Зорька

Корова смотрела вдаль большими карими глазами. Как будто хотела увидеть что-то, но взгляд ее упирался в дощатую стенку сарая. Буренка с блаженством жевала корочку хлеба, присыпанную крупной серой солью. Самое любимое свое лакомство она всегда получала от хозяйки перед дойкой. Та сидела подле на низкой скамеечке, и из-под ее ловких сильных пальцев в подойник брызгали белые струи.

Зорька, рыжая, с белым пятном на лбу, была ведерницей. Это значит - удои по ведру.  Во всей округе одна такая, предмет зависти немногих владельцев рогатых кормилиц. Хватало и дома не сидеть голодными, и продать молоко в городе. Вырученные за это деньги спасали семью. Ведь в колхозе за трудодни платили совсем скудно. Натурой: то мешок отрубей, то немного ржаной муки. Вот и пекли женщины отрубной хлеб, добавив мучицы вприглядку. Летом крошили туда же лебеду. Тяжело в войну было. А теперь, с победой, верили, что все наладится. Хоть почти в каждой семье получили похоронки на своих мужчин, все равно надеялись на их возвращение. Из уст в уста передавали историю о том, как в соседнем колхозе вернулся с войны оплаканный родными мужик.

Закончив доить, женщина процедила через чистую белую тряпицу молоко в большой бидон. Небо начало розоветь на востоке, и вдалеке проснулся и сонно подал голос петух. В дверном проеме появился соседский мальчуган - плод  мимолетной любви недоучившейся школьницы, работавшей санитаркой в госпитале, и раненого солдата. С тех пор, как начал ходить, мальчишка подъедался у сердобольной соседки.  Двухлетний малыш в короткой рубашонке и без штанов прижимал к груди большую кружку. Хозяйка, поворчала для порядка, что, дескать, никогда не проспит малый, всегда, как по часам приходит. Потом налила дополна теплого еще молока в тару соседа. Тот, счастливо сопя, сразу начал пить громкими глотками. Насытившись, так же тихо, как и пришел, растворился в  прямоугольнике неба.

Женщина, зайдя в дом, начала будить дочку. Та, накрывшись с головой одеялом, канючила, что "еще пять минуточек поспит". Вставать все равно пришлось. Ведь ей предстояло отнести молоко в город и успеть в школу на первый урок. Наскоро умывшись и положив краюху хлеба в холщовую сумку с тетрадками, девочка с бидоном вышла. Мать, быстро одеваясь в рабочую одежду, думала о том, что вечером пойдет собирать деньги за молоко со своих постоянных покупателей. Это она делала раз в неделю. Достав из сундука довоенную еще коробочку из-под монпасье, пересчитала выручку. До холодов, даст Бог, накопит на новые ботинки для дочки.

После работы мать надела все лучшее, что у нее было: пропахшие нафталином плисовую, местами вытертую жакетку и полушалок в красные на черном цветы. Девочка сразу догадалась куда собирается мама. И еще старательней стала выводить буквы в тетрадке, сшитой из газетных полей. На небе уже появились большие осенние звезды, когда дверь резко распахнулась, и в дом вошла запыхавшаяся, с выбившимися из-под платка волосами мать.  Только смогла выдохнуть: "Куда молоко дела?" Все покупатели в один голос сказали женщине, что уже неделю не видели ее дочку.

Девочка под напором матери призналась, что выйдя на околицу деревни, выливала в кусты содержимое бидона. Потом шла к стогу сена неподалеку, зарывалась в него и спала в тепле. Покуда не услышит шум бегущих мимо нее в школу ребят из соседнего хутора. Несколько раз ударив полотенцем пониже спины негодницы, женщина устало рухнула на лавку. Она не плакала с тех пор, как получила похоронку на мужа. Теперь по ее покрытому ранними морщинами лицу текли слезы.

Женщина вспоминала, как муж, уходя на фронт, наказывал беречь корову, не продавать кормилицу. Скольких людей спасло молоко - сбиться со счету. А тут... Просто вылить. Заплакала еще горше, представив, как семилетняя дочка, надрываясь, тащит тяжеленный бидон. Девчонка, всхлипывая, подошла к матери. Обнявшись, они рыдали уже вместе. И не о вылитом молоке, не о том, что старые чоботы совсем развалились и придется ходить в школу в галошах. Плакали по отцу, погибшему на войне. О том, что все было бы по-другому, если бы он вернулся.

С утра пораньше пришла учительница. Зимой сорок второго председатель привез на санях замотанного в тулуп человека. Легко подняв его, как пушинку, занес в хату колхозницы. Объяснил скупо, что это блокадница из Ленинграда, что только молочной кашей ее и можно выходить. Чтоб сразу много есть не давала, кормила совсем по чуть-чуть, а то помрет от заворота кишок. Хозяйка ни о чем эвакуированную не расспрашивала. Та только сказала, что муж на фронте, а дочки умерли от голода.

Поправившись, ленинградка стала учить детей в школе. Там и поселилась, отгородив ситцевой занавеской угол в классе. Каждое утро на крыльце учительница обнаруживала банку с парным молоком. Сколько раз она не предлагала деньги молочнице, та не брала. Лишь ругалась, что, мол, богатейка нашлась. И украдкой горестно вздыхала.

Учительница сообщила, что уезжает в Ленинград и там будет ждать возвращения мужа. Потом развернула газетный сверток, достала оттуда сапожки и протянула их растерявшейся девочке. С кожаным коричневым низом и верхом из фетра цвета топленого молока, отстроченные кожаными тоже полосками - красота невиданная. Дочка молочницы, не веря своему счастью, в обнимку с сапогами замерла столбиком. Ленинградка, попрощавшись, пошла к двери. Потом стремительно вдруг вернулась и поцеловала натруженные руки своей спасительницы.

Зорька теплыми бархатными губами взяла с маленькой ладошки гостинец - хлебную горбушку, присыпанную крупной серой солью. Сев на низкую скамейку возле теплого коровьего бока, девочка ловко, как мама, начала доить. Тугие белые струи зазвенели в подойник. Небо заглядывало в приоткрытую дверь и розовело первыми лучами солнца.

Иллюстрация: рисунок Марасиновой Даны