Другие и Спартак. Главы 37, 38, 39

                Глава тридцать седьмая
                На Сицилии.
                Ноябрь 72 года до Р.Х.

Сизиф и люди Меммия ждали господина в условленном месте на Аппиевой дороге. Он вернулся позднее, чем договаривались, и ничего не сказал секретарю о своих приключениях. Только две складки, как два рубца, над переносицей говорили о том, что он пережил. Обсудили с Сизифом, куда ехать по главной дороге Республики – вперед или назад. Впереди находился Брундизий, где сохранялась большая степень неопределенности. Период мореплавания и военных действий закончился, стояло тревожное межсезонье, когда исключения могли поменяться местами с правилами. Однако денег нанять корабль, который согласился бы плыть вне правил, у них оставалось немного. Золото понтифика Гай спрятал весьма надежно, и воспользоваться им еще время не пришло.
Решили возвращаться. Рядом с Путеолами у Меммиев была богатая вилла, не подвергшаяся разграблению, а неподалеку в бухте на якорной стоянке находился собственный корабль с командой, у которой не истек контракт.
Ехали обратно в крытой, теплой и уютной повозке. Переживший многое путешественник временами дремал, но большей частью погружался в лабиринт мыслей, из которого не обнаруживалось выхода.
Потом он с огорчением вспомнил, что не повидался в мятежной ставке с Марией. Теперь Меммий думал не о ее красоте, не о своей влюбленности, уже покидавшей его, а о том дне, который они провели вместе в связи с покупкой невольников. Он был заполнен, помимо прочего, и разговорами между ними.
Гай припомнил ее рассказ о Книге по всемирной истории, хранившейся в нескольких экземплярах в Александрийской библиотеке. Исторический свод на протяжении веков составлялся и пополнялся мудрецами и пророками Сирии, Иудеи, Египта и Вавилона, содержал душеполезную информацию на все времена. Изложение в Книге велось в форме притч, и каждый мог найти в них определенный смысл для себя. В этом пространном своде иносказательной истории совсем не упоминались олимпийские боги, но зато речь шла о том, Кто, как и когда создал сей мир. Сообщалось о том, что земля некогда была прекрасна до возникновения зла, говорилось о великом потопе, после которого появились радуга и вино, а также наладился ход времени.
Тогда, на Аппиевой дороге, ему не давал покоя один фрагмент, где давалось понять, что нельзя оглядываться на прошлое, что те, кто поступает таким образом, подобны соляному столпу, они не способны двигаться вперед.
И Гай Меммий Гемелл чувствовал себя ныне неким соляным столпом, едущим в Путеолы, но духовно застывшим и оставшимся один на один со своим прошлым. В той поездке он твердо сказал себе, что во что бы то ни стало перестанет оглядываться назад и устремит свои помыслы в будущее. Такая мысль показалась ему удивительно оптимистичной, и он ухватился за нее как за соломинку.
Успокоившись и укутавшись в кожаный плащ с теплой подбивкой, Меммий крепко заснул и ему приснилось, что он как марафонец бежит прочь от знакомых лиц, от прежних привязанностей, от публичных женщин и гадалок, от запаха блевотины (на пирах знатные римляне принимали рвотное, чтобы продолжить чревоугодие). Бег его был необычайно быстр и легок, ноги его были босы, но почва казалась покладистой, правда, довольно холодной. Когда Гай проснулся, то понял, что едет в экипаже в летних сандалиях и ступни замерзли. Надо будет переобуться в теплую обувь – мысли Меммия возвращались к реальности…

От Путеол до ближайшего порта Сицилии Мессины по морю напрямую было около 270 миль (примерно 400 километров), а вдоль берега – раза в полтора больше. Они убрали парус и шли на веслах, но все равно их мотало не менее четырех суток прежде, чем путешественники добрались до места. Вот, что значило плыть вне сезона.
Потом, держась берега, огибали остров в южном направлении на том же корабле.
Плыли ночью. А на рассвете их взорам предстали величественные Сиракузы – самый крупный и богатый, по свидетельству Страбона, город древнего мира. Он растягивался в длину более чем на десять километров. Перед бухтой возвышались три линии хорошо укрепленных стен. За ними находились множество храмов в обрамлении портиков, общественные здания, базилики, две цитадели на белых известковых холмах.
У входа в просторную лунообразную гавань судно, которое принадлежало Меммию, ждал не комендантский корабль, а пиратский шлюп. Какой-то полупьяный разбойник потребовал обычную пеню. Меммий был удивлен, но не стал спорить и заплатил полагающиеся два золотых. Заградительная цепь опустилась в воду. После лавирования между подозрительными посудинами, явно не принадлежащими римскому флоту, они наконец-то причалили к мраморному пирсу.

Главный управляющий островных поместий Меммиев Тантал встречал Гая Гемелла-младшего на центральной площади у солнечных часов Архимеда. Ничего страдальческого в его холеном и лукавом облике не было. Голубая туника обтягивала живот с африканский арбуз, на широких плечах красовалась дорогая накидка из прочного, но тонкого войлока, расшитого серебром.
На этом условленном месте Тантал должен был ждать своих господ в полдень календ и ид каждого месяца, хотя они могли и не появляться в течение года.
Он пожал дружески руку Сизифу, которому предстояло изучать бухгалтерские книги. Меммий тотчас припомнил замечание Крикса о рабских именах у греков.
Главный виллик почтительно поклонился молодому хозяину, достал янтарную клепсидру – водяные часы, выменянные у римского центуриона якобы на золотую брошь Артемиды, и с укором посмотрел, сколько набулькало. Часы у него были не простые, а с делениями и переключателем на зимнее и летнее время.
– Как идут дела? – устало спросил Меммий, присаживаясь на ступени фонтана Эскулапа.
– Хозяйство этим  принесло большой доход. За исключением виллы в Энне. Там – сплошные убытки, – объявил Тантал, напустив на себя мрачный и строгий вид.
– Почему так?
– Завелось привидение, и весь народ разбежался.
– Брось глупости болтать, – у Меммия даже не было сил удивиться, и он вяло заметил: – Ничего там не может быть сверхъестественного.
– Сущая правда, господин. Клацает оковами по ночам...
Меммию не хотелось вступать в бессмысленную полемику. Тантал помялся и предложил:
– Пойдем в дом, господин, стол накрыт.
– Я сейчас отправлюсь во дворец наместника и тебя прихвачу с собой.
– Пустое... Веррес уже месяц как исчез из Гиеронова дворца. Говорят, бежал через потайной выход в увитых розами носилках. Теперь пьянствует беспробудно с гетерами. Оставил за себя командовать мужа собственной любовницы – варвара. Совсем рехнулся. Напялил пурпурный плащ до пят, черную тунику и медные сандалии, наклеил бороду – позор для римлянина...
– Противно слушать тебя. Где его разыскать?
– В платановой роще близ источника Аретузы. Раскинул шатры, пирует с кучей бездельников...
– Так отправимся быстрее туда.
– Бесполезно. Его сегодня там не застанешь...
– Мне надоели твои отговорки. Говори прямо.
Тантал тяжело вздохнул:
– Жизнь здесь, господин, не стоит и медного асса. Правда страшнее лжи. На твою лишь защиту уповаю.
– Ладно, ладно. Ближе к делу, – поторопил Меммий.
– Пропретор повздорил с местными навархами, потребовав от них слишком большую мзду. Они восстали, уничтожили весь его флот, и теперь он от них скрывается...
Сообщение это Меммия поразило. Любой римлянин считался для варваров неприкосновенным. Он не поверил.
– Где Гераклион?
– Не ведаю.
– Разыщи его немедленно, – Меммий решил преодолеть накопившуюся усталость и покончить со всеми делами разом, если таковое станет возможным.
– Слушаюсь, – ответил Тантал, переглянувшись с Сизифом. Тот, казалось, понимал больше, чем было сообщено.
Спешка ни к чему не привела.

Гераклион появился в доме Меммия в Сиракузах на третий день. Многочисленную охрану, готовую на все, он оставил за воротами. Они беседовали в саду среди лимонных деревьев за трапезой, как это принято на Сицилии.
Меммий сразу же прервал лицемерные «ахи» и «охи» старого разбойника:
– Мне известно, что ты захватил дочь командующего римским флотом Марка Антония, который был направлен Сенатом против тебя.
– Мы беззащитны, мой дорогой Гай, и должны как-то обороняться, – притворно оправдывался Гераклион.
– А ты знаешь, что Антония – моя невеста?
– Что ты?!! – замахал руками старый пират. – Как можно!!! Если бы я знал!!! Да покарают меня подземные боги!!! – Он безуспешно попытался разорвать на себе дорогую одежду и продолжал: – Горе мне! Но я найду тебе десять невест, и каждая будет в десять раз краше дочери бедолаги Марка... Ах, как нехорошо! Ах, как нехорошо! – запричитал опытный негодяй. – Но откуда мне было знать? Да и не я тому виной! Это все проделки шалопая Пирганио.
– Где она?
– Ой, даже и не могу сказать. Далеко отсюда. На Родосе, или Крите, или в Милете. Клянусь тебе, я ждал большого выкупа, а ее папочка взял да и помер. Вот незадача. А был такой грозный, размахивал цепями, специально приготовленными для меня. И думаешь – отчего? Обычная лихорадка его уложила в два дня. Я не мог понять, радоваться или удивляться. – Гераклион вытер мокрые губы тыльной стороной руки. – А тут подвернулся богатый армянин. Я ее и продал. Но разве же я мог знать, что ты и она... Да накажут меня и боги небесные!
– Мне говорила одна ясновидящая, что Антония все еще находится на острове.
Гераклион насторожился, но быстро парировал:
– Неужели ты веришь в подобную чушь? Кто это может утверждать достоверно?
– Ты сам уверял, что тебя посещают видения и тебе дано знать будущее и то, что происходит за десятки миль отсюда...
– Когда мне надо, я вру, мой дорогой. Но неужто я стану обманывать тебя, которого носил на руках, когда ты был еще несмышленыш, а я работал вилликом у твоего деда? Да, у меня богатая фантазия. Я болтаю, что мне придет в голову. И не бесцельно, конечно. Иногда это совпадает с тем, что происходит или произойдет. Но во все эти гадания, вещие сны, видения я не верю, мой господин.
– Не уходи от ответа, – настаивал Меммий Гемелл.
– Возможно, боги возвращают нам наши фантазии. Поэтому иногда они становятся реальностью. Делается это не без умысла. Чтобы посмеяться над нами. Не веришь, не веришь, а окажется правдой. Но дело здесь, к сожалению, обстоит так, как я тебе сообщил. Можно разыскать того богатого армянина. Но уже ни о какой свадьбе речи вести нельзя. Вот что здесь главное.
– Так ее изувечили? – у Меммия резкой болью обожгло сердце.
– Не думаю… Дело в другом. Но оставим эту тему, я вижу тебе не по себе, – явил очередную проницательность пиратский адмирал.
– Где Веррес? – согласился переменить направление беседы молодой аристократ.
После некоторого размышления Гераклион ответил:
– Я сведу тебя с ним. Он мне порядком надоел, но пусть не вздумает вредить... Он обещал меня отвезти в Рим в железной клетке. Какая опрометчивая дерзость с его стороны! Я пока держу этого наглеца в каменоломнях. Разумеется, я рассчитывал на твой приезд, чтобы принять от тебя господский совет по данному незначительному поводу…
Что касается железной клетки, так оно впоследствии и случилось.

Сиракузские каменоломни – самая известная тюрьма древности. Ничего подобного тогдашние Апеннины не знали. Ее воздвиг греческий тиран Дионисий. Будучи квестором на Сицилии, Цицерон побывал здесь и ужаснулся при мысли, сколько зла может причинить одно разумное существо другому. Каменные мешки, куда едва помешался человек, были выдолблены в скалах.
Все застенки похожи друг на друга. Путешествуя лет сорок назад по нашему пространству-времени, я тоже посетил одно такое заведение – за три тысячи километров на северо-восток от Сицилии. То была тюрьма города Калинина, называемого ныне Тверью. Толстые стены, пеналы камер, низкие потолки, крохотные в решетках оконца – все здесь было направлено на подавление, все вызывало неописуемый страх. Узилище было устроено так, чтобы человеку захотелось сдохнуть от невозможности распрямиться. Арестанты еще задолго до гениального Эйнштейна на собственной шкуре испытали, что чем уже пространство, тем медленнее течет время, и наоборот.

После трех недель пребывания в Сиракузских каменоломнях наместнику казалось, что он провел в заточении многие годы. Верреса поместили в темную подземную камеру. Руки ему скрутили за спиной, он был привязан к гранитной стене петлей, накинутой на шею. Веревка была столь коротка, что пропретор не мог ни выпрямиться, ни распустить петли. Он вынужден был в таком положении есть, спать и отправлять естественные надобности. Ему еще повезло: в тюрьме были шкафы, встроенные в стену, где заключенных держали часами в скорченном состоянии. Однако их один раз в день выводили на прогулку, чтобы они не умерли сразу, а погибали постепенно. На дворе находился бассейн с разъедающей тело жидкостью, стенки которого были окованы ржавым железом...
Наверху с визгливым скрипом отпиралась массивная дверь, и крохотные потоки света проникали в подземелье. Им преграждал путь шедший вниз человек.

Однажды Верреса навестил Гераклион.
– Ну, как ты тут? – поинтересовался старый атаман, облизывая губы.
– Ты совершаешь ошибку, друг, – ответил невесело наместник.
– Ты думаешь тебя кто-то хватится?
– Не в этом дело. Ты решил прислуживать нынешней власти в Риме и предал Сертория и Митридата.
– Неужели? – насмешливо сказал адмирал.
– Ты проявил очень серьезное непонимание.
– Какое?
– По большому счету, римляне, несмотря на любые расхождения во взглядах, едины в отношении врагов своих. Вот тебе пример. Сейчас ни у правящей элиты, ни у оппозиции нет разногласий по конкретному поводу: все хотят избавиться от Спартака. Он слишком оказался силен и в то же время, в отличие от тебя, честен и благороден. Люди этого не прощают. Вот увидишь: расправятся с ним и займутся тобой. И еще меня попросят поучаствовать в заманчивой охоте. Если бы не Спартак, ты бы уже почувствовал на собственной шкуре, что значит договариваться с официальным Римом.
– Не хотелось бы мне, чтобы ты оказался прав, мой дорогой гость, – задумался пиратский главнокомандующий и превратился в обычного старика. – Ладно, – сказал он после паузы, – отведу тебя на прогулку.
Гераклион сам освободил узника от пут и отвел его на поводке и ошейнике к специальному бассейну.
– Это мертвая вода, – объяснил он и щелкнул пальцами.
Появился служитель с толстой жабой в руках. Адмирал указал пальцем на бассейн. Тот бросил в ядовитую жидкость живое существо, и оно с шипением растворилось без следа.
– Хочешь туда, мой умный друг? – предложил адмирал.
Наместник не слушал, его занимали иные мысли.
– В чем цель? В чем смысл? – спрашивал измученный Веррес. – Ты властвуешь, но тайно. Мало кто знает, кто ты таков. Вся жизнь твоя – бессмысленный риск и жестокость. Кто-то постоянно претендует на твое место, на твои богатства. Возможно, и дети твои никогда до конца о тебе не узнают правды.
– А о тебе? – возражал разбойник. – Окуну тебя – ни одной косточки на память не будет... Послушай: вот мы соберемся вместе в Золотой пещере – я, восточный адмирал и западный адмирал – и станем играть в кости. И будем ставить на кон города и провинции. А я, пожалуй, и тебя поставлю в придачу. Понимаешь, что это такое? Если да, то зачем спрашиваешь? В наслаждении – цель и смысл...

Веррес вновь очутился в многослойной долгой тьме. Прошла будто целая эпоха, и дверь снова скрипнула наверху. Там был человек, преграждающий путь свету...
– Ты узнаешь меня? Я – Гай Меммий...
Он разрубил мечом удавку и помог наместнику выбраться на свет. Веррес закрывал непослушными ладонями глаза. Их встретил великолепный закат, пахло морем. Они сели в двойные закрытые носилки, которые понесли восемь рабов прочь от каменоломен.
Веррес не стал узнавать подробности своего освобождения, они не интересовали его. Он отказался искать причины случившегося с ним. Его больше волновала ситуация вокруг мятежа. Меммий мало что мог рассказать вразумительного.
– А много ли рабов со Спартаком?
– Почему ты спрашиваешь? – удивился молодой человек.
– Видишь ли, во время войны между Суллой и Марием невольникам за убийство либо сдачу господ полагалась награда – свобода или сразу право гражданства плюс десять тысяч драхм. Многие рабы тогда ввязались в междоусобицу.
– Может быть, кто-то из рабов и надеется что-то от этого выиграть, но у Спартака их немного. Его армия вполне напоминает римскую. И он ведет себя как представитель римского общества – оппозиционной части его, разумеется. Там – большинство свободных граждан, элиты мало, в основном колоны…
Колонами назывались свободные земледельцы (фермеры), в основном разоренные  в результате многолетней гражданской войны.

Розыски Антонии ни к чему не приводили. Меммий ранее разослал своих людей по всему Средиземноморью. Но добрых вестей не поступало.
После истории с Верресом ему приснился необычный сон. Во сне он очутился в просторном помещении – то ли атрии, то ли триклинии. Там находилось множество людей. Среди толпы на каком-то диване Меммий увидел Антонию, полную печали. Он протиснулся сквозь толпу к этому дивану или кушетке. Сел рядом с ней и обнял ее. Потом он начал увлекать Антонию за собой, и она не сопротивлялась. Они, не говоря ни слова, но понимая друг друга, стали пробираться к выходу, а пирующие – это была шумная пирушка – будто бы не замечали, что двое покидают их.
Они вышли на открытый воздух, вокруг было бесконечное пространство, высота, синева, солнце ласково грело и дышалось легко. То была площадка мраморной лестницы в Путеолах, ведущая вниз к морю. Меммий целовал руки Антонии и чувствовал, как по щекам у него текут слезы. Это были ее руки – сомнений быть не могло, – он ведь так хорошо их помнил. На ней была простая полотняная туника, перетянутая ярким красным поясом. Меммий обнаружил, что глаза у Антонии не только карие, но и золотистые. Свет, исходивший от них, излучал тепло и блаженство.
Он спросил ее:
– Куда же мы пойдем?
– В Энну, – ответила она...
Меммий проснулся с радостным светлым чувством. И вдруг его осенило. Марта сказала: место это – в центре острова. Энна! Ничего более подходящего нет на свете. Да, именно там, сомнений быть не могло…
Меммий велел готовить лошадей. Тантал без особого энтузиазма повиновался. Сизиф занимался домовыми книгами и у него была причина для отказа.
Секретарь сказал глубокомысленно своему другу управляющему:
– Эпикур не исключал, что Бог существует в пространстве между мирами, но попечением о людях не занимается. Так что прояви заботу о себе сам.

Дорога оказалась долгой, унылой и почти безлюдной. Встречались только изредка пастухи со своими многочисленными стадами.
Энна располагалась на холме, окруженном со всех сторон широкими плоскогорьями. Городок украшал единственный храм в честь Деметры – богини плодородия.
Местный префект подтвердил, что действительно в городской усадьбе Меммия появилось привидение. Оно бродит по ночам и звякает кандалами. Но челядь ушла еще раньше в другие поместья, поскольку какие-то бандиты пригрозили поджечь дом и перебить прислугу. Тантал клялся, что ему об этом ничего не было известно.
В полночь они покинули гостиницу. Ворота были заперты изнутри на засов, и Тантал приставил лестницу к высокой белокаменной ограде. Он и Меммий забрались в маленькую башенку с узкими бойницами.
– Почему мы не выломали калитку? – досадовал Меммий.
– Немногие безбожники решатся на то, что мы уже совершили. Этот дом охраняет дурная молва – наилучший из стражников... Скоро ты его увидишь, – продолжал Тантал шепотом. – И порукой тому яркая луна. Вон там, левее фонтана, есть дорожка. Оно оттуда появится и пойдет к увитой виноградом беседке. Затем повернет и направится вдоль пальмовой аллеи к амбарам и кладовой. Тут довольно далеко, и мы будем лицезреть призрака в основном со спины. Но клянусь Геркулесом, что это – женщина... И учти, я дальше – ни на шаг, даже если Плутон обещает мне не выдавать пропуска в подземное царство! Я буду ждать тебя здесь...

Раздалось равномерное позвякивание. Меммий, дрожа всем телом, спрыгнул вниз и побежал, не разбирая пути. Вдруг он остановился, застыл. Впереди шла женщина в белой накидке. Он вгляделся, и фигура ее ему показалась стройной, знакомой. Жуть и надежда вдвоем заглянули в душу молодого аристократа.
В каком-то отчаянном порыве Меммий догнал женщину и обнял за плечи...

То была безобразная Иола, исхудавшая, со связкой железных отмычек в руках, которые тогда служили вместо ключей. Служанка не выразила удивления, освободилась от объятий и собралась идти дальше.
– Что ты тут делаешь, Иола?
– Собираюсь взять чего-нибудь из снеди. Ведь нужно нам чем-то питаться.
– Почему ночью?
– Днем нам запрещают и грозят убить.
– Где Антония?
– В доме.
– Пойдем туда.
– Хорошо, господин.
Она покорно повернула к дому. Миновали вестибюль. Дверь в атрий была распахнута. Внутри – ни огонька.
– Зажги светильник, Иола.
– Нельзя, убьют.
– Я приказываю.
– Хорошо, господин.
В помещении царили беспорядок и запустение.
– Где же она? – с гибельной тревогой спросил Меммий.
– В подвале, под библиотекой. Там прохладнее, и ей лучше.
Меммий откинул дверцу люка и стал спускаться, отчетливо уже сознавая, что к чему... То, что осталось от его мечты, описанию не подлежит...

Он сам вынес останки Антонии на двор, не позвав на помощь Тантала, который по-прежнему прятался в башенке. Потом он стал вытаскивать мебель из дома и крушить ее мечом, обливаясь потом.
Меммий не знал, как сложить погребальный костер, хотя видел его не раз. Беспорядочно набросанная куча дров плохо горела. То, что оставалось от Антонии, становилось ужаснее, но не исчезало. Иола «помогала» ему, изредка размахивая веером. Служанка, видимо, давно лишилась рассудка.
Наконец подошел Тантал, и им удалось вдвоем довершить скорбное дело.
Гордая красавица Антония превратилась в горсточку пепла. Меммий собрал его в золотой кубок, найденный в доме.

С потемневшим скорбным лицом, без иллюзий и желаний, пришел Меммий проститься с Верресом в Гиеронов дворец. Наместник хранил тайну своего позора и бессилия, не показывая окружающим вида, как ему тошно, и давая понять врагам, что он смирился с поражением.
– Я же советовал тебе там, на монетном дворе, не ввязываться. Ты сел играть, не зная – с кем, не зная правил, не ведая того, какова расплата, – мрачно заметил изможденный пропретор.
Над ними нависло долгое молчание.
– Допускаю, тебя втянули и наверняка без твоего согласия. Но теперь никуда не денешься и надо завершить партию. Мы еще поправим то, что можно поправить, – обнадежил Веррес с невеселой улыбкой. – У меня остался единственный корабль, но огромных размеров. Его водоизмещение противоречит римским законам – до них ли нам сейчас? В Центурипах мой верный наварх Фалакр прячет его в укромной бухте. Скоро мы поднимем паруса, отплывем в Агригент и возьмем много золота. Понадобится очень много золота, чтобы оправдаться перед нашими продажными судьями... Я твой должник и беру тебя с собой. Следующий ход – за нами.

Цинтурипы были небольшим портовым поселком на юго-западе Сицилии.

                Глава тридцать восьмая
                Красса назначают главнокомандующим.
                За шесть месяцев до развязки

Еще к осени семьдесят второго года в правящей верхушке Рима не было желающих сражаться со Спартаком. Уже знали, что он потерял поддержку в Испании и на море, что оппозиция в столице не хотела иметь с ним дела, поскольку не видела перспектив. Ее лидеры боялись рисковать, сам же вождь мятежников никак не мог претендовать на руководство борьбой с оптиматами. Кроме того, стало ясно, что и олигархическая верхушка ныне согласна на реформы. Против чего и кого протестовать – вот была главная проблема. Протест теперь терял всякий смысл. И зарождалось стремление убрать с политической сцены спартаковское движение. Однако, как это сделать и хватит ли сил и мужества, никто толком не знал. Спартак по-прежнему представлялся большинству римского истеблишмента непобедимым.
Красс верил в силу богатства, которое прибавляет ума и находчивости. Он втайне полагал, что Спартаку надо оказывать только видимое сопротивление, что никаких генеральных сражений не потребуется. Мятежники, утеряв смысл и цель и понимая, что лишились всякой поддержки, рано или поздно начнут искать путь к личному спасению. У них возникнет иллюзия, что вооруженную мощь можно променять на собственную безопасность. Они не пренебрегут возможностью перехода на сторону противника, станут вести скрытные или явные переговоры о сохранении жизни, о своем статусе в римском обществе. С каждым днем военный потенциал мятежников будет ослабевать, был уверен Красс. Поэтому пришло время, считал он, возглавить их разгром. Дело это станет нетрудным – вскоре они сами, во всяком случае, многие из них, пожелают сдаться. Немного терпения и победа достанется ему. Она, конечно, не сделает его величайшим полководцем, но откроет дорогу к консульству. А через консульство он приблизится к заветной мечте – организовать весьма трудоемкий, затратный и длительный по своей подготовке поход в Парфию.
С детства Красс слышал о несметных богатствах той земли, находившейся в основном на территории нынешних Ирана и Ирака, они снились ему, он бредил ими и в зрелом возрасте. Марку Лицинию была известна незавидная судьба Креза и некоторых других охотников купить весь мир, но это его не останавливало. Он, как и многие другие безумцы или простаки, убеждал себя, что именно ему повезет.

Красс пригласил Цицерона осмотреть свою новую библиотеку.
Претор принял Марка Туллия любезно. Вспомнил о его многообещающей судебной и государственной карьере. Поинтересовался здоровьем женушки Теренции, которую уже тогда начали мучить боли в суставах и мигрени, спросил, как поживает малютка Туллиола. И, главное, слушал с большим вниманием все разъяснения Цицерона на сей счет, что того размягчало и приводило к потере бдительности.
Библиотека оказалась выше всяких похвал. Ряды стеллажей из ливанского кедра соединялись золотыми скрепами. От еще живого дерева исходил неповторимый аромат. Кожаные футляры для свитков имели медные таблички с названиями произведений и именами их авторов. Выбеленное известью помещение круглой формы хорошо освещалось через потолочные окна. Красс неторопливо рассказывал, какие расчеты были сделаны при строительстве, как учитывалось движение солнца, луны, звезд и расположение залы по отношению к морю.
Марк Туллий, со своей стороны, заметил, что книги любят утренний свет.
– Да, – подхватил Красс, – но следует избегать прямых солнечных лучей так же, как и излишней сухости или влажности, которую, к примеру, не терпит папирус.
В общем, это был набор банальностей, известный каждому книголюбу того времени. Впрочем, знатоки уверяют, что хозяин не являлся большим поклонником чтения, хотя в своих выступлениях охотно ссылался на известных сочинителей.
– Пол здесь, – сообщал претор, – в холодную погоду прогревается с помощью находящихся под ним труб с горячей водой.
Красс хвастался собранием фолиантов. Тут была часть коллекции редких рукописей из библиотеки Аристотеля, которую в свое время вывез Сулла из Афин. Марк Лициний показал бесценный свиток с сокровенными поучениями Гермеса Трисмегиста. В них будто бы описывались тайна происхождения и судьбы мира, а также его невидимых обычному глазу реалий. Изучение последних давало якобы человеку абсолютную власть. Утверждали, что именно знание герметических откровений было основой могущества Александра Великого.
– Я мало в это верю, – заметил Красс. – Кумская сивилла, еще прежняя – не горбатая, нагадала мне, например, потерять голову в парфянской пустыне, но у меня даже нет отдаленных планов отправиться куда-либо в подобном направлении.
Он показал Марку Туллию новые списки трудов Платона, Сократа и Эпикура. Потом между прочим сказал:
– Только вчера закончили переписывать Полибия. Изумительная вещица. Много поучительного и для сегодняшнего дня. Взгляни на пять новеньких футляров черной кожи. Возьми вот этот и разверни. Какая каллиграфия! А пергамент – чистейший снег. Да нет, здесь посмотри... дальше.
Полибий был греческим историком, умершим лет пятьдесят назад. Цицерон, ни о чем не подозревая, стал разматывать рожок с рукописью.
– Обрати внимание на три абзаца, отчеркнутых киноварью.
Марк Туллий взглянул на указанное место, и через несколько мгновений его лицо покрылось густой краской.
Это были те самые фразы, где речь шла о могиле Архимеда под Сиракузами. Их использовал Тирон для придания пущей убедительности служебной записке Цицерона по данному поводу. То, что они обнаружили на самом деле, выглядело весьма сомнительно.
– Мы не пойдем в сенатский архив и не станем сличать текст Полибия с твоим отчетом, – успокоил Красс, давая понять, что таким пустякам не придает никакого значения. – Я бы хотел посоветоваться с тобой, Туллий, как с талантливым юристом, – продолжал он. – Меня часто упрекают в том, что я в большой политике проявляю досадную мелочность, прибегаю к второстепенным аргументам. И я порой сам уже начинаю соглашаться и верить, что это так... Мол, ополчился на мальчишку и фантазера Меммия, стал разглагольствовать о его проказах как о чем-то серьезном, когда такие беды обрушились на государство...
Красс внимательно посмотрел на Цицерона. Тот превратился в слух.
– А ведь это он похитил Антонию – дочь нашего несчастного мореплавателя.
– Не может быть, – изумился Цицерон.
– Да-да, увез в свое имение на Сицилии, в Эннах, убил и сжег. Тому есть доказательства и свидетели, например, старик, который ухаживал за ним в детстве.
– Просто ужас! – пролепетал Цицерон.
– Конечно, ужас, – согласился внимательно наблюдавший за ним Красс. – Ведь вы друзья, я слышал, и даже замешаны в общих неприятностях.
– Я немного покровительствовал мальчишке, но ни к чему дурному не призывал…
Марк Туллий понимал, что оправдания всегда неуместны, а доказательства не всегда безупречны, но его застали врасплох и он не готов был к сопротивлению.
– Не сомневаюсь, – миролюбиво сказал Красс. – Но люди, близкие тебе, оставляют следы. Сестра твоей жены весталка Фабия должна быть верхом целомудрия.
– Должна, – повторил Цицерон.
– А вот уверяют, что она сошлась с Катилиной и ее пора бы закопать…
Весталку, нарушившую обет целомудрия, по закону должны были живьем зарыть в землю. Правда, нет данных, практиковалось ли в период междоусобиц это правило.
– Мне ничего неизвестно об этом.
– Известно-известно, – покивал плешивой головой Красс. – И ты там был, мой милый. Случайно ли? Несколько чиновников местной префектуры утверждают, что видели подозреваемых в Трех Гостиницах, и сообщили уже интересующие судей подробности.
Марк Туллий лгал от неожиданности и неподготовленности к такому повороту разговора. Естественно, он был в курсе проходившего процесса, но считал, что его карьеру это дело никак не сможет затронуть.
Одна из дежурных смотрительниц храмового очага подтвердила на предварительных слушаниях, что примерно два года тому назад, точнее она не помнит, Фабия, сославшись на недомогание, в течение трех или пяти дней своих обязанностей жрицы не выполняла – ни в храме, ни в Доме весталок, в так называемом Атрии Весты, ее не видели вообще.
Однако двоюродная сестра обвиняемой, последняя жена Суллы Валерия заявила, что в эти дни Фабия гостила в ее доме на Палатине.
В этом же присягнул и упоминаемый нами известный адвокат красавчик Гортензий Гортал, который, как и Цицерон, объявил, что не может, будучи родственником подсудимой, участвовать в процессе в качестве защитника.
Квесторий вспомнил, что ответчик – Катилина – был бледнее обычного, но держался уверенно. Взгляд его на разбирательстве в базилике Порция, где Красса в тот день никто не видел, не блуждал, и сам он не напоминал безумца. Сергий Катилина удивил всех, сказав, что отдыхал в тот период неподалеку в своем имении в Арции. Более того, он совершал конные прогулки и в одну из них повстречал убитую молнией Секстию – жену Меммия, о чем впоследствии проинформировал клерка сенатского архива, занимавшегося регистрацией и описанием знамений. Соответствующая запись сохранилась.
Это – та правда, о которой забыли упомянуть те, кто, видимо, симпатизирует ему и пытается спасти его репутацию, заявил в суде Катилина. Но репутация честного человека не требует защиты со стороны людей, ибо ее гарантируют маны, боги земные, небесные и подземные, продолжал подозреваемый. Что касается Фабии, то с ней он знаком, и отрицать это было бы нелепо. Он является истинным почитателем ее святости.
Фабия на процессе, который длился почти неделю, не присутствовала, так как без санкций верховного понтифика или коллегии жрецов не могла быть подсудна и тем более приговорена.
Защищал Катилину пятидесятилетний консуляр Квинт Лутаций Катулл, дядя известного впоследствии поэта. Кстати, этот Катулл несколько лет спустя был одним из судей на знаменитом процессе по делу Верреса.
Адвокат в базилики Порция произнес несколько речей. Лейтмотив их сводился к следующему:
– Пусть обвиняемого судит тот, кто ни разу не пил неразбавленного вина, кто не любил ни одной из женщин, кроме собственной жены... Я хочу лишь сказать, уважаемые судьи, отцы-сенаторы и квириты, что если страстность и пылкость натуры заслуживает осуждения, то, безусловно, подсудимый должен быть наказан, ибо он – человек вспыльчивый, горячий и откровенный. И все известные нам деяния его таковы. Как никто горячо, пылко отстаивал он политику великого Суллы. До сих пор Сергия Катилину добрым словом вспоминают ветераны добровольно ушедшего в отставку диктатора. В более позднее время он бескомпромиссно боролся с той заразой, которая распространяется из эмигрантских кругов и, как известно, уже пересекла наши границы. Да, он горяч, страстен, но всегда бескорыстен. Чего скрывать, многие туго набили кошельки в тяжкие времена гражданских смут, а обвиняемый не только не стал богаче, но и растерял почти все свое имущество, поскольку не думал о достоянии своем, а лишь о долге перед Республикой и свободой... Тогда резонно встает вопрос: так почему же ополчились на Сергия Катилину недруги его? В чем их корысть? В том, отвечу я вам, что они наносят удар по одному из самых принципиальных и стойких бойцов, без которых мало кто может гарантировать целостность и безопасность римской державы...

Командующим на войну против Спартака единогласно избрали Красса. Кандидатура Катилины не рассматривалась, так как он находился под следствием. Процесс тот позднее закончился вердиктом о полной невиновности подсудимого.
Через несколько дней в храме Согласия, названном так в честь примирения патрициев и плебеев и провозглашения равенства их прав на века, Сенат обсуждал расходную смету по потребностям экспедиции Красса. Решили, в частности, снарядить восемь легионов.
На заседании взял слово и Марк Туллий Цицерон:
– Оправдание Луция Сергия Катилины было воспринято с радостью всем народом и, конечно же, сам я вздохнул с облегчением. Предстоит тяжелая война – ведь мятежники разгромили уже несколько посланных против них армий, и теперь настал решительный и судьбоносный момент. Назначение Марка Лициния Красса главнокомандующим воспринято квиритами как ниспосланное богами спасение. Так было угодно богам – не в обиду будет сказано оправданному. И этот выбор – наилучший. Нельзя забывать, что мужественный Красс имеет богатый опыт ведения боевых операций под руководством самого Суллы, у которого, как известно, он командовал правым крылом. Все-таки другой претендент, устраненный в силу случайного и нелепого наговора, не имел практики управления столь большими военными силами. И решение Провидения в высоком смысле слова справедливо. Сотни молодых людей из состоятельных и славных фамилий уже выразили готовность принять участие в разгроме врага под знаменами непобедимого Красса. И это вдохновляет и радует каждого честного и добропорядочного гражданина...

Марку Крассу понадобилось всего шесть месяцев, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу. Но время торжественных речей и громких побед проходит...
Почти двадцать лет спустя, загнанный собственной жадностью в излучину Евфрата, Красс был убит. Ему предложили переговоры о перемирии и заманили в ловушку. Его голову в кожаном мешке доставили парфянскому царю Ороду. При дворе тогда давали Еврипида. Одного из актеров заставили держать в руках окровавленную голову Красса, когда он читал стихи:
Мы в лесистых горах победили врага
И отрезали алчную голову.
Как приятно в могучих руках
Подержать эти пышные локоны.
     Это была грубая насмешка – ведь известно, какую «шевелюру» имел самый богатый римлянин.

                Глава тридцать девятая
                В Испании.
                Квинтилий 682 года от основания Рима

Он видел зеленые луга, холмы, острова зарослей, безоблачное небо, серебристую змейку реки, уходящей за горизонт. Наблюдательный пункт Квинта Сертория находился на возвышении. Он следил за очередной атакой скорее по привычке, без интереса, он был равнодушен к происходящему.
Отложившийся от Рима полководец в последнее время вдруг предался не свойственному ему бездействию. Сообщения о передвижениях Помпея и Метелла не волновали его почти. Он старался избегать теперь не только крупных сражений, но и мелких стычек с неприятелем. Серторий даже забросил любимую охоту, отпустил бороду и часами просиживал за вином, что раньше его совсем не занимало.
Фактический наместник Испании уже знал, что Марий Гратидиан убит. Он теперь понимал, что «работа» Спартака не сопоставима с той, которую смог бы выполнить обычный сотник. Однако Серторий также осознавал, что план в целом провалился. Из-за того, что заговорщики отстали от времени, опоздали на пару лет.
Он знал, что его почти полгода ждали в Цезальпийской Галлии, но он не пошел туда, поскольку решил для себя бесповоротно, что дело уже проиграно. Оставалось ждать неумолимой развязки, если только волшебная рука не перенесет тебя на Острова Блаженных. Пираты отвернулись от него, нарушили союз, скрепленный клятвами и печатями, а он так и не завел собственного флота. У него было довольно денег, и они решали многое. Удрать, конечно, можно было, он когда-то так и поступил, укрывшись в Африке. Но теперь ему отступать не хотелось. Он терпеливо ждал развязки. Он не хотел больше зла.
Серторий несколько лет назад воплотил в жизнь идею Гая Гракха (который ни на кого не поднимал оружия) о романизации провинций. В Оске он учредил академию для детей местной знати. Испанских ребятишек там обучали греческому и латыни, основам знаний и культуры и даже искусству носить тогу. И тогда он думал, что творит добро. Ныне он сомневался в этом и не хотел больше зла.
Серторий еще по привычке внушал подчиненным, что пытается повлиять на исход боя, но потом, передав командование Перперне, отправлялся с охраной за несколько миль отсюда на горное пастбище, где его ожидали пастухи, пригласившие полководца позавтракать с ними. Вернее, конечно же, хозяева этих пастухов. Но для всех – он завтракал с пастухами.
Стычка продолжалась сама собой. Утреннюю тишину нарушал лишь лязг оружия, бряцание доспехов, конский топот, столбы пыли. Сначала легкая испанская кавалерия обращала в бегство две римские турмы, но затем, встретив твердый отпор тяжеловооруженных манипулов Помпея, по знаку Марка Перперны конники разворачивались и неторопливо отступали. Отступление сопровождалось рассредоточением по обширному пространству, устланному зеленым ковром.

В тот день перед окончанием этой будничной схватки откуда-то из-за тылов Помпея появился небольшой отряд верховых в полсотни бойцов, который энергично прокладывали себе путь, не взирая на наступающих и отступающих. Предводительствовал отрядом рослый и загорелый человек с обритой, как у отпущенного на волю раба, головой. Могучий ратник пренебрегал опасностью. У него не было ни щита, ни каски, только меч, который он держал в вытянутой вверх руке. Его боевой плащ выгорел до белизны. В воине было столько величия, самомнения и презрения, что все ему старались уступить дорогу.
Когда кто-нибудь по случайности или неловкости мешал его движению, он, не изменяя позы – высоко поднятая рука с мечом, нечеловеческим голосом кричал:
– Прочь! Прочь!
И столько в этом голосе содержалось неоспоримой уверенности и превосходства, что никто не смел ему перечить.
Наконец испанские повстанцы полностью рассеялись, а римские легионеры прекратили преследование. Могучий ратник, поймав кого-то из отступавших, потребовал доставить его к командующему инсургентов.
Серторий находился среди пирующих возле шатров владельцев скота и пастбищ. Трапезу охраняло двойное кольцо стражи. Ратник без труда прорвался внутрь круга. Серторий в этот момент резал сыр, собираясь его отведать с красным вином.
Неизвестный ратник, бросив презрительный взгляд на испанскую стражу, обливаясь потом, тяжело дыша и едва сдерживая гнев, воскликнул без предисловий:
– Дай мне пятьсот всадников, и я опрокину Помпея!
– Малыша Помпея? И что дальше? – спокойно спросил Серторий. В этом всегдашнем «малыше» было много иронии, если представить себе крупного молодого мужчину с толстым красным носом пьяницы.
– Как ты можешь так говорить?! – возмутился бритоголовый.
– Я проделывал это не раз, – отвечал неторопливо полководец, – и давно уже вправе задаться вопросом: а что же дальше?
Ратник наморщил свой не слишком большой, но крепкий лоб.
– Я прошел со своими людьми по тылам Помпея. Я три дня следовал за его арьергардом. Эти вояки еще похуже тех, с кем мы имеем дело в Италии.
– Кто ты?
– Центурион Спартака. Этого достаточно.
Серторий вспомнил о своих словах, сказанных некогда на мысе Дианы покойному Марку Марию Гратидиану, о том, что, мол, там и работы будет не более, чем у сотника. Улыбнувшись самому себе, претор (а он, действительно, некогда в Риме был назначен претором, и постановление, кажется, забыли отменить) сказал:
– Я тоже не раз оказывался в тылу у малыша, но сейчас мне подобные рассуждения уже не кажутся убедительными...
– Так может заявлять пузатый, разжиревший от праздности жрец, а не полководец!
– Неужели ты из самой Галлии? – поинтересовался Серторий, пропустив резкую фразу мимо ушей. – Ты, конечно, привез письма, новые письма, о которых будут говорить многие?.. Их уже, наверное, обсуждают и в Греции, и в Африке, – Серторий вновь хмуро улыбнулся.
Центурион был смущен и изумлен, он хотел дать понять, что здесь не время и не место раскрывать тайны.
Сквозь оцепление прошел помощник Сертория Перперна. Он собирался доложить о результатах сегодняшнего столкновения, но не сделал этого, увидев, что командующий беседует с каким-то вольноотпущенником. Все уже привыкли к чудачествам полководца. Свита и стража молча наблюдала за сценой. Для приглашенных распределяли куски жареного козленка.
– Так где же эти писания? – невозмутимо спросил Серторий.
– Вот здесь, если ты настаиваешь, – сотник показал на довольно большой медный ларец, прикрепленный к луке седла его лошади.
– Давай его сюда.
Могучий ратник передал таинственный ящичек неохотно. На них смотрели сотни глаз. Центурион почувствовал, как многие затаили дыхание. Слышно было пение цикад.
– Там – запечатанные свитки из Рима, – уточнил неизвестный.
– Да, – согласился Серторий, – и Цетег клялся в верности, и Красс – туда же. Они обещали мне поддержку. Не найти больших лжецов, чем наши борцы за справедливость. Всегда потом оказывается, что они бьются за собственные интересы…
Белая лань, о которой ходили легенды, в несколько недель одряхлела. Уже не бегала как собачонка, не ластилась к ногам, а тихо лежала возле хозяина, глядя на мир большими скорбными глазами. По ее телу иногда пробегала дрожь. Серторий бросил ей кусок лепешки, но она не притронулась к  лакомству.
– Нужно действовать без промедления! – с горячностью пытался убедить незнакомый сотник. – Мы пробьемся через Галлию на юг! И мы добьемся свободы и справедливости.
– Это лишь красивые слова. Я знаю другое: если я приду в Рим, то стану его врагом, и буду помогать врагам Рима... Я не собираюсь этого делать.
– Сейчас мы можем победить. Спартак хотел сам придти к тебе. Придти с этими письмами. Но обстоятельства изменились, надо торопиться. К нам примкнули десятки тысяч людей, которые хотят справедливости. Они не желают жить в навозной куче.
– Я не пойду в Италию. Вот мой окончательный ответ. Поздно. Мне нечего предложить Риму...
Серторий вдруг взял у проходящего мимо слуги кувшин с вином и самолично разлил его в чаши пирующих.
– У меня было много времени поразмышлять, – продолжил он, наполняя кубки. – И я теперь знаю, где истина. Возьми Суллу и какого-нибудь городского бездельника, который всю жизнь побирался, просиживал в паршивых кабаках, набивал брюхо требухой и бобами и валялся пьяный на мостовой. Кто из них раб, а кто свободен?.. Сулла жестоко расплатился за все... Надо призывать людей к терпению, а не к ожесточению.
– Зачем эти платоновские дебри? – возмутился неизвестный. – Речь идет о свободе людей?
– Кого освобождать? Этого бездельника или Суллу? Нищего и попрошайку уже дальше некуда и не от чего освобождать. Он абсолютно свободен, а противоположные партии в Риме думают лишь о своей выгоде. Пойди освободи их от таких помыслов.
Марк Перперна слушал и внутренне негодовал. Он был убежден, что участники разговора – либо умалишенные, либо лгуны. Властвовать – вот в чем смысл, повелевать безгранично. Коли не испытаешь этого, считай – не жил. Каждый хочет господствовать, но не у всех получается. И Серторий ничего, кроме этого, не хочет. И потому никуда не пойдет. Он здесь – господин, хозяин, а в Риме станет никем или сравняется со многими. Но и тут командовать ему недолго осталось...

Центурион покинул ставку Сертория, ничего не добившись.
Вскоре к мятежному полководцу приехал старый знакомый капитан Пирганио и предупредил о готовящемся покушении. Он сказал, что нарушил «воровскую клятву» и сделал это из-за личной симпатии. Квинт Серторий не придал словам Пирганио серьезного значения.
– Мне некуда спрятаться, – лишь усмехнулся в ответ он, – так что и волноваться особо  нечего.
– Есть одно изумительное и укромное место, – сообщил триерарх серьезно. – Надо плыть отсюда на юго-запад по Океану. Эти острова называются Островами Блаженных и известны только самым отчаянным мореходам. Там царят вечный мир, покой и безмятежность, там никто не носит оружия, поют сладкоголосые птицы, там избыток изысканной пищи, там много красивых женщин и роскошных жилищ, которые доступны всякому, кто сумеет доплыть...
– Я знаю о чудесных островах и вспоминал о них. Но уже поздно, мой друг. Вот в чем дело.
Пирганио пробыл в гостях всего один день. Он спешил вернуться к Гераклиону. Сертория заинтересовала тема о чудесных островах в Океане, и до отъезда он просил капитана рассказать об этом еще раз подробнее...

Мятежного претора закололи кинжалами его же сподвижники во главе с Марком Перперной. На что они рассчитывали, понять трудно. В первой же битве с Помпеем серторианские войска без своего прославленного командира были полностью разгромлены. Перперна пытался скрыться в близлежащей рощице, но был схвачен. Вот как об этом эпизоде упоминает Аппиан:
«Перперна вопил, что расскажет много о междоусобной распре в Риме. Помпей приказал его убить прежде, чем тот явится. Он боялся, как бы Перперна не открыл ему чего-нибудь неожиданного, что могло бы дать толчок к другим бедствиям в Риме. Помпей поступил разумно».
Плутарх в «Изречениях царей и полководцев» пишет: «В Иберии Помпей захватил переписку Сертория, где были письма многих виднейших мужей, звавших Сертория в поход на Рим, чтобы устроить смуту и государственный переворот. Все эти письма Помпей сжег, чтобы дать злоумышленникам возможность раскаяться и исправиться».
В жизнеописании Помпея тот же Плутарх сообщает: «Боясь, как бы эти письма не послужили причиной еще более ужасных войн, Помпей велел убить Перперну, а письма сжег, даже не прочитав их».
Помпей начал передислокацию своих войск в Италию, в Этрурию, чтобы, по его словам, «вырвать корни мятежа».

В уставшем от смуты Риме смерть Сертория встретили с большим облегчением. Капитолийская пропаганда сделала свое дело. Его называли «дезертиром римской армии, последним из разбойничьей шайки Карбона». Папирий Карбон был трижды консулом, сторонником и сподвижником Мария Великого, его убили в разгар гражданской войны. Всего Рим на подавление Сетрория бросил 150 тысяч легионеров – ни на одного из врагов не обрушивалась такая мощь. Но она оказалась бессильной, и победить «нового Ганнибала» удалось не в открытой борьбе, а лишь изменой и подкупом.

В том же 72 году до Рождества Христова другой основной враг Митридат Понтийский был разгромлен Лукуллом-старшим и бежал к своему зятю Тиграну – царю Великой Армении. Ситуация резко переменилась, и оппозиционеры в самом Городе поутихли, стали неумолимо терять влияние.


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214051900462