Не-святой В. И

"Но в первый раз несла она ему цветы –
Две ярко-белых лилии,
В знак, что более никто, кроме него,
ТАК не называл ее по имени..."

                Илья Калинников, группа "Високосный год"
                "Лучшая песня о любви"



Знакомство наше началось с взаимной обструкции, что, как ни странно, оказалось неплохим прологом для долгих дружеских отношений.
Разумеется, у него были фамилия, имя и отчество, но, думаю, нет нужды прописывать их здесь полностью. Я буду называть его коротко, по инициалам имени и отчества – В.И.
Он преподавал у нас в старших классах предмет "Информатика и вычислительная техника". Предмет для конца 80-х новый, загадочный и непонятный. Но я уже тогда знала, что очень хочу этой самой вычислительной техникой заниматься.
Моя маман не считала сей предмет чем-то важным, потому несколько раз сдёргивала меня с урока, чтобы сводить к доктору (у меня тогда были довольно частые для подростков проблемы с эндокринологией). Таким образом, к концу первой четверти 9-го класса у меня не было ни одной оценки, и В.И., не знаю, из каких соображений, вкатил мне четвертную "тройку". Когда я возмутилась этим и заявила, что уж ставил бы тогда "не аттестована", он переправил оценку на "4". Тоже не знаю, из какой логики.
Уже потом, через несколько лет, когда я с удивлением обнаружила, что он сохранил мою итоговую работу за 11 класс и демонстрирует, как пример, для "следующих поколений", я всё-таки спросила его: "Что же вы тогда так погорячились?". "Дурак был!" – просто и незатейливо ответил В.И.
К концу моего 11 класса у нас установились доверительные дружеские отношения, и именно В.И. дал мне морального "пинка" на поступление в МИЭТ, когда я погрязла в сомнениях.
С "последним звонком" общение наше не прекратилось. Я периодически забегала к нему на работу, то есть, в школу, делилась новостями, он мне тоже рассказывал – о работе, о семье, о новых учениках. Это продолжалось ещё несколько лет.
А потом всё испортилось.
В принципе, В.И. был далеко, очень далеко не дурак. И препод был, что называется, от Бога. Но одну глупость он всё-таки спорол. Хотя такая ли уж это глупость? Это всего лишь показывает, что он был живой человек. Как и все мы. Подозреваю, что он запал на меня ещё тогда, когда я, фыркнув о "неаттестации", пошла к своей парте от его стола. Просто благоразумно помалкивал. Ждал, когда я вырасту. И однажды решил, что дождался.
Он ничего не говорил мне прямо – Боже упаси! Только намекнул, очень прозрачно, что такое МОЖЕТ быть. А я... А что я? Это сейчас я могу спокойно и очень терпимо рассуждать об этом. А тогда я заканчивала 5-й курс, у меня уже почти 4 года были отношения с будущим блаховерным – и В.И. ведь об этом знал! – и уже была куплена ткань для будущего свадебного платья. Вот о платье В.И. мог и не знать. Уже не помню, успела ли похвастаться... Я была молодая и глупая, вовсю страдала юношеским максимализмом, и подобный намек был для меня, как удар под дых. То есть, только что рядом был старший друг, и вдруг на его месте оказался чужой, незнакомый и мерзкий для меня тип. К тому же между нами было 32 года разницы, В.И. был старше моего отца, и это совершенно не позволяло мне видеть в нём мужчину.
Всё же я была не настолько дурой, чтобы начинать возмущаться вслух, упрекать его в чём-то. Я просто тихо исчезла из его жизни на десять лет. Вернее, сначала на пять.
Да, кажется, это было лет через пять. Мы случайно столкнулись в магазине. В.И. очень обрадовался, стал расспрашивать меня о том, что произошло со мной за это время, рассказывать о себе. Только в самом конце разговора он рискнул затронуть больную тему. Он, как я уже говорила, был далеко не дурак, легко "сложил два и два и получил четыре", поэтому напрямую спросил меня, не послужили ли моему исчезновению те его слова, тот намёк. Я не стала лукавить, сказала, что да. Он начал сокрушаться и извиняться, я пыталась убедить его, что зла не держу. Так вот, на такой полуоборванной ноте и расстались тогда.
Жизнь к тому времени уже потрепала меня и сделала инъекцию цинизма, но мудрости я набраться явно не успела. Поэтому общение с В.И. прервалось ещё на пять лет. Перерыв мог быть и больше, могло вообще ничего не быть, но однажды я случайно встретилась на улице с бывшей одноклассницей. Она выучилась на преподавателя информатики, работала в одной из школ и регулярно пересекалась с В.И. на каких-то профессиональных мероприятиях в ГОРОНО. Она сказала: "В.И. на днях видела. Он о тебе спрашивал. Сказала, что, мол, видимся иногда. Что коляску катаешь". (Моей дочери было тогда года полтора, если я ничего не путаю)
И тут мне стало стыдно. До боли стыдно. Подумалось: "Ну, и чего я выё...?". И был ещё один нюанс. Но об этом позже.
Я пошла к нему на работу.
И вот, представляете, картина: обычный день, обычный урок. В.И. стоит у доски и пытается впихнуть в мозги ученикам очередной кусок информации. И тут открывается дверь.
У него было такое лицо... Даже ученики заметили. Им в тот день повезло – он их выпер довольно быстро, по-моему, чуть раньше звонка.
Вы когда-нибудь видели, как человек светится от счастья? Я – видела. Тогда. Сидел и светился. А я честно рассказывала ему, что я дура, что пришла просить прощения за то, что так по-детски себя вела. Что можно было как-то поговорить и расставить точки над i, а я предпочла самый простой, но не самый разумный путь – отвернуться. Он тоже что-то говорил о том, что повёл себя неумно, что тоже чувствует себя передо мной виноватым, и т.д. и т.п.
Извинения были взаимно приняты, общение благополучно вошло в прежнее русло. И тут вылезли на свет божий одни очень интересные "уши".
– А теперь закатайте губу! – попросила я.
В.И. не понял, в чём прикол, но губу демонстративно подобрал.
– Я ничего не делала специально, и о вас я тогда совсем не думала, но моя дочь – ваша тёзка! – выпалила я.
По-моему, я сразила его этим наповал. Такого подарка он уж точно не ожидал.
Самое интересное, что я ни на йоту не солгала. В то время, когда я всматривалась в крошечное личико ребенка и гадала, как же её назвать, потому что все ранее подобранные имена ей явно не подходили, уж чего-чего, а о В.И. я совершенно не вспоминала. Или всё-таки шутки подсознания? Не знаю.
Стала рассказывать ему, как три дня мучилась, не в состоянии подобрать имя, а потом, под утро, мне приснился сон... Слушала себя как со стороны, умом понимала, что всё это правда, но слова звучали почему-то неубедительно. Или мне так казалось.
Мы стали вновь периодически общаться. Конечно, гораздо реже, чем в мои институтские времена, но достаточно регулярно. А поскольку к тому времени уже успела стать обыденностью мобильная связь, то появилась новая возможность – созваниваться. Этим мы тоже редко пользовались. Обычно звонила я, чтобы узнать, когда могу застать его на работе.
Стиль общения изменился. Это уже не был формат "учитель – ученик", это были диалоги двух взрослых, на равных.
Однажды кто-то из учеников спросил В.И., показывая на меня глазами: "Это ваша дочь?". Мы оба, конечно, позабавились про себя, но что-то в этом определённо было. Я тщательно выверяла отношения, стараясь свести их в рамки "отец – взрослая дочь", и это мне почти удавалось.
Был период, когда мы очень долго не виделись. Наверно, больше полугода. Только созванивались несколько раз, поздравляли друг друга с праздниками. Потом я сумела вырваться к В.И. на работу, как обычно. Когда я увидела его, то сразу почуяла неладное. Перемена в его внешности была настолько разительная и настолько страшная, что я на какое-то время онемела и с трудом взяла себя в руки. Нечто похожее я видела в лице свёкра за несколько месяцев до его смерти.
"Что-то вы мне не нравитесь" – как бы в шутку бросила я, пытаясь подтолкнуть В.И. на разговор. Не сразу, но он всё же сказал, в чём дело. Лежал в больнице, перенёс две операции. Рак. Почему мне не позвонил, я поняла только потом. Не хотел выглядеть слабым в моих глазах. Ох уж эти мужские заморочки...
И хотя не было на тот момент ничего фатального, но в голове моей взвёлся и начал тикать некий невидимый часовой механизм.
Жизнь шла своим чередом. Мы по-прежнему иногда созванивались, иногда виделись. Разговаривали обо всём.
Помню, однажды он показал мне выдранные из тетрадок листочки с анонимными признаниями в любви, написанными восторженными – или дурачащимися? – школьницами. Надо сказать, им было, по ком вздыхать. В.И. и к семидесяти годам оставался видным мужчиной. Высокий, стройный, с правильными чертами лица. А того не понимали юные барышни, что такой старый матёрый волк, как В.И., на раз вычислит их по почерку. "Но вы ведь знаете, кто это писал? " – "Естественно! – снисходительная усмешка озаряет лицо. – Чего тут не знать?". И аккуратно сложил "послания" обратно в ящик стола, как боевые трофеи.
В другой раз я отдала ему на прочтение свои первые графоманские опыты и в ответ услышала категорическое "Не вздумай бросать!".
А ещё В.И. попросил меня познакомить его с моей дочерью. И однажды мы с ней поехали к нему на работу.
Когда это мелкое деловое чудо неполных пяти лет от роду вошло в класс, В.И. застыл с восторженным выражением на лице. Потом, немного придя в себя, спросил: "Ты знаешь, что такое тезки?". "Не-а" – ответило дитя. "Меня зовут так же, как и тебя, – улыбнулся В.И. – Это и есть тёзки".
Когда у меня разразился личный кризис, я пошла с этой проблемой именно к В.И. На самом деле мне не к кому больше было обратиться, никому другому я не рискнула бы доверить то, что происходило тогда в моей душе. И мне очень важно было его мнение, как человека, больше видевшего и больше знающего. Ну, и как мужчины. Наконец-то я увидела в нём мужчину! Только не в том смысле, в котором бы ему хотелось.
Сколькими-то неделями позже я слиняла с работы в обед и заехала к В.И. пообщаться. У него как раз закончились уроки, он собирался домой, и я предложила его отвезти. У В.И. в тот день по каким-то причинам был с собой фотоаппарат. И тут ему опять стукнула в голову старая шиза. На этот раз она выплыла в виде идеи-фикс пофотографировать меня ню. Я сначала отшучивалась, что фигуры уже давно нет, один жир, и что снимать там нечего, только позориться. Но шиза, видимо, стукнула крепко. В.И. продолжал настаивать. И тут я разъярилась.
Я повысила голос, я орала на него, что если ему так неймётся испортить отношения, то может продолжать упираться и дальше, но тогда я развернусь и уйду, и он меня больше не увидит. Всё было тщетно. И только когда я стукнула руками по рулю – а во всё время этой словесной перепалки я ещё как-то умудрялась вести машину – и перешла на нецензурные выражения, В.И. нехотя пошёл на попятный. "Но хоть портретно тебя сфотографировать можно?" – уныло поинтересовался он. "Можно! – облегчённо выдохнула я. – Но чтобы подобных разговоров я от вас больше не слышала!". В.И. сделал себе на память несколько фотографий "Котэ за рулём" и тем удовольствовался. К его дому мы уже подъезжали помирившиеся и успокоившиеся.
К чести В.И. надо сказать, что он действительно больше ничего подобного мне не говорил.
И если честно покопаться в подсознании, то – да, посещала меня мысль, что, может быть, стоило бы уступить, что ему недолго осталось, что это может быть последний свет солнца в его жизни. На самом деле я к тому моменту давно поняла, что судьба выдала мне жребий стать его последней любовью, светлой и... горькой, потому что я была не в состоянии ответить ему в той мере, в какой он мечтал. 32 года разницы по-прежнему застили мне глаза, и годами складывавшееся отношение к В.И., как к старшему, к учителю, почти как к отцу, я не могла в себе изменить, не могла представить его в качестве партнера.
Я прикинула масштаб последующей психотравмы, если вдруг рискну переломить себя, и поняла, что не смогу. Что жалость жалостью, а мне потом с этим жить. Поэтому оставила всё как есть.
Но тот инцидент с "фото ню" совершенно не изменил моего общего отношения к В.И. И я всегда – всегда! – без колебаний подставляла щёку под его губы при встрече и прощании, и не видела в этом ничего дурного.
А потом было аномально жаркое лето 2010 года. Эта жара подкосила В.И.
Помню, как ехала утром на работу и увидела его на автобусной остановке. Я удивилась тогда, что он там делает. Это место было вне его обычных маршрутов.
На следующий день я намеренно снизила скорость и, когда увидела В.И. опять, тут же съехала на обочину у остановки, выскочила из машины и бегом побежала к нему. И мне было совершенно всё равно, что подумают окружающие, когда я молча прижалась щекой к его груди и почувствовала на спине его руки. Это было для меня настолько естественно и бесспорно...
Он ждал автобуса до больницы, где проходил курс химиотерапии. Ещё говорил, что хочет уволиться из школы и выйти на пенсию, потому что его всё уже достало. На самом деле директриса последний год откровенно выживала его, и он устал бороться. Тут подъехал его автобус, и мы попрощались.
В августе В.И. уволился. Осенью его положили в госпиталь на операцию. Но она не помогла. Вскоре стало понятно, что нужна еще одна, но у В.И. сильно упал гемоглобин, и врачи не стали второй раз его резать. Выписали домой в надежде, что если с помощью лекарств и питания удастся поднять уровень гемоглобина, тогда смогут прооперировать.
В.И. честно выполнял рекомендации докторов, пытался бороться, но, мне кажется, он ещё летом почувствовал, что это начало конца. Во время телефонных разговоров в его голосе всё чаще и чаще сквозило отчаяние. На исходе зимы он сказал мне, что гемоглобин подниматься категорически не хочет, и что операции, скорее всего, не будет.
Я тогда как раз дописывала "Морок параноика". Работала ни шатко ни валко, а тут вцепилась бульдожьей хваткой, днями просиживала с одной целью – успеть. Когда доделала, позвонила В.И. и напросилась в гости.
Первый раз в жизни я шла к нему домой.
Квартира – зеркальное отражение моей по планировке. Часть мебели сделана собственными руками.
Сам В.И. выглядел, на первый взгляд, лучше, чем я ожидала. Только позже, приглядевшись, я увидела, что он весь словно собрался в кулак. Не хотел показывать мне, насколько ему тяжело.
Устроились в комнате за небольшим столиком. Я выложила папку с распечатанным текстом.
– Давай подписывай! – шутливо потребовал В.И. и достал откуда-то ручку.
– Вы серьёзно?
– Серьёзнее некуда. Хочу экземпляр рукописи с автографом автора!
Сейчас я уже не помню дословно то, что написала. Помню только начало: "Дорогому Учителю...", и то, что слово "Учитель" написала с большой буквы, потому что по-другому не мыслила.
Потом мы пили чай с разными сладостями, за которыми В.И. специально отправлял в магазин свою супругу. Мне было ужасно неловко, тем более, случайно всплыл момент с "тёзками", и опять пришлось как-то выкручиваться... Но в целом всё прошло нормально, без видимых острых углов.
Среди прочего я сказала В.И., что окончательно решила – будем с блаховерным "стряпать" второго ребёнка. В.И. так обрадовался, только что флагами не замахал. Дескать, вперёд и с песней, а возраст – понятие субъективное.
Через некоторое время я засобиралась домой. В.И. сокрушался, что сможет проводить меня только до дверей квартиры, и потребовал, чтобы я обязательно отзвонилась, как только доеду домой. Кажется, именно в этом телефонном разговоре он робко попросил: "Но ты же мне скажешь, когда станет известно?..", имея в виду мои семейные планы. "Как только, так сразу, – пообещала я. – Вы узнаете вторым".
Чрез три месяца я сдержала своё слово. "Мужу я только что позвонила. Теперь звоню вам, как и обещала. Две полосочки".
Он обрадовался, поздравил меня и... заплакал:
– Жалко, что я не доживу. А так хотелось бы увидеть!
– Ну, подождите, может, всё не так плохо, и сил хватит... – дурацкие слова, но ничего более умного в тот момент в голову не пришло.
– Нет, я чувствую, что совсем немного осталось. У меня уже не хватает сил по квартире ходить.
– Давайте я к вам приеду. Меня ведь скоро закатают на полупостельный режим, а то и в больницу, и я стану совсем невыездная. Пока возможность есть, давайте я к вам приеду!
– Нет, не надо. Я не хочу, чтобы ты меня видела... таким.
Как ни пыталась я переубедить его, он так и не согласился. А с больницей я как в воду глядела. Через неделю загремела. Правда, это было скорее для острастки и "как бы чего не вышло", что я со спокойным сердцем и объяснила В.И., когда позвонила ему оттуда.
Ещё через месяц меня отправили на плановое УЗИ. Срок был пограничный, 11-12  недель, и я в глубине души надеялась, что доктор сумеет разглядеть пол плода. Но тётя доктор молчала, как партизан, а лезть на рожон и спрашивать я постеснялась. Самое главное – плод был живой и соответствующий сроку по размерам, а больше мне ничего не было надо.
После процедуры, пока сидела на лавочке и ждала, когда за мной приедет блаховерный, позвонила В.И. похвастаться. Первое, что он спросил: "А тебе сказали, кто там?".
Это был наш предпоследний разговор. Последний раз мы созванивались недели через две. В.И. чувствовал себя совсем плохо, у него еле хватало сил держать трубку и разговаривать. И поговорили совсем недолго.
Потом я несколько раз пыталась дозвониться до него, но трубку уже никто не брал.
Я не знаю, когда он умер, где его похоронили. Спросить не у кого. А ехать к нему домой и спрашивать у вдовы – кто я такая, чтобы мозолить ей глаза? И я не поехала. Может быть, зря. Не знаю. Но я помню о нём и буду помнить, с уважением и благодарностью.

P.S. "Сказка – ложь, да в ней намёк. Добрым молодцам урок". Но всё вышесказанное – правда. И я представить не могла, что всего через год мне "прилетит ответка" за все юношеские выкрутасы...