Караван идет

Над морем, рассекая крыльями соленый воздух, летали белоснежные чайки и гагары, временами покрякивающие на резвящихся в воде туристов. С гор дул теплый ветерок, несший на своих незримых крыльях едва уловимый аромат альпийских цветов, заботливо собранный им на своих склонах, утесах и глубоких расщелинах. На море плавали праздные отдыхающие, местная бездельничающая богема, буйки и морские велосипеды. Чуть ниже рыбы и медузы. Судя по возбужденным, беспечным и радостным голосам, курортников плавало больше местных аборигенов, рыб, медуз и буйков, не считая морских велосипедов, занятых парами из местных скучающих парней и приезжих красавиц.
Море дышало размеренно, ровно, спокойно, напоминая здоровый организм натренированного легкоатлета перед забегом на длинную дистанцию. Солнце, пользуясь безоблачностью неба, не считая чаек и гагар, припекало в свое удовольствие. Песок нещадно жег пятки. Я, Иосиф и Даур скинули одежды, состоящие из шорт, маек и модных вьетнамок, оставшись в плавках, окунулись у берега, привыкая к воде и пополнили дружные ряды местных, способствуя сокращению разницы с нахлынувшими отпускниками на Черное море – так тучи прожорливой саранчи налетают на урожайное поле – которым, впрочем, не было дел до нас, увлеченных укреплением своего здоровья.
Мы поплыли, вальяжно и медленно, высматривая отставших от стаи девушек, с которыми можно было бы познакомиться. Переговариваясь, смеясь и прибавляя скорость, соревнуясь и забавляясь, мы не заметили, – с молодыми всегда случается так, что увлеченные процессом созидания, выпадают из реальности и упускают выгоду, – исчезновение берега, словно он был бутафорным реквизитом, а после спектакля его унесли за занавес. Я окликнул Иосифа, плывшего вслед за Дауром.
– Берег исчез! – Будто охранять сушу перед водой поручили ему.
– Ты уверен? – Не замедляя темпа, игриво спросил Иосиф.
Солнце припекало, делая мою голову звонче натянутой свиной кожи на барабане. Вода стала иссиня-голубее, чище, холоднее и враждебнее.
– Ребята! – С мольбой воззвал я плывущим на опережение. – Я устал, давай на берег. – И остановился, ладонью одной руки прикрывая гудевшую от напряжения палящего солнца голову, а другой – держась на водной глади, иначе старания первой руки оказались бы напрасными.
– Куда торопиться, давай дальше заплывем. – Высказал свою просьбу Даур, поддержанный хвостом, Иосифом.
– Дальше граница, нельзя. – Озвучил я пункт из инструкции, висевшей у погранзаставы, призывая друзей к благоразумной осторожности, имевшей прямое отношение к моей жизни.
В море часто тонули приезжие. Злые языки поговаривали о вражеских военных аквалангистах, якобы утаскивающих несчастных под воду, но, скорее всего, причина была в вине.
– Это же интересно!, – азартно выкрикнул Иосиф, склонный к такого рода авантюрам. Голова его, как теннисный мячик, кинутый в бассейн, то исчезала, то появлялась на поверхности. Иосиф начал яростно и мощно загребать – так лезвие плуга вгрызается в иссохшую землю, – плывя в фарватере пенистого следа, оставленного Дауром.
Что интересного жаждал Иосиф увидеть в нейтральных водах, трудно сказать. Охотничьего домика для отдыха там не ожидалось, разве что мы могли оказаться в саду Эдема, уйдя на дно и оттуда воспарив на небо, если тяжесть грехов не помешает взлету.
– Я устал! – Капризно сказал я, чувствуя, что силы на исходе, а потому твердо настаивая на своем. И настаивал бы еще тверже, если бы не мешали глубина и отсутствие почвы под ногами.
– Устал? – Не поверил Иосиф, опять остановивший вращение винтов и грустно наблюдавший за быстро удаляющимся Дауром, по моей прихоти одерживающий победу. – Ты же плаваешь, как рыба?
– Скоро не вернемся на берег, присоединюсь к рыбам. – Пообещал я, смутно охваченный тревожными фантазиями на тему геройства подводных диверсантов, усиленный моей усталостью, жарой и холодом в одном флаконе и неожиданно нахлынувшим страхом.
Иосиф свистнул, потом еще раз и помахал Дауру рукой, призывая его проложить путь обратно.
– Мандраж или судороги? – Спросил Иосиф, словно даруя мне право выбора из двух зол, дождавшись подплывшего Даура, фыркающего, как лошадь после забега.
– Я устал, что здесь непонятного. – С тихой ненавистью пожурил я Иосифа.
– Что случилось? – Поблекшие глаза и посиневшие губы Даура странно гармонировали с залитой золотом солнца водной поверхностью. Вертясь волчком, он старался вытряхнуть попавшую воду, легко постукивая по ушным раковинам.
– Он устал! – Иосиф показал на меня , как на безнадежно больного, которому требуется помощь, растворив в легкой усмешке безопасную дозу презрения, и тем самым исключая подозрение в своей собственной усталости.
– Так быстро? – Разочарованно удивился Даур, продолжая постукивать по своим ушам.
Иосиф козырьком приложил ко лбу веером собранные пыльцы, придерживая их большим, пятым, часто служивший ответом «отлично» на вопрос «как дела?», присмотрелся внимательнее и показал Дауру рукой в сторону «Золотого берега», не скрывая траекторию полета и от меня, сопроводив возглас повелительным, не терпящего ослушания Даура.
– Симон. смотри. Моторка!
Медленно приближающаяся точка, скоро возросшая до размера двухмоторной лодки, мотором которой служили весла, приводимые в движение силой рук человека, при близком рассмотрении оказавшегося девушкой лет двадцати. Она горделиво, величественно восседала в лодке спасателей, услужливо одолженной ей Алиханом и его двоюродным братом Малхазом в обмен на вечерние прогулки. На ней была широкополая соломенная шляпа, красный купальник и оружие – обворожительная улыбка.
– Ребята, нужна помощь? – Продолжая радоваться солнцу, морю, жизни и нам, спросила она.
– Ему, доходяге... – И Иосиф небрежно сообщил девушке причину выбывания из строя одного потенциального соперника, меня, постаравшись пристреляться и ко второму зайцу.
– А как ваше имя, не скажете? – Словно от узнавания ее имени зависело, соглашаться ли ему доверять спасение, пусть и доходяги, но своего, незнакомке, в ожидании ответа пристально уставившись на девушку и поливая лицо водой.
– Зачем оно вам? – Кокетливо спросила девушка, разбрызгивая радость, переполнявшую ее и раскачивая лодку.
– На этом можно разбогатеть! – Венецианский негоцианец бодрствовал в Дауре, вечно занятого писанием картин и поиском ценителей на них.
Иосиф перестал заниматься умыванием лица соленой водой.
– Ох и тяжелы же шутки истинно умных. – Обреченно подумал он.
Заложив крутой вираж, на киль лодки деловито приземлилась чайка, широко расправив крылья, прикрыла от нас девушку, словно ширмой.
– Замаскированный мужчина. Ваш друг? – На правах уже знакомого, нарочито строго поинтересовался Иосиф и подплыв ближе к лодке, стукнул ладонью о поверхность воды, обдав освежающими брызгами девушку и вспугнув птицу.
Девушка красиво, беззаботно рассмеялась и посмотрела на меня глазами учительницы, ждущей ответа от отличника Иосифа.
– А что это ваш приятель все время молчит?
– Не все такие остроумные, как я. – Вызвавшись быть отличником и на правах самопровозглашенного лидера юмористов, уже подплыв к лодке, ответил Иосиф и отжался от борта, завис, позволяя незнакомке полюбоваться его бицепсами и торсом, украдкой посмотрел на дно лодки, не спрятала ли она там кого-нибудь, и удовлетворенно кивнул, удостоверившись в безопасности, – Если считать от моего носа, получалось близко.
От орлиного клюва Иосифа, далеко. Вот и гадай теперь, где она, граница. – Запрыгнул на плоскодонку, примостившись рядышком с девушкой.
;;– Иосиф фон гейтц Кванталиано. – Галантно представился он, будто в бабочке и смокинге находился на приеме у королевы.
;– Настя. – Неравноценный обмен именами свершился.
– Люблю это я. – Обрадовал Иосиф Настю.
– Часто? – спросила девушка, убивая его веселой мстительностью.
Чайка покружилась в воздухе, как коршун, высматривающий цыплят и села поблизости, делая вид птицы, увлеченной поиском рыбы.
– Ваш ухажер держит ситуацию под контролем. – сказал Иосиф, видя, что шутка не прошла.
– А что ваш приятель молчит? – Опять спросила Настя Иосифа, для большей доходчивости, будто засомневавшись в его способностях, сократив вопрос.
– Что остается женатому, да еще моему зятю. – Сокрушенно ответил Иосиф, давая ей понять, что раньше времени засомневалась в нем, заодно полностью удаляя меня из списка достойных ее внимания.
В порыве вдохновения забыв о нас с Дауром, он уже мысленно греб на берег с Настей, но девушки приходят, – даже на спасательных шлюпках и соломенных шляпках, – и уходят, а друзья остаются, вовремя понял Иосиф и поднял нас на борт.
;Солнце припекало сильнее, но и море старалось не отставать, охлаждая старательнее, будто отплыв от берега, кто-то потерял термометр, регулирующий температуру, и теперь при разбавленной горячей и холодной водой оказалось в избытке.
– Что делаем вечером? – Первым прибежавший к финишу и получивший приз, певуче спросил Иосиф, взявший левое весло, а правое доверив Насте, тем намекая, что он уже созрел делить все радости и тяготы семейной жизни.
– Отдыхаем! – Бесхитростно ответила Настя, прибирая выпавшие волосы обратно под шляпу.
– Тогда нам по пути. – Обрадовался Иосиф радостью европейца, потерявшегося в пустыне и наткнувшегося на караван, проходящий в этих местах раз в месяц, забрал у нее правое весло, словно намекая Насте, что теперь он отказывается от опрометчиво обещанного равноправия. Мы поплыли на берег, теперь хорошо заметный, и завидовали Иосифу, раскачивающему лодку, чтобы приучить свое тело к близости бархатного тела Насти.
– Спроси, она приехала одна? – У Даура, абхазца, вырисовывалась картина и для ясности не хватало завершающего штриха, заданного Иосифу по-грузински.
– Настя! Ты говорила: «Отдыхаем!» Много вас? – Возобновил Иосиф прерванный разговор.
– Тома ждет на берегу.
;;– Ты смотри! – Обрадовался Иосиф подруге Насти. Он строго следил за моим пуританским поведением на воле.
;Лодка Малхаза (принадлежащая пляжу) и море обаяния Иосифа (принадлежащее ему лично) уравновесили силы и по мирной договоренности друзей Настя досталась Иосифу, А Тома – Дауру.
Одевшись, мы вышли с пляжа. Ходов было несколько, но все испортила Настя.
– Я так и не узнаю имя твоего зятя? – Словно торгуясь с Иосифом, спросила она.
– Сако! А что? – Раздраженно ответил Иосиф, раздосадованный, что сглупил, побежав «впереди паровоза».
Подруга Тома оказалась еще красивее, полная обаяния и шарма. Настя догадалась о причине перемены настроения Иосифа и рассмеялась. Из услужливого ухажера он превратился в хмурого сопровождающего, но вечернее время, назначенного на свидание, менять не стал.
Обед из мамалыги с сыром буйволицы, хрустящие маленькие барабульки обоего пола и разновозрастные, с ткемалевой подливой, умиротворили меня, слегка омраченного новостью Иосифа, преподнесенный на десерт.
– Света, твой муж, оказывается, нравится женщинам. – И что? – Не поняла она.
– Держи крепко.
;Универсальный совет был дан расплывчатым, размытым.
;– Ты лучше за собой смотри, негодник! – Подошедшая теща пожурила Иосифа, защитив меня, зятя без году неделя, и начала Свете помогать убирать посуду со стола.
У Светы, кроме исключительного уважения к себе, была сильно развита интуиция, но главное, она доверяла мне.
– Сон лучший способ уберечь себя от наветов и наговоров. – Подумал я, и не испытывая судьбу, последовал привычкам князей, спящих после обеда.
Сон был крепким, безмятежным, но коротким, как у тех же князей, проморгавших недовольство подданных.
– На минутку, можно? – Постучав в дверь своей комнаты, временно оккупированной на период отпуска мной со Светой, в спальню заглянул Иосиф с видом слегка потерянным и виноватым.
– Заходи! – Разрешил я уже вошедшему Иосифу.
– Эта, с конским хвостом, приперлась и спрашивает тебя. – Прошипел он, выдавливая слова силой.
– С каким хвостом? – Не понял я спросонья, вставая. – Ну эта, кекелка в шляпе.
;У крана, во дворе, стояла Света, и мыла руки. Теща стояла рядом с дочерью, держа полотенце и посматривала на тугие виноградные лозы, обвитые вокруг беседки,
да так сосредоточенно, что я чуть не рассмеялся. По теще стало ясно – она считает каждую виноградину. Увидев меня, она замерла. Казалось, в гроздьях еще не вызревшего винограда теща заметила странное явление. Она была права. Это я подошел к Насте, улыбнувшейся мне.
– Чем обязан? – Сухо спросил я, пораженный ее беспардонностью.
– Говорят, кавказцы гостеприимные. Это так?
Теща, умница и светлая голова, не проронила ни слова, отдала полотенце, в ее руке уже ставшее лишним, Свете, все еще стоящей у крана.
– Мама угощает. Прошу в укрытие. – пламенный призыв Иосифа потерял убедительность и для подражания он пошел первым, тяжело и обреченно, как шагнувший под гусеницы танка, указывая дорогу к беседке, и без того очевидный, стоящий в двух шагах от нас, по ходу успев поинтересоваться у Насти.
– Где подруга?
– У Даура дома. – Огорошила Настя.
– У вас, что, с Томой домашний обход или разделение труда? – присаживаясь, спросил Иосиф.
;;Омовение рук Светой, опять начатое, словно теперь она смывала неожиданно налипшую грязь, бесконечно долгое, как песни и пляски в индийских фильмах, благополучно завершилось. Она смотрела недоуменно, будто спрашивала меня: «Это правда?»
Беседка. Гроздья чернеющего винограда, нависшие над головой, походили на откормленных и холеных марионеток. Графин с водой на столе. Скисший Иосиф. Настя у нас, Тома у Даура. Теща, несущая нам вино и закуски. Вопрошающий взгляд Светы. Это было правдой.
Теща положила на стол принесенное и ушла молча. Увидев понуро удаляющуюся, расстроенную маму, Иосиф не сдержался.
– Дура, я же говорил тебе, он женатый.
Ворота с лязгом открылись. В сад вошли.
– Здравствуй, Рауф. – Поздоровалась теща с вошедшим. День открытых дверей продолжался.
– Иоска дома? – Спросил Рауф. Он не видел нас, прикрытых листьями винограда.
– Проходи, проходи. Он в беседке. – Указала теща нужное направление Рауфу, таксисту. Он походил на футболиста в возрасте, давно забывшего о диете и дисциплине. Тяжело дыша, – жара, сутки напролет за баранкой, сутки за дружеским столом, если был свободен в таксопарке, лишний вес, возраст, – к нам подошел Рауф.
– Не помешал? – Спросил он, изучающе посмотрев на Настю метким глазом охотника и сразу понявший, что с его-то мелкой дробью в патроне даже не стоит вскидывать ружье, не то что нажимать на курок. Медведю от выстрела только забава, а стрелявшему – проблемы на свою голову.
Иосиф был на редкость раздражен и строг. Дождавшись, пока Рауф займет место, он разлил вино по стаканам.
– Завтра на озеро Рица еду, есть два места. – Сказал Рауф. Получалось, что ради места за столом он готов пожертвовать местом в салоне машины.
Теща о чем-то неторопливо, спокойно и тихо переговаривалась со своей дочерью. Она отвечала тем же.
– Посмотреть Рицу хочется. Если Сако поедет... – Настя замолкла, увидев начало шторма. Иосиф приподнялся тяжело, словно на него подвесили гири и оторваться от стула не удается, сказал зло.
– Хорошо, что ты женщина.
– Знаю! – Невинно подтвердила Настя, улыбнувшись Иосифу.
Рауф не понял момента и перестал сопеть, уже не зная, что делать со стаканом в руке и не дождавшись тоста тамады, достал платок и вытер лысину.
;;– Я думал, Сосо, она твоя. – Удивился Рауф и позвал хозяйку дома. – Пацико, тост имею, подойди на минутку.
;Подошла теща и более внимательно, изучающе всмотрелась на Настю, словно сравнивала ее достоинства и недостатки с достоинствами дочери, потом ее взгляд, как кувалда на полено, упал на меня, прикидывая, тяну ли я на ее зятя и не поторопилась ли со свадьбой, но ничего не решив в голове, стала молча ждать тоста.
Иосиф сел, одоленный силой земного притяжения. Рауф положил платок в карман. Шанс прибрать к рукам эту бесхозную красавицу возрастал.
– Пацико, на Рица еду завтра. – Начало тоста, если это было началом, казалось странным.
Света завинтила кран и струя воды, разобидевшись на ограничение своих прав, перестала течь. Самые несчастные создания на свете, ставшие временно ненужными.
Я чувствовал себя между двух огней: согревающего душу и обжигающего тело. Согревающая мою жизнь отошла от крана и вошла в летнюю кухню, примыкающую к бане. Обжигающая своим бунтарством и неукротимой энергией сидела за столом с лицом разбалованной натурщицы, позирующей художнику и улыбалась мне, будто этот портретист и есть я.
Я достал душистое мцарское яблоко и надкусил.
– Запах, отпад! – Восхитилась Настя яблоком, на зуб жестким, какой могла оказаться и она, на вид такая податливая простушка и ресницами прихлопнула излишнюю радость, предназначенную мне, мимоходом заземляя наэлектризованность Иосифа.
Света вышла из кухни и направилась к беседке, таща на подносе нарезанные дольки арбуза, а на лице неся следы легкого замешательства и растерянности.
При приближении Светы глаза Насти засуетились, забегали из стороны в сторону, как крысы при кораблекрушении, а лицо покрылось лихорадочным румянцем. Настя уставилась на вазу с фруктами, опустив голову и проклиная себя, что оставила дома шляпу. Она была точно невеста на смотринах.
Недалеко дятел долбил клювом по дереву со старанием опытного шахтера в забое. Муха приземлилась на сыр, но видать, не удовлетворилась аурой и, не пробудив в себе аппетита, взлетела, не пригубив даже капли вина.
Пацико покорно ждала тоста, обещанного Рауфом, сухо перебирая пальцами, будто щелкала янтарными четками. Рауф на своей «Волге», бывало, попадал в аварии, но подобного тяжелого исхода, как сейчас за столом, еще не случалось с ним на дороге.
– Завтра на озеро Рица еду, Пацико. – Напомнил Рауф, опять позабывший о тосте. Моя теща понимающе улыбнулась, продолжая пользоваться естественными четками.
Начавшись продираться сквозь грозовые тучи к ясному дню, как нагишь через колючки, Иосиф сказал.
– Прощай Родину проезжаешь, Рауф?
;– По дороге! – Подтвердил таксист, обрадованный неожиданному совпадению маршрута с вопросом Иосифа.
– Клиента имею, сбросишь в пропасть, хорошо? – И Иосиф испепеляюще сверкнул глазами, для убедительности скрипнув зубами, но Настя сделала вид, что это не может касаться ее, при этом чарующе огрызнувшись и давая пояснения ошибочным намерениям Иосифа, не уточняя, кому принадлежит добро и как лучше им распоряжаться.
– Разбрасываешься чужим добром, Иосиф!..
Закончились летние дни и подшитые к другим страницам в моем досье, ушли в архив судьбы, возможно, истребованные на Божьем суде.
Настала осень, полная прекрасных мгновений и необъяснимой грусти, очищающей и возвышающей души. С деревьев слетали листья, люди укутывались в теплые одежды, готовясь к скорым холодам. Мой романтический ужин при свечах со Светой прервал телефонный звонок. Увы, в столице всегда найдется отрывающий от приятных минут. Тревожно запрыгало пламя свечи по комнате, сопровождая мои быстрые шаги.
– Не торопись, успеешь. – Заботливо сказала жена и включила свет.
– Это ты, Автандил? – И бодрый, отдохнувший голос, жаждущий продолжения праздника, прерванного у тещи в беседке, умолк, ожидая вступления другого голоса, необходимого поющим дуэтом.