Любовь Всевышняя

"Мам, - спрашиваю, - А почему тетя Марфа Яркова так на меня смотрит?
Мать долго молчит, а потом отвечает со вздохом:
- Она любила твоего папу. А ты на него похож.
Как Мишу арестовали, от него приходили письма, но только раз в месяц. Марфа... знала об этом. Она чувствовала, что письмо идет еще издалека, наверно, с пол-дороги. И ждала. Сядет, бывало, на пороге почты, с ромашки лепестки срывает. "Пришло-не пришло, пришло не пришло..."
Когда выходил наш почтальон дядя Левко, кидалась ему навстречу:
- Дяденька, а есть от Миши письмецо?
- Есть. Так не тебе, а Софии.
- Я только в руках подержу, дяденька, и отдам.
Левко озирался, нет ли кого поблизости, а за тем манил Марфу за почту. Там отдавал ей письмо.
- Только скоренько. А то как увидят - попрут меня с работы.
Марфа, если не было рядом никого больше, долго не возвращала почтальону письмо. Все к груди его прижимала.
- Вот видите, дяденька, ничего и не сделалось ему. Теперь несите Соне.
... Марфа, видишь ли, сынок, намного моложе нашего папы была. Ей девятнадцать, ему тридцать три. Она вышла замуж за Карпа Яркового, пожила с ним два годика, а нажилась на сто. Они часто к нам в гости захаживали, Марфа и Карпо. Болтали о том, о сем, пели. Марфа, бывало, посреди песни остановится, слезу утрет и смотрит во все глаза на Мишу. А он в ответ никогда не глядел, из принципа. Закрывал надбровье ладонью, и знай себе в стол смотрел. Или к тебе в люльку.
- Что же ты, Мишка? Хоть бы раз на нее глянул, - один раз я не выдержала, - Видишь, как она мучается...
- А зачем человека мучить, если он и так мучается? - ответил мне твой отец."
Отрывок из новеллы Григора Тютюнника, которая посвящена "Любви Всевышней".

Слезы, сопли, пачки валерьянки, проклятия всей нашей украинской литературе и составителям школьной программы, которые поместили в курс для одиннадцатого класса столь душераздирающее произведение - вот чем сопровождалось мое знакомство с новеллой. Родители, услышав мои стенания, вначале дико переполошились. Но когда узнали о причине истерики, то переполох прекратился. Папа покрутил пальцем у виска и пообещал вызвать мне санитаров.
- Я еще такого не видел. Чтобы из-за вшивого рассказика рыдать...
Мама лишь покачала головой и усмехнулась.
- Очередная трагедия украинского народа? - поинтересовалась, когда отец удалился.
- Не только украинского. Тут про любовь, мам.
- Разве это трагедия?
- Конечно. Ну вот прикинь, она на него смотрит, как свечка, против него сияет. А он из принципа, из принципа отворачивается, чтобы надежд ей не подавать. А ей от этого, прикинь, как больно... - я снова ударилась в слезы, - И автор посвящает новеллу "Любви Всевышней"! Да какая же она всевышняя, когда люди из-за нее жизни калечат?! И никак от нее не защититься, от любви этой...
- Доченька, любовь - это не то, из-за чего стоит калечить жизнь. Не нужно перед ней склоняться, тогда и она тебя опускать не станет. Так вот соседка наша говорит, тетя Оксана. Ты мне когда пересказывала, я о ней сразу вспомнила. С ней тоже история была... С ней и с твоим папой.
- Что?! - перед глазами у меня поплыл вечно смеющийся образ ближайшей маминой подруги - Оксаны Владимировны, которая при всех потугах моей фантазии никак не вязалась со страдалицей-Марфой. У них с дядей Сережей образцовая семья, детки такие милые, все счастливы, живы-здоровы. Как так?
- Все мам, теперь я с тебя не слезу, пока не получу подробности.
- Пожалуйста, - мама сошла на шепот, - Про то, что ей папа наш нравится, Оксана никому в открытую не говорила. Но все-таки заметно это было. Говорила постоянно о нем, и в гости к нам бегала Они как раз с мужем сюда переехали. Только расписались. Ксюша все говорила, что только медовый месяц прошел, а ей такое, вроде уже год вместе живут - так Сережа ей осточертел. Все мечтала о разводе. Папе было двадцать пять, ей двадцать. Меня  не злило, что Ксюха за ним млеет. Папа твой такой ленивый, что ему головная боль вроде любовницы - ни туда, ни сюда. Боря тоже понял все, как герой этой твоей новеллы, и решил ей надежд не подавать. Смотрит на него Ксюха, а он отворачивается. Больше даже. Идет Ксюха папе твоему навстречу, говорит: "Здравствуй, Борь". А он не здоровается. И прощались так же. Она говорит, а ответа нет. Где-то месяц это все длилось. А потом был юбилей нашей бабушки Томы, она всех соседей позвала. Ксюха рядом с Борей примостилась, а он возьми да отсядь. Местом с кем-то поменялся. Вот так, демонстративно. Всех аж покоробило, даже меня, - маму ни с того, ни с сего разобрал смех.
- Да что же тут веселого-то?! - несмотря на то, что тетя Оксана пыталась охмурить моего папашку, я была до крайности возмущена его поведением.
- Ксюха на кухне бабуле помогала, носила еду на стол. Так вот, шла мимо Бори с тарелкой, а на тарелке было что-то вроде рагу. Споткнулась. Случайно, ли специально - Бог его знает. Скорее всего, специально. И все из тарелки вылетело прямо Боре на рубашку. А рубашка была белая-белая. Я накануне в семи водах ее стирала. Ксюха оправилась и заявила:
- Ой, прости ради Бога, такая я неловкая. Ты на другой конец стола от меня сбежал, а я, видишь, и здесь до тебя добралась.
Все, кто в комнате был, в конвульсиях от смеха забились. А Боря устыдился.  Так что, доченька, то, что он от нее отворачивался - это всего лишь верх невежества. А несчастная любовь - не порок, а просто жизненный урок. О, видала, даже в рифму получилось! Все, иду в литераторы...