Химера борея. глава xxxii

                БУРЯ


    Прежде Чезаре не понимал библиофилов.  Они казались такими же нелепыми, как коллекционеры фантиков от конфет или  пробок от колы. И даже еще смешнее – потому что тратили на свое странное и бесполезное увлечение много времени и, главное, денег. Они гонялись за редкими экземплярами книг по всеми свету, как за редчайшей драгоценностью. Они разоряли свои семьи ради книжной мечты. Они сгорали в ненасытной жажде новых приобретений.
    А теперь сам Чезаре, забыв про аппетитно дымящийся омлет с беконом, сел подле Гринвуда и горячо обсуждал с ним «Ребекку». Чувство к книгам, проснувшееся у Чезаре, можно было сравнить с трепетной влюбленностью мальчика, впервые чувствующего волнение в груди и робость перед избранницей.
     Наверное, манера речи Чезаре изменилась, потому что Гринвуд слушал его необыкновенно внимательно и только изредка вставлял замечания. Ричард быстро съел свою порцию и оставил их наедине. Споры об искусстве были ему скучны. Да и при нем Чезаре вряд ли смог бы по-настоящему увлечься беседой. Присутствие отца скорее напрягало, чем ободряло его.
    Когда Чезаре упомянул эпизод с пожаром в Мандерли, Гринвуд вдруг очень оживился.
- Пожар, говорите вы? М-да, вряд ли бы мистер Винтер смог жить в Мандерли, даже не будь этого случая вовсе.
- Ну, мне было бы жаль оставить дом, где я родился, вырос, жил столько времени, - пожал плечами Чезаре. 
- Это потому, что у вас никогда не было дома, - извините за прямоту.. Мистер Винтер рассуждает иначе. Мандерли перестал принадлежать ему с тех пор, как умерла Ребекка.
- Ребекка – всего лишь воспоминание. И не самое лучшее.
- В воспоминаниях подчас больше жизни, чем в полнокровной реальности. Ребекка стала частью Винтера, и когда ему вздумалось убить ее, он фактически совершил самоубийство…Как-то мне пришлось лежать в больнице. И я видел там одного  неудачливого самоубийцу, пытавшегося застрелиться. Он  снес себе пол челюсти  - и выжил. Вы представляете себе, что такое жить с клеймом самоубийцы? И тем более – жить так, - превратившись в калеку?
   Чезаре поежился.  Ему вспомнился доходный дом миссис Торес, распахнутая дверь чужой квартиры, откуда несло затхлостью и смертью, и перекошенное в сумасшедшем оскале лицо самоубийцы…Воспоминание мелькнуло легкой химерой и исчезло в омуте памяти.   
- Что же мешало этому несчастному довершить начатое, если жизнь стала так невыносима? И что мешало Винтеру? – вслух произнес Чезаре. Белесые глаза Гринвуда зажглись лукавым огоньком:
- Страх. Один раз столкнувшись со смертью, боишься повстречать ее вновь. Впрочем, это вряд ли вам знакомо.
     Гринвуд закрыл глаза и застыл неподвижно, точно статуя. С каждым днем сил у него становилось все меньше, и он стал быстрее уставать. Казалось, старик погрузился в паутину прошлого.
    Чезаре задумчиво размешивал сахар, не сводя глаз с янтарного чая. Он старался отогнать тревожные мысли о старике и смерти, дышащей ему в загривок. Гринвуду явно осталось немного.
   Сквозь пелену безмолвия можно было различить ровное поскрипывание снега и мерные «вжиканья» лопаты Ричарда, расчищающего дорожки вокруг дома. Больше ничто не тревожило монашеского покрова тишины, скромно наброшенного на сумрачное чело Топ Уизенс. Чезаре подумалось, что он начинает любить безмолвие старинной фермы, ее отчужденность и аскетизм.
    Наверное, ему было бы легко привыкнуть к жизни здесь. Здесь Чезаре бы и состарился, лицо его стало бы бледнее и благороднее без солнца Калифорнии; после шестидесяти он завел бы пару лохматых дворняг и гулял бы в их обществе часами, возвращаясь в дом только к чаю…
   Неожиданно Гринвуд приоткрыл глаза и невидящим взглядом уставился в дверной проем. Облизав сухие губы, он процитировал, говоря медленно, точно во сне:
- «Дом был гробницей, в его руинах лежали похороненные нами страдания и страх. Воскрешения из мертвых не будет. Теперь, думая о Мандерли наяву, я не стану испытывать горечи. Я буду думать о том, как все могло быть, если бы я была способна жить там без страха».
    Слова его отдавались в доме гулким эхом. Казалось, голос старика принадлежал не ему, а ферме.
- Кэро любила романы Дю Морье. И «Ребекку» - особенно, - глухо заметил Гринвуд. Лицо его было похоже на каменную маску: ни сожаления, ни горечи, ни отчаяния, - одна глухая и безразличная усталость.
- Мне всегда казалось, что я умру раньше нее, - продолжал он все громче и громче. Глаза его загорелись, - Или не смогу жить без нее так долго. Посмотрите на меня: я мало чем отличаюсь от мертвеца, но что-то во мне все равно ужасно хочет жить... Почему мы так дорожим драгоценными минутами бытия?..
   Он досадливо махнул рукой, поднялся и, отбросив салфетку, молча ушел в свой кабинет. Гобелен, изображающий «Борей» Уотерхауса, скрыл Гринвуда от глаз Чезаре.
   Накрытый стол с остатками еды и остывшим чаем вызывал у Чезаре ощущение пресыщенности и одиночества. Краем глаза он заметил забытый Ричардом кроссворд, лежащий на краю стола. Может быть, это была всего лишь игра воображения, но когда Чезаре взял кроссворд в руки, ему показалось, что бумага все еще хранит тепло отцовских прикосновений… И от незримого присутствия отца необъяснимым образом стало спокойнее.
   Теперь, когда Гринвуд покинул столовую, Чезаре представилась возможность детальнее ее осмотреть. Может быть, именно здесь скрыта тайная дверь в келейку Габриэль?  Чезаре обследовал столовую дюйм за дюймом, миллиметр за миллиметром. Его ждало разочарование: столовая, даже при тщательном осмотре, оставалась просто просторной комнатой с антикварной мебелью. Ничего необычного в ней не было. Парные предметы, разумеется, можно было найти, но смешно было думать, что один из стульев окажется ключом к тайне Габриэль.
    Чезаре закрыл глаза и попытался представить себя на месте своего дедушки Саммерса. Если бы ему пришлось делать тайный ход, где бы он его наметил? Столовая не подходила хотя бы потому, что, в силу роскошной обстановки, привлекала к себе слишком много внимания. Гораздо больше шансов замаскировать вход в тайник, расположив его на кухне. Чезаре немедленно отправился туда. 
    Запах сухих трав окутал его плотным облаком. Сквозь решетчатое окно можно было видеть сутулую фигуру Ричарда, чистящего стекло джипа. Вряд ли он скоро вернется в дом.
  Внимательно изучив кухню, Чезаре впервые обратил внимание на то, что кухонный камин значительно больше остальных. Он подошел поближе. Камин был настоящим, но, чисто теоретически, ребенок лет двенадцати мог бы пройти через него, не наклоняя головы. Чезаре огляделся. Напротив камина был только массивный шкаф длиной во всю стену. Грузный и грубо сколоченный, он казался совсем не к месту в Топ Уизенс – хотя бы потому, что все продукты хранились либо в сарае, либо в подвале. Чезаре медленно двинулся к шкафу: «А что, если…»
   Вдруг входная дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался Ричард с пачкой писем и газет. Его щеки пылали с мороза, глаза влажно блестели. Чезаре смутно вспомнил, что у отца всегда была холодовая аллергия.
- Мистер Марчелли? Чем обязан? – спокойно спросил Ричард. Можно было подумать, что  разговора об отцовстве вообще не было.
- Ничем – просто зашел попить, - пожал плечами Чезаре, для пущей убедительности наливая себе воды.  Ричард протянул рассеянно:
- А-а… - и отправился к Гринвуду. Чезаре покинул кухню вслед за ним и слышал краем уха, как старик раздраженно осведомился:
- Опять забыли отдать почту вовремя?!
- Оставил на заднем сидении джипа, - раздался в ответ невозмутимый голос Ричарда.
  После паузы Гринвуд спросил с изумлением:
- Это действительно мне? С чего вдруг какому-то мистеру…как там его?...С чего это вдруг ему приспичило мне написать?
  Чезаре остановился на полдороге. Сердце его учащенно забилось. Он чутьем угадал неведомую еще угрозу, таящуюся в письме.
- Мое дело забрать почту – а вам или не вам, откуда мне знать? – резко заметил Ричард. С этими словами он покинул кабинета старика и, смерив Чезаре ледяным взглядом, вскинул гордую голову и ушел к себе.
   Чезаре опустился на ступеньки лестницы, поставив рядом нетронутый стакан с водой. Его лихорадило при мысли о близости разгадки тайны Габриэль. И он изнывал от жгучего нетерпения. Чезаре надеялся, что Ричард сейчас вернется на улицу и даст ему возможность проверить стенной шкаф.
   Вдруг на кухне закипел чайник – звук этот был похож на гудки старых паровозов из первых звуковых фильмов. Видимо, Ричард решил сначала согреться и выпить чаю. Чезаре, подавив вздох, остался на лестнице. Дрожала и искрилась вода в стакане, и бледные зимние тени танцевали на деревянных ступенях, подчиняясь прихотям одряхлевшего солнца.
   Тут в кухонном проеме появился Ричард и сделал знак Чезаре подойти. Ничего не понимая, Чезаре прошел на кухню. На столе дымились две жестяные кружки с чаем.
- Мне не хочется, - сказал Чезаре.
- Дело ваше, - пожал плечами Ричард и, взяв вторую кружку, выплеснул чай за дверь. При его внешней бесстрастности в этом жесте было столько затаенного бешенства, что Чезаре стало не по себе.
  Между тем Ричард уселся за стол и задумчиво забарабанил пальцами по столу. Прошло несколько минут. Ричард не проявлял ни малейшего интереса к персоне Чезаре.
- Вы хотели что-то сказать? – сухо спросил Чезаре, скрестив руки на груди.
  Ричард поднял на него тяжелый взгляд.
- В местные газеты просочились странные слухи о мистере Гринвуде. Говорят, газетчики подсмотрели факты у Вудлена… А сегодня Гринвуду пришло письмо из Лидса, от его матери. Она много лет не писала ему настоящих писем – только открытки… Неужели вы и правда приехали сюда… - он запнулся. Его побледневшее лицо покрылось пунцовыми пятнами,  - Неужели вы и правда приехали сюда из-за него? Из-за Алекса?
  Чезаре натужно рассмеялся:
- Неужели вас так волнуют чужие дела? Тогда копайтесь в сплетнях в одиночестве, а я, пожалуй, пойду к себе.
   Чезаре стремительно вышел из кухни. Ричард окликнул его:
- Мистер Марчелли!..Чезаре!
   Он схватил Чезаре за руку уже у самой лестницы.
-  Если это правда, тебе нужно скорее убираться отсюда. Немедленно. Это единственный способ сохранить достоинство – иначе Гринвуд вышвырнет тебя  сам, - прошипел он на ухо Чезаре и, круто развернувшись, ушел. Чезаре некоторое время стоял неподвижно. Он слышал, как захлопнулась за Ричардом входная дверь. Воцарилась звенящая тишина. Казалось, сам воздух наполнился током напряжения.
    Чезаре лихорадочно соображал. Разумеется, газета Алекса была широко известна в англоязычных странах, но Чезаре не предполагал, что кто-то в Лидсе вздумает ее выписывать, а особенно – мать Гринвуда. Он вновь опустился на ступеньки лестницы и погрузился в тревожные размышления.
  Мучительнее всего была неизвестность. Может быть, письмо, присланное Гринвуду, - самое обыкновенное, ничего не значащее, и только зря возбудившее подозрения у отца? Однако как бы то ни было, следовало торопиться. Ведь, если Ричард прав, то времени у Чезаре почти не осталось.
   Чезаре криво усмехнулся. Ему вспомнилось, как в детстве ужасно хотелось помолиться Богу, чтобы тот внушил родителям мысль о необходимости покупки новых игрушек, но он не смел тревожить такими пустяками Создателя. Ситуация с письмом вряд ли выглядела в Его глазах серьезнее. Отбросив мысль о бесполезных молитвах, Чезаре провел несколько мучительных часов в своей комнате, стараясь отвлечься. Он пробовал писать – мысли разбегались и путались, разрывая цельную картину текста. Отбросив молескин, Чезаре взял в руки «Фауста» Гете и решил забыться им. Тщетно. Чтение потеряло свое магическое обаяние. Как и все остальное, померкнувшее перед единым божеством – Неизвестностью.
    Раздался бой напольных часов – время ленча. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Чезаре оказался внизу. По дороге в столовую он успокаивал себя, что сейчас все прояснится – если Гринвуд и правда получил письмо, разоблачающее Чезаре, он не сдержится и скажет об этом за ленчем. И у Чезаре будет шанс начать действовать, а не сидеть, сложа руки.
    Спустившись вниз, Чезаре застыл: на столе стояло только два прибора. Гринвуд отказался от ленча. Ричард сдержанно поздоровался с Чезаре  и принялся за еду. Чезаре опустился на стул. От одного вида  еды его начинало мутить. Ричард ел механически, не поднимая глаз на сына, и не делал ровным счетом никаких попыток начать разговор. Наконец Чезаре спросил его сам:
- А мистер Гринвуд?..
- А мистер Гринвуд предпочел одиночество, - бесстрастно ответил Ричард.
   Чезаре откинулся на спинку стула и отложил бесполезную вилку. Ему казалось, что привычный мир вдруг дал трещину и вот-вот разрушиться, оставив его в совершенной пустоте.  Кэро писала, что ее муж замкнут и не любит общества, - но старик ни разу не ел один. По крайней мере, за время пребывания Чезаре в Топ Уизенс. За столом Гринвуд любил поговорить, он умел вести беседу и находил видимое удовольствие в спорах.
   Если Гринвуд не вышел, значит, для Чезаре все и правда складывается не лучшим образом. Во многом еще и потому, что в одиночестве старик распалит обиду до настоящей ярости – и у Чезаре нет возможности помешать этому.
   Между тем Ричард кончил ленч. Он спросил у Чезаре:
- Вы не будете есть?
   Чезаре молча покачал головой. Ричард понимающе кивнул и унес тарелки. Чезаре постарался успокоиться. Он говорил с собой, как с испуганным ребенком: «Ничего страшного не случилось. Все мы склонны преувеличивать страхи, особенно, когда чувствуем себя виноватыми. Убийце невыносим вид ножа, вору – ограбленных жертв… То же и с Гринвудом. Любое его действие сейчас может выглядеть гораздо значительнее, чем есть на самом деле. Нужно просто спокойно дождаться обеда».
   Чезаре последовал собственному совету, и все время до обеда старательно отвлекал себя. Он взял у Ричарда кроссворды и усердно разгадывал их несколько часов. 
   Однако за обедом повторилась та же история, что и за ленчем: Гринвуд не явился. Тревога Чезаре стала настолько сильной, что превратилась в безразличие. Чезаре вновь не притронулся к еде и остался сидеть за столом даже после того, как Ричард убрал приборы.
   В камине потрескивали дрова. Время от времени их пронзала рубиновая искра потухающего огня, озаряющая комнату, погруженную в вечерние сумерки. Чезаре не сводил глаз с пылающих углей, распадающихся россыпями алых светляков. Он думал о Кэро, сидевшей когда-то в этой же столовой, и, наверно, так же смотрящей на огонь в ожидании своего заработавшегося мужа.
   Чезаре никогда не имел сколько-нибудь продолжительной привязанности, однако и ему довелось испытать потерю самого близкого человека. Он никогда не признавался себе, что целый кусок жизни – от известия о смерти матери до первой годовщины ее ухода, - выпал у него из памяти. Как Чезаре ни пытался, ему не удавалось вспомнить, что он чувствовал, когда узнал о потере Франчески, как пытался справиться с обрушившимся на него горем, что говорил и делал в тот год. Яд минувшего исподволь отравлял каждый день его существования. Гринвуд должен был чувствовать то же самое.
    Внезапно Чезаре охватил бессильный гнев на судьбу. Он вновь подумал о Гринвуде и Кэро. Их ждала спокойная старость. Любовь их прошла испытание удушливой страстью и скоро превратилась бы в возвышенную нежность людей, больше не нуждающихся в поцелуях. Они бы смотрели друг на друга, как пассажиры корабля, чудом пережившие смертельно опасную бурю чувств. Они были бы удивительно счастливы вдвоем в Топ Уизенс. Летом ферму могли увить душистый хмель и дикий виноград, в воздухе разливалось бы благоуханное тепло – и ничто не нарушало бы уединения двух любящих друг друга стариков.
     Ральф Гордон часто бы их навещал. Многие годы успешной актерской карьеры и жизни в свете славы наложили бы отпечаток благородного лоска на его тонкое лицо. Он бы предпочитал антиквариат стилю хай-тек, Драйзера – Агате Кристи, а верховую езду – гольфу.
    Кто знает, может быть, он брал бы с собой и Чезаре, заканчивающего к тому времени какую-нибудь престижную американскую школу и готовящегося к поступлению в Оксфорд или Гарвард. И Франческу, постаревшую, но с годами не потерявшую прежнего шарма и вечно юного смеха. Вечерами они  могли бы вместе сидеть за чаем с домашним кексом и  вспоминать прошлое, безобидно перешучиваться, обсуждать литературу, музыку и кино. 
   И вместо этого ныне, под кровом Топ Уизенс, собрались трое озлобленных, одиноких мужчин, рвущихся одолеть друг друга в невидимой борьбе самолюбий! Каждый мучился, думая, что он – неудачник, что жизнь стремительно проходит мимо, а человек за короткий миг своего существования только и успевает, что разочароваться в ней…
   Между тем угли в камине подернулись пеплом. Беззвездное небо увенчала полная Луна, заливавшая столовую неясным светом. Чезаре устало потер глаза. Бой часов возвестил наступление десятого часа вечера.
   Гринвуд так и не появился, а это могло означать только одно: подозрения Ричарда верны. Чезаре горько усмехнулся: быть так близко к цели, почти понять, как пройти к Габриэль, и уехать, так и не заговорив с ней. Она все узнает о статье. И возненавидит Чезаре еще сильнее, чем сам Гринвуд.
    Вдруг гобелен с «Бореем» отдернулся, и на пороге кабинета показался худощавый силуэт Гринвуда. Каминный свет бил ему в спину, и вместо лица была разлита одна чернота.
- Ба, мистер Марчелли! Скажите на милость, что за нелепая причуда сидеть одному в темноте? – с иронией осведомился старик.
   Чезаре воззрился на него в немом изумлении. Гринвуд вел себя, как всегда, будто бы ничего и не было! «А разве что-то было, в самом деле? Только догадки Ричарда – и больше ничего,» - подумал Чезаре. И все же тревога не отпускала его. Она впилась в его сердце мертвой хваткой.  Чезаре продолжал настороженно следить за стариком.
  Между тем Гринвуд продолжил ровным тоном:
- Время позднее, но вы, надеюсь, сможете пожертвовать получасом здорового сна ради меня? Ведь для дружеской беседы никогда не  поздно, верно?
   Чезаре согласно кивнул. Лунный свет на мгновение озарил лицо Гринвуда, и было видно, как по губам его скользнула мимолетная усмешка. Чезаре улыбнулся в ответ, мысленно сказав себе: «Он ничего не знает». Недоверчивое волнение отпустило его. Все вернулось на круги своя.