мелкие долги, он, скорее всего, попадет в тюрьму. «По крайней мере, в тюрьме не нужно думать о пропитании,» - с иронией подумалось ему. Можно воспринимать тюрьму как своеобразную разновидность гостиницы, с той только разницей, что не гость решает, сколько времени ему пробыть там, а администрация. Потом, после освобождения, можно устроиться официантом или уборщиком. Работать с утра до вечера, а ночью ходить в кино или бары… Неплохая жизнь серого человека.
   Чезаре поднялся и, одевшись, спустился вниз. Дом был погружен в непроницаемую тишину. На кухне, при свете керосиновой лампы, спал Ричард, вытянувшись во весь рост на раскладушке. Чезаре осторожно обошел его и вышел на улицу. Бельмо Луны подслеповато светилось на синем бархате неба. Сверкающий мир, покрытый пеленой свежего снега, был красив той особой красотой, присущей мертвецам. Чезаре медленно прогуливался под окнами дома, невольно смотря на окна Габриэль.
   Он до сих пор чувствовал досаду от неудачной версии с большим зеркалом в столовой. Однако, должен быть путь, ведущий в келейку Габриэль. Закрыв глаза, он постарался как можно точнее вспомнить загадку из муляжного «Повелителя мух». После нескольких попыток ее текст всплыл в его памяти: «Двойник двойника разглядывает. Отражение и отраженный стоят друг напротив друга, не зная, кто из них настоящий. Настоящий полон огня и жизни, второй – темной пустоты и смерти. У второго и спрашивай дорогу. Как его найти? Алерион всегда кружит над ним»
   Двойник двойника…Зеркало и человек, отражающийся в нем, - то, что лежит на поверхности. Чезаре попробовал мыслить иначе. Когда мы слышим слово «двойник» нам сразу же представляется нечто одушевленное – или, как отражение, напрямую связанное с живым существом.
    Но дети воспринимают все, что есть в доме, включая мебель, как что-то, имеющее душу. А что, если двойники – это просто два одинаковых предмета, похожих друг на друга, как близнецы? К примеру, два портрета или гобелена…
   Чезаре почувствовал, что ухватил верную нить. Теперь путь из лабиринта догадок казался значительно проще. Больших вещей в доме было много, но вряд ли найдется и парочка одинаковых. Кроме того, если «двойник двойника разглядывает», предметы должны находиться друг против друга, что еще больше упрощает задачу.
    Второй этаж по-прежнему казался Чезаре неподходящим местом для тайной двери. Несмотря на то, что обстановка в спальных комнатах казалась идентичной, ни в одной из них не было двух похожих шкафов или картин. Третий этаж также отпадал. Чезаре был уверен, что вход в тайник Габриэль никак не связан со стеллажом, - иначе он бы давно обнаружил это. Значит, остается только первый этаж.
   Чезаре вернулся в дом и, с трудом поборов  искушение немедленно заняться поисками, поднялся к себе. Он решил, что приступит к делу в дневное время, когда Ричард обыкновенно занят на улице, а Гринвуд дремлет.
   Измерив комнату вдоль  и поперек, Чезаре взял наугад книгу со своей полки – ею оказалась «Ребекка» Дафны дю Морье. Чезаре впервые в жизни видел фамилию автора и название романа. Однако прошлый опыт подсказывал ему, что чтение – самый надежный и быстрый способ уйти от реальности и скоротать время.
    Он не рассчитывал, что «Ребекка» увлечет его. Глаза его рассеянно пробежали по первой строке: «Прошлой  ночью  мне  приснилось,  что  я  вернулась  в  Мандерли.»  «Скукота» - зевнул Чезаре и принялся читать дальше. И не смог оторваться до самого завтрака.