След хромой собаки. 6. Девочки-припевочки

В кибитке сидели четыре девушки, три из них предназначались для развлечений (Валя, Эмма, Тина),  одна –  неизвестно для чего. Этой одной «неизвестно для чего» была, конечно же, Миля. Как девушка для развлечений она ни в какие ворота не лезла – в силу физической непривлекательности. Жевжик знал, что на неё вряд ли кто польстится; его она тоже не возбуждала. Да он бы её и не тронул, даже если бы и возбуждала. И уж тем паче не отдал бы на поругание всем этим секретарям, завсегдатаям заимки «Красный Кут», которые в большинстве своём были партийные работники,  потому и секретари. (Жевжик говорил, что партия – это сплошные секретари: секретарь на секретаре сидит и секретарём погоняет.)


И действительно, как можно тронуть девушку, будь она хоть трижды раскрасавица, если ей «не до этого»! Если она доверилась тебе совсем в ином смысле, а именно: чтобы ты пожалел её, погладил – как ребёнка – по головке, согрел своим участием. Наконец чтобы взял за тонкие пальчики, посмотрел в заплаканные глазки, утёр слёзку и сказал простые слова: «Успокойся, милая, всё будет хорошо, вот увидишь, выше носик!» (О, если бы человечество всечасно помнило, как много значат эти слова, бед было бы значительно меньше: будучи сказанными в критическую минуту  эти слова даже от смерти спасают.) И каким же надо быть скотом, чтобы воспользоваться бедственным положением несчастного существа в своих поганых целях!   


Мужиков, природой отмеченных воинствующим кобелизмом – жестокосердых, агрессивных, беспощадных к женскому целомудрию и вообще к женскому телу –  слободские бабы ругали на чём свет стоит. «Та шоб у вас, гадив, х-и поотпадали! – не стеснялись они в выражениях, до предела напрягая свои «корругаторы»*. – Шоб ваши смердячие ядра поусохли, як ото пустые воловские горехи**, сволочи проклятые! Надо ж розбираться, в концы-то концов, куды можна сувать свий хер, а куды ны можна!»


Жевжик был мужчина иного типа: он, хоть и обожал слабый пол, гениталии не распускал. А если и распускал, то исключительно по обоюдному согласию. В этом плане совесть его была чиста, как стёклышко. А по отношению к Миле он вообще взвалил на себя качественно иную миссию – благотворительную, или, как теперь сказали бы, гуманитарную. Милю он просто опекал. Опекал как джентльмен. В частности, в данный момент он элементарно увозил её подальше от беды. Правда, куда увозил – неизвестно, зато наверняка было известно, что, сидя в кибитке в обществе лёгких девиц, Миля никаких глупостей не натворит – в смысле того что руки на себя не наложит (чего он боялся больше всего). «Сейчас главная задача – отвлечь её от дурных мыслей о смерти, – аргументировал Жевжик свой поступок, – а уж потом будем думать, что да как. Ну а пока… А пока, действительно, надо держать её при себе и глаз с неё не спускать».


Так рассуждал Жевжик.


Вчера вечером, подобрав Милю, наотрез отказавшуюся возвращаться домой к родителям, Жевжик попросил её хотя бы дом показать, из коего она сбежала. Причём сбежала так спешно, что, как комментировали потом местные простолюдинки, «даже пары трусов не успела с собой захватить на смену». Миле было противно само звучание слова «дом». Её обуревало чувство, которое многие выражают избитой фразой: уходя уходи. Она упиралась что было мочи, слёзно просила Жевжика войти в её положение, что она-де не только приближаться к дому, а и смотреть в его сторону не в состоянии, что при одном воспоминании о нём ей делается дурно. Но Жевжик настоял: «Нет, Миля, так не пойдёт! Я должен знать, где ты живёшь. А вдруг понадобится, –  серьёзно сказал он, – мало ли что. Я про тебя вообще должен всё знать, раз взял на себя такую ответственность. А как ты думала!» И та сдалась.


Сделав изрядный крюк, они проехали по милиной улице. Раздвинув стык парусиновой обтяжки кибитки, девушка с отвращением  указала на родительский дом, ещё раз всплакнула, но уже без обиды, а, наоборот, с оттенком отмщения. Потом они помчались в город, к бандурше Ягуповой: через привокзальную площадь, всё ещё многолюдную в этот час; по улице Фрунзе, вымощенной старинной брусчаткой; мимо маслозавода, вечно окутанного ароматом жареных семечек и свежего подсолнечного масла – и дальше вниз, к повороту на Вознесеновку. Там и стоял особняк Ягуповой.


Бандурша была дома. Жевжик в шутливо ультимативной форме дал ей заказ на трёх девушек к завтрашнему дню: «Причём, – подчеркнул он, – нам нужны не просто девушки, то есть не абы дырки, а конкретные девушки: Валя, Тина и Эмма». – «Не знаю, не знаю, удастся ли мне собрать их, – стала капризничать хозяйка, набивая  цену. – И где я их сейчас найду? Это ж живые люди, у каждой свои дела. Что ж вы там себе думаете со своим начальством, что они сидят с помытыми шеями по горницам и ждут, когда у вас засвербит? Или как? Надо же было предупредить хотя бы за неделю. В крайнем случае дня за два за три, как минимум. А не с бухты-барахты».


Жевжик не стал выслушивать нотации старой барыни (Ягупова была из «бывших»), всунул ей в руки конверт, заранее приготовленный на всякий случай, та безо всякого смущения пересчитала содержимое конверта – и вопрос был решён в пользу заказчика. «Приеду в двенадцать, чтоб всё было готово», – сказал Жевжик. Он чарующе улыбнулся, поцеловал Ягуповой тыл пухлой ладони и погнал лошадей домой, на Цыганскую Слободку.


Дома перво-наперво представил Милю матери, цыганке лет пятидесяти пяти. Та почти насильно затолкала в Милю стакан козьего молока с каким-то кренделем, потом накинула ей на плечи шаль с китицами (бахромой), после чего обе уединились в отдельную комнату и тет-а-тет о чём-то беседовали. Как оказалось, цыганка гадала Миле на картах. И нагадала, что прямая дорога ей – в монастырь. Где тот монастырь, как в него попасть – расскажет... Тимофей. 


Земфира (мать Жевжика) позвала сына и в присутствии Мили распорядилась, чтобы завтра, прежде чем ехать в Лесничество, он непременно заехал к Тимофею и взял у него рекомендательную записку к настоятельнице монастыря. «Монастырь, понятно, женский. И полулегальный (время такое…), – с намёком на понимание сказала цыганка. –  Больше название, чем монастырь. В простой хате размещается. На энтузиазме монахинь, можно сказать, держится. Зато подворье большое. И хозяйство крепкое. И кормятся хорошо. Но главное в монастыре – не стены и не кормёжка, в монастыре главное… сами знаете что».


Назавтра, приехав к Ягуповой, Жевжик был огорошен сообщением, что девушку Валю нигде не могут найти,  посему Ягупова предлагает замену – девушку Раю. Жевжик ни в какую – только Валю. Без неё ему было велено не возвращаться. А всё потому, что  Валя прекрасно ставила  «американский телефон» (разновидность орального секса) – лучше, чем любая из её подруг.


(Nota bene: к вопросу о терминологии. Раньше считалось, что корректнее говорить не «делать американский телефон», а «ставить» – возможно, тут сказывалось влияние бытовавшего о ту пору выражения «ставить пиявки». Ибо, действительно, в «американском телефоне» присутствует довольно большая пиявочная составляющая, если можно так выразиться. Иными словами, много двигательных элементов, которые совершает пиявка, когда сосёт свою жертву. В случаях же простого минета, наоборот, говорили «делать», а не «брать» или, соответственно, «давать». «Делать», мол, звучит мягче и не так режет ухо. Сейчас нравы погрубели, поэтому выражаются кому как вздумается. Да и какая, собственно, разница?! – всё равно не промахнёшься, мимо рта не пронесёшь, а если впопыхах и пронесёшь – не страшно, подкорректируют.)


Жевжик сказал: «Не уеду без Вали – и баста. Ищите!» Нашли её часа через два, вернее не нашли, а она сама объявилась. На сборы ей дали полчаса. Жевжик затолкал девушек в кибитку, сказав, кивнув в сторону Мили: «Знакомьтесь – Миля. Прошу любить и жаловать». И погнал в Лесничество. Хоть время и поджимало, он всё же решил заскочить к Тимофею. Вот в этой-то спешке и застала Жевжика Маруся Барыло, собиравшая кизяк на проезжей части улицы Петровской.


Когда кибитка на всех парах подъехала к тимофеевому порогу, из низенькой хатёнки, похожей на блиндаж, выскочили двое: сам хозяин, Тимофей, и его прихвостень, некий Хилько, по кличке Срачкевиус. Причём вид у обоих был такой, будто они занимались чем-то не тем, и их случайно вспугнули. Жевжик вкратце сообщил Тимофею о цели визита. Тот, уже более или менее успокоившийся, внимательно выслушал, согласно кивнул головой и сказал: «Придётся обождать трошки, я щас». И скрылся в недрах своего жилища. Срачкевиус – за ним. Минут через десять Тимофей появился, уже один, без Срачкевиуса, и вручил Жевжику листок бумаги, сложенный треугольником в виде солдатского письма. «Отетого достаточно. Отвезёте матушке Серафиме. Отдадите ей в  собственные руки. Адрес – вот он, на обороте». Жевжик поинтересовался: «А чего адрес на обороте, а не на лицевой стороне?» – «Так надо, – как-то загадочно ответил Тимофей, – а какая, собственно, разница?» – А и действительно, подумал Жевжик, какая разница?! Он поблагодарил хозяина, раскланялся и взял курс на Красный Кут.

-----------------------------------------------
*Корругаторы – от corrugator supercilii (лат.) – парная мышца лица, сморщивающая лоб и брови, что придаёт человеку грозный вид.
** На Кизияре грецкие орехи называли воловскими.

Продолжение http://www.proza.ru/2014/06/14/1412