Рябиновый приют

"Нет сына. Нет нигде: ни здесь, где прожил он всю - теперь уже точно - всю свою жизнь, ни там, в оскаленной горами, злобной чужой земле... Нет его. Нет и не будет.
Дорогой мой! Я знаю это и не верю! Не так не верю, как вначале, когда получила это письмо - официальное уведомление и тут же - человечное, скорбное письмо командира... Тогда просто не было осознания правды. Только слово "нет" стучало ежесекундно в мозгу. Осознание пришло, когда привезли гроб и сказа¬ли, что ты там, и в тусклом окошечке проступили застылые, по¬темневшие черты твоего лица. Почему силы сразу покинули меня? Как я могла допустить, чтобы не открыли крышку, чтобы тебя опустили в землю без материнского поцелуя? Прости меня, прости!.. Я ничего не понимала тогда, только боль, граната за гранатой, рвалась в груди... Граната... какое двуликое слово! Тот недоступный рыночный плод с кровью застывших капель внутри, и эта подлая железка, разорвавшая твоё драгоценное тело!.. Гос¬поди!.. Не дай мне возненавидеть народ, который имеет и то, и это!
Нет тебя, сын. Как это? Тебя нет, а я есть?.. Ведь я всегда знала, что тебе передам всё дорогое мне на этой земле: и смену картин природы, каждый раз на удивление новых, ярких, долгожданных... И лучшие мысли, облечённые словами, звуками, жестами... И любовь свою неистребимую, неугасимую - всю во взглядах, словах, интонациях голоса, прикосновениях... В поступках своих, в любых жертвах во имя её... Дорогой мой! Я всегда знала, что я буду ждать тебя в неизъяснимой вышине, взирая на тебя и детей твоих оттуда... Но теперь я знаю совсем другое... О, если бы не знать! Отупеть, оглохнуть, ослепнуть! Неужели можно это пережить? И всё-таки, видимо, можно. Меня поддерживали, как могли, да и не оставляют своими заботами женщины, чьи сыновья погибли раньше тебя.  Они чего-то добиваются для других мальчиков, борются, объединив свои, кормящиеся неистребимым горем, силы. И я смогу. Обещаю тебе, если Бог даст... Только чуть отойду от этой нестерпимой боли.
Завтра Новый год. Первый Новый год без тебя... Уходит старый, самый страшный год моей жизни... Вот я пришла к тебе, вместе с тобой сказать ему - уходи! Три месяца этому холмику, и нет мне приюта нигде, кроме этого крошечного квадратика земли! Вот оно, самое дорогое мне место на этой земле!.."
Мать сидела на свежевыструганной скамейке у могилы с деревянным крестом и глядела на портрет, прикрепленный к нижнему перекрестью. Здесь, у края кладбища, отступая под его каждодневным движением вширь, росли поодиночке всякие деревья: берёзы, ясени, тополя... У могилы солдата, в изголовье, чернея ясным силуэтом на фоне ровного снежного пласта, стояла молодая ещё рябина, вся в гроздьях ягод, собранных в слитки, похожие на человечьи сердца... Снег лежал на каждой ветке дерева, на этих остекленевших на морозе ягодах, и весь холмик был усыпан нечастыми опавшими рябининами, как обрызган их красными каплями. Было неподвижно тихо, морозный воздух сочно и вкусно перчил губы, и лучи уходящего в закат солнца кое-где пробивали чёрный плотный горизонт. В сознании женщины снова зазвучала мелодия, слышанная по радио и не оставляющая её уже несколько дней. Возвышенность этой музыки, величие ее безысходной печали проникали в душу и помогали не стонать, не кричать, не рыдать... Впервые за три месяца она думала фразами, переплетая мысль с мыслью. До этого дня только слова и обрывки, облаченных в короткие фразы, чувств терзали мозг. Она приходила на работу в теплицу, опускалась на колени, рыхлила, пересаживала, подсыпала рассаду и поливала землю неудержимыми слезами.
"Зачем эта война? За что ты погиб, дитя моё? И ты, и другие дети наши? У меня хоть могилка твоя есть, а у иных и вовсе ничего.
Дорогой мой! Прости меня! Прости, что не вымолила у Бога и людей, не отолгала тебя от этой судьбы!..  Не умели мы с тобой ни хитрить, ни мудрить... Глупая я, слабая, никчёмная... Затем же детей рожать, если защитить их нечем?..
Всё вижу тебя малышом. Как разрывалось сердце, когда от воспаления в ушке тебе делали уколы!.. Ты терпел, как мог, храбро отдавал себя в руки медсестры, зажмурив глазки, а потом, сквозь катящиеся градом слёзы, дрожащим радостным голосом спрашивал: "Всё? Всё?" Всё, мой дорогой. Никогда тебе уже не будет больно... Всё... Наверное, вся боль, которая могла быть в твоей жизни, вошла теперь в меня. Больно, Боже, как же боль¬но!.."
Она поникла вся, сгорбилась, свяла... От этого стало трудно дышать, а слёзы, залившие лицо, жгли кожу. Она сняла варежку, провела рукой по лицу, огляделась. Никого. Только каркали чёрные птицы неподалеку, тяжело прыгая по надгробьям, да синица тенькала прямо над головой, клевала ягоды, что ли?
"Хорошо, что рябина здесь растёт, - подумала она, - птицы прилетят, веселее тебе будет, мой малыш... Я всё вспоминаю, как купила тебе тапочки в детсад. На них были ремешки, они обвивали щиколотку и застёгивались на пуговку. Такие ножки были красивые в этих тапочках - смуглые, плотные детские ножки!.. Так и стоят в глазах шагающие, топающие эти ножонки!.. Господи! Я ничего вокруг не вижу - только прошлое! Ничего не слышу - только голос сына! Ничего не хочу - только быть около него!.. Ах, пробовала я молиться. А не знаю о чём... Ничего мне не надо. И забыть ничего не хочу...  Если Бог - это правда, то ты там, у него,  потому что, если такие как ты не там, то кто же? Вся твоя чистая, честная жизнь, твоя невинная смерть - путь к свету. Приду ли я к тебе? Достойна ли места рядом? Вроде зла людям не делала... Но грехи были... Ведь и тебя, дитя моё единственное, в грехе родила!.. - кипятком обожгла её мысль, - может, это моя вина, что ты мало так прожил? Боже, Боже! Я виновата! Я! И отец твой тоже виноват. Как было страшно, больно остаться одной с ребёнком, который вот-вот родится! Глупая! Я думала большей боли быть не может! А ведь тогда было счастье. Я ждала тебя. Ты был со мной, во мне. Ты был только мой. Да, вины родителей падают на детей... Прости меня, сыночек, прости мой милый, если можешь! Знаю теперь, о чем молиться буду: чтобы Бог простил то, что я себе не могу простить, чтобы к тебе допустил!.. А ведь я ещё не старая - сорок два... Может, успею отмолить, упросить, добра людям успею сделать?.."
Сумерки сгустились. Пошёл тихий крупный снег. Она подумала, что придётся уходить, хотела подняться и привстала было, но резкая боль ударила в грудь и пригвоздила к месту.
"Что это? - подумала она, - какой холодный острый нож в груди!.. Неужели?.. Ах, хорошо бы!.. Дорогой мой! Неужели? Люди подумают,  я сама тут осталась.  Мороз крепчает  к  ночи...
Нет, я не сама.  Нет на мне этого греха! Нет, Господи, ты знаешь! Вот я, сыночек, иду к тебе. Господи, спасибо тебе... Боже!"
 Снег густел, летел скоро и неостановимо. Нежная прозрачная птица отлетела ввысь от согбенной фигуры на скамейке, и скоро всё вокруг утонуло в новогодней метели, слилось, слепилось, исчезло...